Первый запуск двигателя и первый проезд по поселку до края полей вылился в большой праздник. Отметить это событие собрался весь поселок. Друзей чествовали как героев.

Дружба родителей передалась и детям. Подрастая, Иван и Курт были неразлучны. Им в полной мере были доступны все развлечения сельской жизни. При этом Курт посещал театральный кружок и изостудию, он хорошо рисовал и мечтал стать художником, Иван при общей их школе – секцию гимнастики.

Положение Бертольда после революционного одна тысяча девятьсот семнадцатого года изменилось. Власть рабочих и крестьян посчитала бывших солдат, ставших военнопленными, пострадавшими от развязанной капиталистами войны и наделила общими гражданскими правами тех, кто пожелал остаться в новой России на постоянное проживание. Бертольду была предоставлена возможность вместе с баварскими немцами, оказавшимися в плену, вернуться на родину, но он, к ужасу своих родителей, отказался, предпочел прожить жизнь в России с любимой женщиной.

Письма из Германии доходили до них с долгими задержками, чаще с оказией, но все-таки связь с родиной Рихтер не прерывал.

В двадцать первом – двадцать втором годах, когда на Поволжье обрушился страшный голод, посылки с продовольствием от родных из Германии, пересылаемые с помощью Красного креста, оказались большим подспорьем, и Рихтеры делились, чем могли, с Сенцовыми. Семен старался не оставаться в долгу, благодаря тому, что был незаменим в обслуживании техники, он получал усиленный паек, что-то перепадало и от тех его клиентов, у которых дела шли получше и которые нуждались в его помощи. Так они, поддерживая друг друга, пережили страшное время.

В конце двадцатых Бертольд с семьей переехал в Покровск и занял должность начальника отдела статистики. Семен был у них частым гостем, приезжая в город по делам, и просто для того, чтобы навестить друзей. Он создал центральную станцию технического обслуживания сельхозтехники, позже преобразованную в МТС, которую и возглавил.

Курт все лето проводил в поселке с Иваном. Кроме рыбалки, которая была их любимым занятием, были и другие увлечения. Курт участвовал в постановках местного драмкружка. В немецких поселениях театру уделялось большое внимание. Вокруг этих самодеятельных постановок собиралась веселая шумная компания. Завязывались отношения у ребят с девочками, часто это были серьезные любовные истории. И если Курт был в этом плане очень застенчивым пареньком, его друг, Иван, хоть и не участвовал в театральной жизни, был принят в компанию молодых людей и пользовался у девушек повышенным вниманием.

Он был красив, остер на язык и легко сходился с противоположным полом. В первый же вечер мог совершенно непринужденно поцеловать свою подружку, и его руки легко достигали тех потаенных девичьих прелестей, до которых другим тающая в его объятиях девчонка дотронуться никогда бы не позволила.

В одна тысяча девятьсот тридцатом году Сенцовы получили квартиру в Покровске, но день рождения Ивана, его семнадцатилетие, отмечали в поселке, в деревенском доме. Гостей собралось много, и в зале пришлось поставить второй стол. За ним, шумно двигая наспех собранные у соседей разношерстные стулья и табуретки, расселись одноклассники, ребята из драмкружка и приятели Ивана из спортивной секции. За взрослым столом было не так тесно, присутствовали коллеги и родственники Сенцовых, их общие с Бертольдом друзья.

Ангелина появилась на пороге тогда, когда уже прозвучали поздравления и напутственные речи взрослых, когда уже началась веселая застольная суета, по-второму и третьему разу наполнились граненые стопки за родительским столом и опустела распробованная молодежью бутылка массандровского портвейна. Уже унесли тарелки, распрощавшиеся с плескавшейся в них наваристой, наполненной пряностями ухой, уже закусили ветчиной, специально припасенной Кристоферами из полученной заграничной посылки, и на очереди дожидались своего бенефиса фаршированная и жареная рыба.

Еще никто не мог представить, что всего через несколько месяцев в Поволжье начнется катастрофическая нехватка продуктов и вновь, почти как десятилетие тому назад, обрушится на людей голод, который унесет сотни тысяч жизней.

Но в этот день за столом, обильно уставленным разносолами, царило безмятежное веселье. Впрочем, Ивана безмятежным назвать было бы опрометчиво. Он был внешне весел, разговорчив, с удовольствием принимал поздравления от друзей и снисходительно отвечал на влюбленные взгляды девчонок, но то и дело оглядывался на входную дверь. Он ждал ее, приглашенную как бы мимоходом, почти шутливо, эту женщину, ответившую ему согласием. Его подозвал к своему столу отец, хотел представить своим друзьям и налить рюмочку, как он считал, настоящей выпивки, а не какой-то предназначенной для женщин сладенькой «Массандры».

В этот момент и вошла Ангелина. Она была в сером, прямого покроя платье с высоким, окружавшим шею воротом. Задержалась на секунду у порога, обвела зеленоглазо собравшихся в зале, и после бархатного «здравствуйте «поклонилась всем обернувшимся к ней гостям и улыбнулась. Не задерживаясь более у входа, прошла к столу, за которым притихла секунду назад шумливая компания молодежи, и уселась рядом с Куртом на освободившееся место Ивана. И хоть была она в самом скромном своем наряде, все-таки к совсем молодому человеку, практически мальчику, на день рождения шла, а хватило тех нескольких шагов к столу, нескольких ее движений, чтобы не осталось сомнений ни у кого, кто обернулся к этой женщине, в том, что, увидев такую раз, не забудешь и не спутаешь с другой никогда. Ей ничего не нужно было делать специально для того, чтобы вызвать к себе интерес сильного пола, она этот интерес вызывала каждым своим движением, непринужденным, безо всякой цели. Эта врожденная грация первоклассной самки била наповал.

В комнате повисла тишина. Мужчины уткнулись взглядом в тарелки, женщины поджали губы. Эта девушка, попытавшаяся скрыть себя под серой, ничем не приукрашенной материей, словно жаром от раскаленной печки наполнила пространство такой притягательной женской силой, что присутствовавшим потребовалось время для того, чтобы совладать с нахлынувшими на них чувствами.

Обстановку разрядила хозяйка. Алевтина Артемьевна Сенцова была женщиной основательной. Дом содержала, придерживаясь заведенному ею кодексу. Все должно было быть правильно. И вещи на местах, и распорядок нерушимый: обед, завтрак, ужин всей семьей за одним столом, и гости всегда должны быть дорогими, и приняты как положено. И эта смутившая всех женщина не выпадала в ее представлении из принятого ею порядка. Любовь Артемьевна сама поднесла гостье тарелку горячей дымящейся ухи, поставила перед ней с поклоном и почему-то не отошла, осталась подле стоять. Ангелина с удовольствием вдохнула аппетитный запах угощения, а затем потянулась к блюду с хлебом, что стояло поодаль, потянулась и прижалась к сидящему рядом Курту, прижалась к его плечу грудью, да так, что слегка подвинула его, ошарашенного, оглушенного исходящим от нее ароматом духов, вымытых душистых волос, еще чем-то неясным, сладким, а она лишь шепнула ему в ушко:

– Подай хлеба, немчик! – Ангелина аккуратно зачерпнула уху и, чтоб не пролить, подложила хлебный ломтик под ложку. Попробовав, обернулась к хозяйке в уверенности, что та стоит рядом, и таким задорным, таким свойским, дружелюбным и благодарным тоном произнесла, откуда-то зная хозяйкино имя:

– Алевтина Артемьевна, я такой вкуснятины в жизни не ела!

И Алевтина оттаяла, разулыбалась, замахала руками:

– Ешьте на здоровье, я вам еще подолью!

А Ангелина продолжила, указав на тарелку:

– Никогда так не смогу приготовить, вы б меня поучили.

– Так, конечно, с удовольствием, только моя роль тут вторая. Тут мальчишек просить надо, чтоб такой рыбки наловили, с которой любая хозяйка сготовит не хужей, – и она погладила по волосам Курта и затем показала на Ивана, – вон этих двоих благодарить надо.