Курт почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Он провел рукой по лбу, не в силах скрыть волнение. Он понимал, к чему клонил Леманн, но не был уверен, к какой категории из тех, чей рот был закрыт, отнесут его. Да, он никак не участвовал в голосовой какофонии, сопровождавшей пламя костра, в котором сгорали книги. Но ни генералом, ни идеологом себя не представлял, тем более и врагом Германии не то, что не ощущал, его возмутило само возможное предположение Леманна в таком обвинении относительно него, Курта Рихтера. Он неожиданно для себя произнес вполголоса:

– Я – патриот. Но по-твоему, – он обратился к Леманну, – получается, что патриоты – болваны, но я-то не болван, а как же тогда с патриотизмом?

Йоганн с интересом наблюдал за мимическими переменами на лице юноши и не торопился прервать этот занимательный процесс. Он заказал еще пива и, когда кружки принесли, поднял свою и провозгласил тост:

– Выпьем за истинный патриотизм, не тот, который снаружи – крикливый и конъюнктурный, а тот становой, который живет внутри нас и опирается на тысячелетнюю историю нашей родины, Германии, сути и золотника немецкого духа.

Курт снова почувствовал озноб. Йоганн редко бывал так серьезен и такие выспренные фразы, обращенные не к его традиционным сподвижникам, парням с горящим взором и лужеными глотками, а к нему, к Курту Рихтеру, не произносил. Тут все было по-настоящему. Леманн стиснул ручку пивной кружки так, что побелели костяшки его пальцев, только что Рихтер так сжимал поручни своего кресла, и Курту захотелось поскорее выйти из этого эмоционального напряжения. Он вдруг почувствовал неимоверную усталость, словно ему пришлось вынести какую-то большую физическую нагрузку. Пиво как раз удачно подошло для того, чтобы сменить накал страстей на обычное, вполне добродушное действие. Холодное, оно остужало, пить его можно было долго, и это давало некоторое время на то, чтобы успокоить мысли, привести их в порядок и даже повеселеть. Видимо, к таким размышлениям пенистое светлое подвинуло и автора проникновенного тоста.

Леманн, с удовольствием осушив кружку, расслабился и уже другим, прежним, привычным полушутливым тоном продолжил свою приготовленную для Курта беседу:

– Теперь по поводу моей черной формы, – он игриво потрепал край своей белоснежной безрукавки, – люблю контрасты в одежде, ты как будто каждый раз другой человек, – но тут же посерьезнел, – милый мой, эта форма – наше с тобой будущее. Ребятам Рэма скоро конец.

На удивленный взгляд Курта пояснил:

– Нет, точными сведениями не обладаю, и запомни, все, о чем мы с тобой говорим, должно строго оставаться между нами. Я выбрал тебя, – тут Йоганн сделал паузу и потянулся за очередной сигаретой, но закуривать не стал, оставил ее в руке, разминая пальцами туго набитую табаком гильзу, – потому что убежден, на тебя я смогу положиться и сегодня, и всегда, – Йоганн хитро прищурился и, слегка наклонив к правому плечу голову, низким голосом произнес: – К тому же, ты у меня на маленьком, но очень остром крючке.

Он рассмеялся, притянул Курта к себе и прошептал ему на ухо:

– Шучу я, шучу, мне же положено по статусу всех на крючке держать. Так вот, штурмовые отряды свое отработали, и Рём ведет себя так, будто считает себя равным Адольфу и его приближенным. А это не так, у меня все-таки и некоторая информация имеется, но главное чутье, им скоро конец! А вот СС – это другое дело. Это структура, выросшая из личной охраны Гитлера, он доверяет ее руководству, а так как я убежден, что за Адольфом будущее, то и принадлежность к ним, и моя замечательная форма поможет добиться тех целей, которые я для себя определил.

И, не дав Курту, уже приготовившемуся, задать вопрос, обозначил эти цели:

– Это – государственная карьера.

Леманн развел руки и дурашливо закончил:

– Да, мой милый юноша, я карьерист и считаю, что в этом и заключается мой патриотизм. Добившись высокого положения в обществе, я смогу самым благотворным образом влиять на судьбу моей родины. Логично? – и он, наконец, прикурил от толстой серной спички.

Курту вдруг страстно захотелось закурить, но, во-первых, он, не имея к этому привычки и опыта, понимал, что может позорно закашляться и, во-вторых, проявит чрезмерное волнение, а этого показывать ему и вовсе не хотелось. Поэтому он подозвал официанта и заказал еще кружку пива, решив, что если даже опьянеет, это будет вполне гармонично выглядеть после такого потока информации, непростой и даже опасной информации. Он чувствовал, что его положение поднимается на новую, высшую ступень взрослости, ответственности и престижа. Это было заманчиво, увлекательно и опасно. В этом был какой-то неосознаваемый им по-настоящему риск, но он будоражил кровь и заливал адреналином голову. Последующие слова Леманна только утвердили Курта в этом ощущении перехода на иной уровень доверительности со стороны его старшего товарища и, значит, новых горизонтов в их отношениях.

Леманн придвинул свой стул поближе к Курту, и когда тому принесли очередную наполненную пивом кружку, положил на нее руку:

– Погоди, я скажу тебе кое-что еще, а потом вместе выпьем и выпьем чего-нибудь покрепче. Мое предложение к тебе касается некоторого отдаленного будущего, сейчас ты слишком молод и находишься на содержании своих знаменитых родственников. Пока ты в университете, учись, веди себя тихо, все наши сборища – это не для тебя, посещай их, только когда никак не сможешь отказаться. Я буду тебе в этом помогать, всегда найдется уважительная причина избежать необходимости прятать выражение твоего честного лица от окружающих сексотов. Если обстановка накалится, а у меня присутствует абсолютная уверенность в том, что это произойдет, пусть дед отправит тебя в какой-нибудь ваш филиал за границей. Возможно, случится война.

Курт поднял голову. Йоганн успокаивающе поднял руку:

– Это лишь предположение, но вероятность такая существует. В таком случае нашей задачей будет пережить все это с наименьшими потерями. Рано или поздно Германия вольется в спокойное русло буржуазного образа жизни, вот тут мы с тобой и займемся делом. У меня нюх, – и Йоганн постучал указательным пальцем по своему носу, – у меня пробивные способности, и у меня будут самые обширные и глубокие связи в мировом сообществе деловых людей. Ты умен, честен и стабилен, я имею ввиду твою психологическую устойчивость, проведя с тобой эти несколько недель, я могу уверенно об этом говорить. Ну и, наконец, ты – наследник впечатляющей бизнес-империи. По моему разумению, мы нужны друг другу приблизительно в одной и той же пропорции.

Леманн подозвал официанта:

– Принеси нам, милый, русской водки, – и со значением посмотрел на Курта.

Когда официант отошел от их стола, он продолжил:

– Конечно, я говорю об отдаленной во времени перспективе. Это займет несколько лет. И я вовсе не имею в виду тот момент, когда не станет твоего деда или, скажем, он сам пожелает уйти на покой, оставив все единственному наследнику. К тому же я всегда помню о вашем родственнике Ешоннеке. Но этот парень всегда будет военным человеком, не в его интересах какие-то дела с бумагами, бочками с соляркой и железом для корабельных корпусов. Все, что я сказал тебе сегодня, всего лишь набросок моего плана о будущем нашем с тобой содружестве. Но, можешь мне поверить, мои намерения сбываются. И я для тебя – деталь в жизни важная, – Йоганн улыбнулся, – даже жизненно необходимая. Я смогу отвести тебя от края пропасти, в которую свалятся в ближайшие годы почти все те, у кого при определенных обстоятельствах при виде того, что происходит вокруг, возникает такое же, как у тебя, выражение лица, такими же становятся глаза, и такие же слова готовы сорваться с честных и благородных уст.

Принесли водку. Йоганн поднял свою рюмку и подытожил:

– Ты подумай о том, что я сказал, и как-нибудь, когда тебе захочется этого, сообщи о том, что ты со мной, и не на день, месяц или год, а навсегда.

Курт смотрел на Леманна, и ему казалось, что лицо этого красивого, умного, такого серьезного парня в этот момент светилось каким-то внутренним светом. И Рихтер оттого, что копившееся напряжение от ожидания непредсказуемой, скрытой опасности миновало, ответил, подняв свою кружку, чересчур импульсивно: