Уже расставаясь, Йоганн, задержав руку Рихтера в своей, произнес, подмигнув:

– Мы пойдем другим путем, нарушим покой девушек иного рода, я познакомлю тебя с одной… – Он освободил руку Курта и сделал реверанс так, словно в его руке была шляпа с пером. И уже отойдя на пару шагов, добавил:

– Да, и пора включить в нашу программу твоего красного жеребца по имени Альфа-Ромео.

Ирма Зигель резко повернула голову в их сторону, и каре черных волос метнулось вслед за этим движением, на мгновение закрыв лицо. Йоганн окликнул ее, заметив в стайке девушек, расположившихся в тени деревьев во дворе учебного корпуса, куда студенческая молодежь выбегали передохнуть в перерыве между парами. Когда она подошла к Леманну, высоко подняв подбородок и слегка выпятив пухлую верхнюю губу, Курт подумал, что девушка выразит недовольство той бесцеремонностью, которую позволил себе Йоганн. Но она произнесла нечто совершенно неожиданное:

– Ну давай, сводник, знакомь меня с очередным недотепой, неспособным самостоятельно подойти к девушке.

Первой реакцией Курта было желание немедленно скрыться от этого позора, но он не успел.

– Ирма, – она представилась, протянув ему руку. Девушка смотрела на него своими распахнутыми глазами, и ее лицо, белый безукоризненный алебастр, излучало непреклонность, которой невозможно было не подчиниться. Курт успел рассмотреть ее всю в то короткое мгновение, пока ее рука находилась в его ладони.

Мальчишеская тонкая фигурка в свободной, кажущейся не по размеру, одежде, белая кофточка и голубая юбка в складку. Вся ее выверенная до миллиметра позиция, откинутые в развороте плечи, легкий прогиб назад, протянутая, словно для удара шпагой рука, свидетельствовали о природной уверенности в себе, в своем теле.

«Наверное, гимнастка», – мелькнуло у Курта в голове.

– Меня зовут Курт, – он произнес это таким приниженным тоном, что аж передернулся от досады, и уже другим, как ему казалось, мужественным голосом: – Рад познакомиться, – и это прозвучало еще более фальшиво и оттого не менее жалко.

– Да, придется поработать с мальчиком, – эта фраза, обращенная спортсменкой к Леманну, вконец разозлила Курта и вернула в нормальное состояние.

– Извините меня, Ирма, вы произвели на меня обескураживающее впечатление, и я растерялся. Но поверьте, я вовсе не маленький мальчик и, надеюсь, смогу вам это доказать.

Ирма рассмеялась и вновь протянула Курту руку:

– Ценю вашу искренность, – и неожиданно сильно сжала его ладонь. Йоганн зааплодировал.

– Ну все, теперь я за вас спокоен. Увидимся завтра на площади у ратуши.

Завтра было пятнадцатое мая одна тысяча девятьсот тридцать третьего года. Ирма не пришла на площадь и не смотрела на пылающий в ночи костер, огромный, разбрасывающий искры на сотни метров, в котором горели книги. Курт не верил своим глазам. Студенты вперемежку с боевиками из СА и СС с огромным энтузиазмом неустанно подносили пачки книг, хватая их из кузовов грузовиков, доставлявших тысячи томов из библиотек государственных и частных к своему невероятному финалу, сожжению на костре.

Накануне вечером Йоганн сообщил ему, что обязательно нужно будет явиться к девяти часам вечера к университету и вместе с товарищами отправиться на мероприятие важнейшей политической значимости. И сколько не задавал Курт вопрос, какой именно значимости, ответа не получил. Он стоял, смотрел на огонь и думал: «Если бы Йоганн сказал мне, по какому поводу организовано это сборище, пошел бы я сюда?» – И не находил ответа. Да и, честно говоря, после того, что случилось в Берлине за пять дней до этого на площади Опернплац, у осведомленного человека не могло не вызвать догадок о том, для чего могут собирать молодежь поздно вечером на площадях немецких городов.

Курт впервые увидел Леманна в черной форме СС на фоне пламени, пожирающего страницы произведений, с детства почитаемых семьей Рихтеров: Генриха Гейне, Генриха Манна, Стефана Цвейга, Бертольда Брехта.

Йоганн не бегал вместе со всеми от грузовиков к костру. Он курил, глядя на огонь, изредка отдавая распоряжения молодым людям в коричневой униформе. Заметив Курта, он подошел к нему:

– Не вижу в вас, молодой человек, всеобщего восторга по поводу уничтожения всего, что противоречит нашей немецкой идентичности, к которой посмели прикоснуться своими грязными мыслишками всякие там еврейчики.

Йоганн говорил, близко придвинувшись к своему юному другу, практически кричал ему, но во всеобщем гвалте, шуме огня и громыхающей в репродукторах музыки его крик походил скорее на шепот. Курт с облегчением ощутил в эскападе Йоганна сарказм:

– Какого черта ты заставил меня на это смотреть? И что на тебе за форма?

Йоганн приобнял Курта за плечи и теперь уже действительно зашептал ему прямо в ухо:

– Во-первых, надень на лицо что-нибудь соответствующее событию, растяни, пожалуйста, свой рот в том, что называется улыбкой. Обо всем остальном поговорим завтра, и разговор будет серьезным, ты ведь уже взрослый мальчик, вот и докажи это не только красотке Ирме, – Йоганн хохотнул, – но и мне. А моя форма – это наше с тобой будущее, кстати, согласись, что она мне идет, – и Леманн вновь коротко рассмеялся, – об этом тоже завтра. Побудь тут как минимум до тех пор, пока костер не начнет гаснуть. Личная моя просьба, – и в этих последних словах Леманна зазвенел металл.

Йоганн назначил Курту встречу в пивном баре на Репербан на вечер, а днем в свой кабинет позвал внука Герберт Рихтер.

Дед сидел за столом, слегка от него отодвинувшись, так он поступал, когда беседа предполагала быть долгой. Напротив утопал в мягком кожаном кресле господин с сигарой. Он встал, когда Курт вошел, и, оставив сигару во рту, протянул юноше обе руки. Из-за дыма, вьющегося с раскаленного кончика сигары, он прищурил левый глаз, и от этого загорелое худощавое лицо Гедальи Розенштерна, так он представился, приобрело облик классического пирата. Это сходство не укрылось от Курта, и тут же было подтверждено Гербертом. Он вышел из-за стола, приобнял Гедалью за плечи и улыбнулся:

– Хочу тебе представить этого наследника морских испанских разбойников, который в настоящее время является большим другом нашей семьи и, что важно тебе знать, нашим банкиром и основным партнером в судостроительной сфере.

Заметив удивленное выражение на лице Курта, Гедалья посчитал необходимым разъяснить слова своего друга по поводу испанских разбойников.

– Мой прапрадед, его звали Шмуэль Палацци, был сыном главного раввина Кордовы.

Розенштерн пыхнул сигарой, вновь усаживаясь в кресло. Герберт разлил в маленькие рюмочки коньяк.

– За знакомство!

После того, как все трое выпили, Гедалья продолжил:

– Так вот, этот святой человек, – и он снова прищурил левый глаз так, что все рассмеялись, – прибыл в Амстердам в конце шестнадцатого века. Он был очень зол на испанскую корону, которая обошлась с евреями очень плохо, – и, подкрепляя эту скромную фразу, добавил: – Поубивали чертову уйму народу, ни детей, ни женщин, ни стариков не щадили, в живых оставили только тех, кто крестился. – Ну, это известная история, – Гедалья остановился, помусолил кончик сигары и кивнул Герберту на пустую рюмку. Тот тут же наполнил ее, затем свою и вопросительно посмотрел на рюмку Курта.

– Лей, лей! – Гедалья помахал сигарой, утверждая необходимость включить в процесс выпивки и юного наследника, – для разговора нужен единый градус у каждого собеседника.

– Так вот, этот мой сердитый пращур развил в Голландии кипучую деятельность, создал еврейскую общину, наладил торговлю с Северной Африкой, представлял в Голландии марокканского султана. Одним словом, заработал кучу денег и профинансировал строительство пиратского флота, целью которого было нанесение максимального урона Испании, но все в рамках согласованного с правительством Голландии договора. Да, так флот этот возглавил его брат Иосиф, вот этот парень уже был настоящим, как говорится, еврейским пиратом.