Ей вдруг подумалось: что, если она тоже сделает ему подарок? Пусть гитара, что так дорога Гектору, останется у него, но чем плохо получить вторую? Конечно, это не то же самое, ведь Имельда ему не семья, но…
Она слегка повернулась, посмотрев на его лицо, ставшее таким родным за столь короткий срок. Гектор уже задумался над чем-то, ведомым ему одному, и мечтательно улыбался, насвистывая себе под нос старинную песню о плачущей красотке. Имельда тихонько подпела, безупречно выстраивая верхнюю партию. Она готова была идти с ним рука об руку целую вечность, утопая в звуках любимых мелодий.
Она бы хотела стать его семьёй.
========== В смерти — IV ==========
Если ты запомнил что-то, дорогое сердцу, это запечатлеется в памяти навсегда. Сколько бы лет ни прошло, воспоминания не потускнеют, как выцветшая фотография, а в деталях сохранятся, стоит лишь закрыть глаза и мысленно перенестись туда, где больше всего хочешь оказаться.
Так считал Гектор, потому что только воспоминания ему и остались. Однако он не учёл, что они обладают одной коварной особенностью: расползаются, как проеденная молью шаль, и яркие узоры рассыпаются в прах прямо в пальцах, пока ты пребываешь в уверенности, что не упустил ни одной детали. Теперь, навёрстывая потерянные десятилетия, Гектор понял, что незаметно для себя успел забыть очень многое.
Он забыл, каково это — просыпаться под крышей родного дома, когда на кухне гремят посудой, накрывая на стол. Забыл, как Оскар и Фелипе устраивают шуточные перепалки, передразнивая друг друга. Забыл, как Имельда распускает волосы перед сном, подолгу высвобождая пряди из плена замысловатой причёски. И узнавал всё это заново, каждый день удивляясь тому, сколько мелочей стёрлось из памяти за годы разлуки.
Впрочем, последнюю сцену он застал совершенно случайно. Гектор по-прежнему спал в отдельной комнате и даже в мыслях не смел представить другой вариант, так что вечерние ритуалы Имельды ещё долго оставались бы без свидетелей, если бы однажды он не попытался сделать ей сюрприз. Прежде он даже взглянуть не решался на жену, опасаясь получить ботинком, но теперь, когда они вновь зажили вместе, сдерживать чувства с каждым днём становилось всё сложнее. Гектору казалось, что ещё немного — и рёбра разлетятся во все стороны, и никакие перевязки доктора Матасаноса не помогут: так его распирало от любви и нежности. И тогда, всё ещё тушуясь перед Имельдой, он придумал, как выразить себя: пусть любимая найдёт на прикроватном столике букет стрелиций, напоминающих о поре их молодости.
Всё шло как по маслу: связи в квартале забытых помогли ему выйти на продавца живых цветов (раздобыть что-то живое в мире мёртвых было ой как непросто), а вечером оставалось лишь пробраться в спальню незамеченным. Обычно жена задерживалась допоздна в мастерской, так что всего-то и нужно было улучить минутку.
Гектор замер на пороге, хватая воздух ртом. Комната не пустовала: на постели сидела Имельда, расплетая тугие косы. Чёрные пряди разметались по плечам. Гектор машинально поднял руку в защитном жесте, спрятав вторую за спину, и забормотал:
— Perdóname, я думал, ты внизу, в мастерской… Я всего лишь хотел…
Тут он осёкся, сообразив, что не может огласить причину своего позднего появления. До чего нелепая идея — тайно принести ей цветок! Она ведь сразу раскусила бы, чьих это рук дело. Гектор выскользнул обратно за дверь, пользуясь замешательством Имельды, которая словно язык проглотила, что было для неё крайне нехарактерно.
После непрошенного визита в комнату просочился едва уловимый цветочный аромат. Он окунул Имельду в прошлое, воскрешая в памяти времена, когда совсем юный Ривера завоёвывал её сердце. Тогда ему достаточно было лишь улыбнуться, и она таяла, пусть и скрывала это поначалу. Сейчас же… Имельда прижала ладонь ко рту, чувствуя, что вот-вот расплачется. Могла ли она, наконец, простить мужа, чтобы больше не разговаривать с ним сквозь зубы, чтобы не прятать любовь за прищуренным строгим взглядом? Могла ли она простить себя за то, что отторжение, упорно взращиваемое ею столько лет, привело к результатам, которых она меньше всего желала?
Она обхватила руками колени, зная, что никто не увидит этого беззащитного жеста, а значит — минута слабости допустима. Вот только если Имельда могла бы обнять Гектора, это утешило бы её куда лучше.
Тем временем Гектор удручённо плюхнул цветок на тумбочку у своей кровати и сел к нему спиной, по-детски не желая смотреть на то, что стало раздражать. Вроде и хорошо, что затея провалилась: если рассудить здраво, жена наверняка бы засунула цветок ему за шиворот. Но как унять боль от того, что он навсегда потерял возможность прижать её к себе, шепча ей слова любви, и наблюдать, как она радуется маленькому подарку? Из головы не шёл её облик: с распущенными волосами и в сорочке Имельда казалась хрупкой и нежной, и желание прикоснуться к ней стало нестерпимым.
Раньше Гектору удавалось не думать об этом. Она вычеркнула его из жизни, и с годами он утратил надежду на прощение, но теперь каждое мгновение, проведённое рядом с женой, становилось для него и счастьем, и испытанием.
— Я же не железный! — воскликнул Гектор, всё-таки поворачиваясь к цветку, как к единственному собеседнику, и в доказательство своих слов тряхнул костями, которые тут же перемешались в причудливом порядке. После лечения они сделались крепче (хотя, быть может, дело в том, что память о Гекторе становилась всё ярче), но по-прежнему болтались во все стороны, а походка оставалась расшатанной.
Цветок, разумеется, никак не отреагировал на этот крик души.
— Каково это — жить с самой прекрасной женщиной на свете и бояться лишний раз заговорить с ней, а?
Снова тишина.
Гектор подскочил и заметался по комнате, не в силах справиться с эмоциями.
— Я завоюю её снова! — наконец заявил он, ударив себя кулаком в грудь.
Цветок по-прежнему даже не колыхнулся, но наверняка в глубине своей цветочной души одобрил это решение.
Наутро храбрости у Гектора существенно поубавилось. Для начала нужно было хотя бы остаться с Имельдой наедине, и он откладывал этот момент как мог. Обычно для этого не требовалось усилий — при такой-то большой семье, однако в последнее время все словно сговорились и исчезали из столовой под любым удобным предлогом. Гектор в таких случаях тоже тянулся к выходу, но сегодня всё же пересилил трусливый порыв и не поднялся из-за стола.
Имельда молча собирала тарелки и чашки. При дневном свете она выглядела совсем иначе, чем захваченная врасплох в собственной спальне. В строгом синем платье, с идеально уложенной причёской, с умопомрачительно тонкой талией — и не в особенностях анатомии дело, а в аристократической стати, — она казалась почти незнакомой, чужой, и вместе с тем до боли напоминала Гектору ту юную красавицу, в которую он когда-то влюбился.
— Тебе помочь, Имельда? — спросил он хриплым от волнения голосом.
— Береги свои кости, — ворчливо отказалась она. — Сколько времени лечим, а проку нет.
— Отчего же, вот, взгляни, — он выхватил пару рёбер и принялся ими залихватски жонглировать, но Имельда лишь хмуро покосилась на это безобразие. Почтенные скелеты, пусть и могли переставлять кости в любой последовательности, не пользовались этой возможностью без крайней необходимости, а вот безалаберное поведение Гектора сулило ему лишь новые трещины и переломы. Однако он был уверен, что игра костями должна впечатлить Имельду. В конце концов, чем ещё играть, если мускулов не осталось?
— Я сказала беречь, а не угробить, — тяжело вздохнула она. Гектор вздохнул не менее тяжело.
— И зачем мне целые кости, если ты не… — он умолк, внезапно решившись, и за один шаг приблизился к Имельде вплотную. Выразить чувства порой легче действием, а не словами, поэтому Гектор притянул ошеломлённую жену за талию и, пока она не опомнилась, крепко поцеловал.
Они оба даже не успели осознать, что происходит, как вдруг в столовую вернулась Виктория. Поражённая увиденным, она потеряла не только челюсть, но и очки. Гектор и Имельда отскочили друг от друга, словно парочка пойманных с поличным подростков, и принялись наперебой бормотать оправдания.
