Алиса рывком села на кровати и только потом, кажется, распахнула глаза. «В добрый дальний… В добрый дальний…» — то звенело в ушах, то шептало у виска еле слышно, почти неразличимо. Она судорожно озиралась, но в темноте ночи ничего нельзя было рассмотреть.

И всё же — не мелькнёт ли поблизости всполох ядрёно-рыжих волос?

Дыхание, между тем, постепенно замедлялось, приходя в норму, и тонкая вена на изящной шее перестала так напряжённо пульсировать. Алиса вдруг осознала, что изо всех сил сжимает в пальцах шёлковую ткань одеяла, и тут же расслабила ладони. Взгляд внимательных глаз, медленно привыкавших к мраку, зацепился за очертания знакомых предметов: секретер с затейливой резьбой, старинное зеркало, жадно впитывающее слабый лунный свет, и, конечно же, любимец — письменный стол, за которым прежде работал её отец.

Она у себя дома. Не в Стране Чудес. Дома. Значит, и Шляпника здесь быть не может.

Алиса встряхнула головой, окончательно приходя в себя после сновидения. Каждый раз ей снилось одно и то же, каждый раз она просыпалась посреди ночи с неистовым, рваным сердцебиением и с комом в горле, как бывает после кошмаров. Её же кошмар жил в реальности — а во сне она бродила по просторам Страны Чудес со своими верными друзьями, и Шляпник кружил её в воздухе, подхватив, подобно невесомой травинке. Но в конце — каждый, каждый раз — его широкая улыбка таяла, и Алиса вдруг начинала отдаляться от него, будто неведомая сила затягивала её в водоворот. «В добрый дальний…» — шептал Таррант, и его взор тускнел, меняя трепетную нежность на глухую тоску.

Как никогда хотелось вернуться. Алиса мечтала сбежать от своей боли, от горя, что стискивало её сердце железной рукавицей. После того, как её мать и сестра погибли, ничто не держало в этом мире, погрязшем в жестокости, алчности и беспросветной скуке, приправленной насквозь лицемерными правилами этикета. Постараться уснуть снова — верный способ забыться и перенестись хотя бы на время туда, куда она стремилась всей душой. Но сон не шёл, жестоко лишая возможности скрыться от воспоминаний, которые тут же принялись грызть её, точно стая оголодавших диких собак.

Мать отправилась в Англию, оставив Алису в Китае, но пообещала скоро вернуться вдвоём с Маргарет. Миссис Кингсли скучала по старшей дочери и рассчитывала уговорить её присоединиться к ним хотя бы ненадолго. Ей это удалось, но в пути их корабль попал в чудовищный шторм и затонул. Алиса так и не дождалась родных. «Мои соболезнования, мисс Кингсли», — слышала она всюду. Эти пустые слова шлейфом тянулись за ней, вызывая желание кричать от безысходности. Никто не соболезновал, а она потеряла самое дорогое, что у неё было. История с родителями Шляпника открыла ей глаза, научила дорожить семьёй, но у палки оказалось два конца: без матери и сестры мир Алисы превратился в жалкое подобие себя прежнего. Она винила себя в их смерти, полагая, что, если бы отложила дела и сама поехала за Маргарет, то смогла бы справиться с бурей.

Лондон встретил её мелким, колючим снегом — нечастый случай для здешней зимы. Захоронения на Хайгейтском кладбище подёрнулись бело-серой пеленой. Могилы миссис Кингсли и Маргарет ютились рядышком, выдержанные в строгом, классическом стиле, но все знали, что гробы пусты, ведь никто не ищет тела погибших в море. Отец рассказывал когда-то, что души тех, кто сгинул в пучине морской, превращаются в огни маяков, чтобы те светили ярче, помогая другим мореплавателям. В детстве эта красивая легенда воодушевляла, давая веру в лучшее, но теперь Алисе стало всё равно. Эта мысль ничуть не утешала.

Светские приёмы сменяли друг друга, сливаясь в один нескончаемый поток шума и оседая на ушах навязчивой музыкой камерных оркестров. Все упорно приглашали «эту чудачку мисс Кингсли», ведь она достигла успеха в своих экспедициях, и её богатство заставляло с ней считаться. Очевидно, шушукаться за спиной, почти не понижая голоса, было напыщенным разодетым леди и джентльменам в удовольствие. Чего только Алиса не наслушалась о себе за это время. Лишь раз она краем уха уловила, как молоденькая девушка, недавно начавшая выходить в свет, робко промолвила что-то о заслугах мисс Кингсли в налаживании связей с отдалёнными государствами… Мать девушки громко шикнула на неё и поспешила перевести тему, натужно хихикая.

И всё же Алиса продолжала принимать приглашения. Сейчас она делала это механически, не отдавая отчёта в своих действиях, но прежде в них был смысл — она искала дорогу.

Её собственным маяком — единственным маяком — оставались розовые сады Страны Чудес и неистовый огонь в глазах Шляпника, глазах такого безумного зелёного цвета, который не существовал в природе. И вот мисс Кингсли металась от раута к рауту, из особняка в особняк, силясь в любом зеркале обнаружить портал в другой мир. Однако гладкая поверхность зеркал оставалась недвижимой, немой к мольбам, беспристрастной перед исступлением. И даже то самое зеркало в доме Эскотов молчало — как самое обычное стекло, хрупкое, но всё же, несомненно, твёрдое.

Врач, что когда-то хотел всадить ей шприц с неиспытанным лекарством, сейчас не ушёл бы далеко от правды с диагнозом «истерия». Бесконечные попытки Алисы найти путь к Шляпнику и всем остальным превратились в навязчивое наваждение, изматывающее её, отнимающее последние силы. Она всегда отрицала слово «невозможно», веря в то, что двери Страны Чудес для неё открыты, но череда неудач, казалось, не знала конца. Алисе даже мерещились бабочки, чьё появление в зимнем Лондоне уж точно было бы невероятным. Она не понимала, что сломало её — потеря семьи или же невозможность встретиться со второй семьёй, — да и не стремилась понять. Прежде верилось, что чудо — в шаге от неё, стоит только увидеть, но реальность обошлась с Алисой жестоко.

Абсолем не приходил за ней, и зеркала не пропускали её.

Порой ею овладевала паника — что, если друзья снова попали в беду и на этот раз не смогли связаться с ней? Ведь в противном случае они наверняка не остались бы безучастными к её отчаянному желанию вернуться к ним. Но с ходом времени страх уступил место горечи, а потом и апатии. Лишь во снах Алиса чувствовала себя счастливой — она попадала в мир своих мечтаний. «Кто отличит одно от другого?» — сказал однажды Шляпник, и нынешняя мисс Кингсли возразила бы ему. Явь ничуть не походила на грёзы.

Алиса провела пальцами по лбу, стирая испарину. То, что нужно — снова провалиться в сон, надеясь, что Морфей милостиво допустит продолжение мечты о Стране Чудес. Но за окном настойчиво каркал ворон, невесть откуда взявшийся, и пронзительный звук мешал заснуть, доводя расшатанные нервы до предела.

Едва забрезжил рассвет, Алиса встала с постели, накинув потрёпанный серый халат. Сочные пёстрые краски покинули её гардероб, да и её саму. Она перестала смотреть в зеркала, зная, что они не подёрнутся рябью, открывая дорогу к заветному, зато покажут отражение — без капли снисхождения: неаккуратно уложенные волосы, утратившие свой золотистый блеск, усталые глаза, словно бы выцветшие и запавшие, тонкие морщины, залегшие прежде срока между бровями. Вот и этим утром Алиса привычно обошла зеркало в своих покоях стороной, вместо этого приблизившись к окну. За стеклом виднелся приевшийся пейзаж: небольшой парк, где она когда-то разводила растения, привезённые с Востока, которые, вопреки прогнозам скептиков, отлично прижились в здешнем суровом климате. И ещё здесь прежде росли розы, белые и красные. Теперь же сад пришёл в запустение, и только пробивающиеся из-под земли сорняки давали понять, что на смену зиме подобралась весна.

Алиса едва успела спуститься вниз, переодевшись в свой вельветовый повседневный костюм, как дворецкий доложил о прибытии мистера Сэвиджа, её поверенного.

— Я приму его в кабинете, — безразлично кивнула она.

Сэвидж был старше её, но всякий раз тушевался и путался в словах, сталкиваясь с её напористой деловой хваткой. Теперешняя Алиса ничем не напоминала себя прежнюю, но благоговение Сэвиджа никуда не делось.