разговор, который я не мог услышать

– Как ты, Иван Иванович? Не сильно упырь этот тебя задел?

– Бывало и хуже. Ну, ничего, я ему тоже отметину оставил. Однорукий он теперя. Не скоро заживет.

– Кто ж знал, что Смит не один придет. И чего он его спугнул?

– Поздно причитать.

– Где ж нам теперь искать его, а? Брату-то что сказать? – продолжал канючить Тимофей.

– Где-где, на кудыкиной горе. Затаится он сейчас. Осторожно! По живому дерешь!

Тимофей в это время менял повязку на голове поручика.

– Хитер иноземец, – сетовал солдат, – не принес дневник.

– Принесет, куда ж он денется. Ему пашпорт нужен, а получить его можно лишь у одного человечка.

Посмотревшись в зеркало, Полушкин усмехнулся про себя: «…А подельника его я вспомнил, расстрига Арещенков. Думал, в Варшаву подался, ан нет, снова здесь. Ну, ничего, в следующую встречу я тебе второе клеймо поставлю».

Оставленный за спиной город, от которого мы все более удалялись, еще шумел людскими потоками. На станции шум, давка, грохот экипажей и зычные выкрики: «посторонись», «куда прешь?», «ща как…». Извечная проблема: если задержался с утра, на следующей станции достанутся «объедки» – вот и торопятся. Все же, насколько тесен, мал и сжат Дорогобуж по сравнению со своим близнецом через две сотни лет. Кучка сгрудившихся домов, еще различаемых вдали, крест на маковке церкви да колокольня. И так везде, хуже или лучше. Вот и величественная своими храмами Вязьма осталась за спиной, а вместе с ней цивилизация. Нам вперед – в тишину просторов полей, в ласковый шепот дубрав, в марево поднимающегося над дорогой разогретого воздуха.

На шестые сутки пути, когда полуденный зной уже начинал терять свою состоятельность, мы оказались на перепутье. Перебраться через речку, сэкономить время и не лишиться при этом средства передвижения, можно было двумя способами. Казалось бы обычная для наших дорог ситуация: там, где не опасаясь разлива в половодье, можно было укрепить русло реки и навести небольшой мостик, этого никогда не происходит. Вот что этому мешает? Как потом выясняется, только людской фактор. Простое на первый взгляд решение имеет кучу противоречий, в первую очередь финансового характера, тем более что в данном случае существовала странная альтернатива. Заключалась она в следующем: дорога поворачивала вдоль реки на шесть верст к постоялому двору, где осуществлялась паромная переправа; и буквально где-то рядом, в трехстах шагах вниз или вверх по течению присутствовал брод. Странность же заключалась в том, что брод этот нигде не обозначался, более того, искусно маскировался местными жителями и лишь за небольшую мзду осуществлялся провод. Выигрыш для гужевого транспорта почти в двенадцать верст – это четверть дня пути, а для всяких «залетных» – добро пожаловать в гостиницу и не забудьте поддержать местный перевозочный бизнес. Я бы покатил на постоялый двор, так как в дороге надо выбирать наезженный маршрут (как в современной России, предпочтительнее передвигаться по платным дорогам без замаскированных камер и знаков «40»), но в Полушкине что-то восстало. Буквально за полчаса, пока лошадки мирно пощипывали травку, поручик провел рекогносцировку, обнаружил мало использованную дорожку, с помощью вооруженного шестом Тимофея нашел место переправы и уговорил меня идти напрямик. Но и здесь не обошлось без навязчивого сервиса. Едва мы подкатили к воде, как на противоположном берегу объявился отряд из трех всадников, одетых в партикулярное платье, но любой букмекер поставил бы десять к одному, что мундир еще несколько дней назад покрывал их плечи. И дело вовсе не в форменных походных рейтузах, присутствующих на наездниках. Стиль одежды «милитари» был популярен давно[18]. И не в свисающих с седел кавалерийских карабинах. Оружие многие могли носить. Достаточно просто представить наличие кивера на головах и все станет на свои места: если сидит ладно, – то перед вами военный.

– Далеко ли собрались, месье? – крикнул нам один из них.

– На тот берег! – прокричал я в ответ.

– Не выйдет.

– Что же нам помешает?

– Прямо передо мной, в двух аршинах от бережка находится омут. Поэтому, если вы собрались напрямик, то погубите лошадей, карету и себя.

– Вот как? – посмотрев на Полушкина, тихо произнес я.

– Да, у берега Тимофей не проверял, – как бы извиняясь, прошептал Иван Иванович.

Троица всадников наверняка ждала вопросов от нас: «Как же быть? А как лучше? А где можно?»; но они от нас не последовали и после некоторой паузы в нашем общении прозвучало:

– Держите путь наискосок, к березе. Дерево должно быть четко промеж лошадей.

Так мы познакомились с гусарами: двумя юнкерами и корнетом из еврейских дворян. Да, да, я не ошибся. Ефим Павлович Лунич был из них. А уж кто придумал этот обходной путь, сомнений у меня не вызывало. Во всяком случае, обиды мы не таили: всякий зарабатывает, как умеет.

В итоге по дороге к деревне мы следовали уже вместе, и как-то между произвольным рассказом о себе Ефим Павлович объяснил свой агрессивный настрой. Соседский помещик специально высылал к броду мальчишек, дабы те за копейку указывали место переправы, тем самым лишая паромщиков заработка и, как следствие, прибыли самого Лунича. Так что прибыл корнет в именье своей жены уволенный в отпуск как бы на излечение вместе с однополчанами, да наводит потихоньку порядок: то засеку на берегу соорудит, то ложную колею сотворит, дабы телеги шли на глубину. В общем, сильно напоминал мне одного ресторатора, хапнувшего ресторан в пешеходной зоне и пытавшегося обеспечить проезд автомобилям. Тот тоже боролся, мелко пакостничая.

Более мы нигде не задерживались. План маршрута хоть и подвергался каждодневным изменениям, они, к счастью, не были существенны. В пути мы проводили утро и весь день, а ближе к шести вечера вставали на ночлег. Чаще всего просились на постой, случались и меблированные комнаты при трактирах, а иногда и на свежем воздухе. Замечу, это были самые спокойные и приятные вечера. Полушкин потом признался, что чувствовал себя неуютно, боясь предложить мне ночевать под открытым небом, а после, когда увидел у меня компактную палатку с раскладным столиком и стульчиками, признал во мне нормального человека.

Торжественный покой, воцарявшийся над этим лугом в полуденные часы, когда одинокие дубы, рассеянные тут и там в солнечном сиянии, отбрасывали тень на луговую зелень; низкорослый кустарник, за которым совсем рядом слышалось журчанье падающей воды; уютный лес на другом берегу и птицы. Множество птиц: иволга, синица, лесной конек, овсянка, поползень, щегол. Их сотни, и каждая выражает себя щебетанием, клекотом и стрекотанием. И эта призрачная граница между тишиной и покоем и взрывом живой природы буквально в шаге. Шажок, другой, и ты погружаешься в какофонию звуков. Назад – и снова тишина. Загадка: ветер и вода творят и не такое. И пока местные мальчишки купали лошадей в речке Упе, а две молоденькие крестьянки развешивали прополосканное белье, у нас с Полушкиным случился разговор о завтрашних планах.

– Иван Иванович, – разливая в рюмочки напиток, начал я беседу, – поутру в Тулу въезжаем. Вы хоть представляете, к кому с вашим штуцером обращаться?

– Есть один адресок, – поручик закусил выпитое и, не до конца прожевав, продолжил: – Вернее только фамилия. Мастера Гольтяковы, с полсотни лет берут подряды на курковые механизмы и делают ружья с пистолями на заказ. Одно время весьма ненадежные пружины изготавливали. Иван Матвеевич как-то однажды рекламацию на их изделия составлял. Так к нам в полк потом один из этих мастеровых приезжал и Бранд ему в зубы двинул, за дело, кстати.

– Оружейника, – переспросил я, – в зубы?

– Да если бы не он, сами бы офицеры на куски порубали. Из пяти десятков ружей лишь два стрелять могло.

– Если сталь с раковинами, то да… до беды недалеко, а если закалка неверная, то это уже вредительство.