– Стой! – громко крикнул я Тимофею. – Пойду, посмотрю что случилось.

– Куда? – встрепенулся Полушкин, потянувшись рукою под сиденье, где были закреплены пистолеты.

– Не знаю, как у вас в Гряднах, а у нас людям, попавшим в беду – помогают. Да и на земельке постоять хочется.

– Подождите меня, – пробормотал Полушкин, вылезая уже вооружившись. – Смотрите левее, на поле, а я за рощицей пригляжу.

– Иван Иванович, что вы во всех людях татей да душегубов высматриваете? Обратите внимание, телега с кирпичом, вон, половина на обочину свалилась. К нам еще вчера завести должны были и, возможно, это именно она и есть. Стали бы тати такие сложности городить?

– Я знаю, что говорю. Прошлой осенью три кареты таким же образом ограбили. И все средь бела дня.

Подойдя ближе к месту аварии, мы осмотрелись, и подозрения, которые я высказывал только что, отчасти подтвердились. Маркел Кузьмин и его сын Петр действительно везли в Борисовку кирпич. Причем по личной инициативе и не в первый раз, так как прознали у Рогутина-кирпичника о хорошем покупателе. А так как у них точно такой же сарайчик по производству, то и решили всей деревенькой, а почему бы и не рискнуть. Умолчали лишь об одном, что клеймо подделали и звание «хороший» приобрелось благодаря лишней полтине, которую платили там на месте. Но мне это нетрудно было высчитать, так как Маркел Кузьмин и не скрывал всем известные расценки. Вот вам и Семечкин, радетель усадьбы. Сколько он с той полтины себе в карман? Так что не зря мы остановились.

– Иван Иванович, – спросил я своего визави, как только мы вновь тронулись в путь, – скажите, только честно, вы в Тулу лишь из-за штуцеров едете, или вас попросили еще о чем-то?

– А это и не секрет. Генрих Вальдемарович переживает за невозвращенный долг. Это ж вы объявили, что привезли долю наследства для Александра Леонтьевича? А пока он денежек в руки не взял, вас попросили беречь аки зеницу ока. Вот и весь сказ. А по поводу штуцеров… Есть у меня некая задумка, хочу с мастером посоветоваться. Иван Матвеевич Бранд, наш оружейник, говорит, дело нужное, но осуществить сие нашими силами никак. А вот Генрих Вальдемарович, наоборот, утверждает, и в этом я с ним соглашусь: что выстрелить я и из деревянного полена смогу, главное стрелок, порох и пуля. Так что еду я в Тулу в основном именно из-за штуцера.

В Смоленске мы с Полушкиным разделились, договорившись встретиться в час по полудню. Поручик отправился передавать какие-то распоряжения в строящийся особняк Есиповича, а я вновь посетил доходный дом, где располагалась ростовщическая контора. И тут мне выдали новость: в губернии появились фальшивые ассигнации, по качеству изготовления превосходящие государственные. Если без лукавства, то я даже немного встревожился, вплоть до того, что чуть не перелил коньяк в чашку с чаем, вместо бокала. И если раньше грешили на Ригу, оттуда шла вся гадость, то в этот раз порченные сотенные привез из Киева какой-то заводчик лошадей. Одни говорили, мол, француз, другие – итальянец, но знающие люди помимо этого утверждали, что фальшивомонетчик был не один, и покрывали его купцы из Варшавы. Хотя какие они купцы, – со слов ростовщика – так, голь перекатная, работающая с одесскими греками. Тем не менее они-то и купили у Марии Парфеновны, вдовы одного известного предпринимателя, табун в шестьсот голов. Да только у купчихи оказались надежные люди, которые сделку сопровождали и, преследуя уже свои интересы, навестили логово преступников. А там целый мешок фальшивок, по запаху типографской краски учуяли. И приняли бы они его за добычу, если бы среди «надежных» не оказался один грамотей, который и определил ошибку в тексте. Всего одна буковка. Властям не сообщали и общественность не в курсе, за исключением известных мне купцов. Так что совет был однозначен, сторублевку в руки не брать и об ассигнациях на время забыть. А если и попадется, то внимательно читать слова: «государственной» и «ходячею». То есть сосредоточиться на выявлении ошибок, где вместо «д» нерусь напечатал «л». Вот с этим известием и письмом для тульского представительства Анфилатова я и вышел на улицу, а Полушкина и след простыл. Ведь сам видел из окна, как он еще четверть часа назад подошел к ландо, неся в руках сверток. Вот ведь дела, так еще и Тимофея нет.

– Стой! Держи его! – послышалось из проулка соседнего с доходным домом здания.

И спустя мгновенье раздался выстрел. Негромкий хлопок, но спутать его ни с чем другим невозможно. Вальяжно до сей поры расхаживающие у крыльца курицы как-то сразу припустили в противоположную от эпицентра несчастья сторону и оттуда послышался собачий лай. Не думая об опасности, я схватил ружье и побежал на звук выстрела. Дым к тому времени уже рассеялся, и можно было рассмотреть лежавшего на земле Полушкина и склонившегося над ним Тимофея.

– А говорил – от пули не помру, – сказал я глядя на окровавленную голову и валяющуюся рядом разорванную шляпу.

– Картечью стрелял, – поправил меня Тимофей, – вот с этого тромблона.

– Да какая к чертям разница! – махнув рукой. – Кто?

– Смит.

– Как Смит? Какой Смит? Чертовщина какая-то.

В этот момент, опираясь на локоть, Иван Иванович попытался приподняться и, прокашлявшись, произнес:

– И вправду чертовщина. У вашего слуги брата близнеца часом не было?

– Нет, – не раздумывая сказал я.

– Тогда всем в церковь надо, а мне в лазарет, – сказал Полушкин и вновь оказался на земле.

Раненого поручика занесли в доходный дом, и пока Тимофей помчался за врачом, я попытался промыть рану на голове и вскоре убедился, что Иван Иванович действительно приобрел некий иммунитет от ружейного свинца. Одна картечина срикошетила от прочной лобной кости, другая лишь процарапала на щеке борозду, а вот остальные угодили в корпус, и что любопытно, точно в перевязь с ножами. Феноменально. Как же он умудрился в момент выстрела уйти с линии прицеливания, повернуться боком и остаться живым? Я даже эксперимент провел. В то время пока доктор пользовал болезного своими мазями, я попросил нашего кучера взять пистоль и вернулся в проулок. С момента происшествия там ничего не изменилось. Два здания: одно буквой «г» с капитальным глухим забором из толстых жердей и второе, являющееся пристройкой доходного дома, так же с забором, но с раскрытой калиткой, куда, по-видимому, и ретировался стрелок. Иной путь – прыжок вверх, но это под силу только хорошо тренированному спортсмену.

– Тимофей, если бы ты снаряжал тромблон, сколько картечин положил бы?

– Смотря какая картечь… если средняя, то не больше девяти, а если крупная, то пять в самый раз.

В Полушкина стреляли явно не крупной, я бы даже осмелился предположить, что и не средней, а что-то между IV и VА, а такой влезет десятка полтора. Кстати, ствол у пистоля бронзовый и, судя по насечке и украшениям, отнюдь не дешевый. Станем считать, что пороховой заряд был минимальный. Глупость, но как версия сгодится. Тут стальные стволы не слишком надежные, а уж бронзовый и подавно подозрение вызывает. Теперь считаем: две картечины угодили в голову; несколько, пусть их будет две, прошли выше и разорвали шляпу; четыре как минимум попали в ножи. Всего получается восемь, где остальные? В стене нет ни одного попадания. Хотя… есть. Если посмотреть на три шага левее от места, где лежал поручик, видны выщерблины. Вот они, и если я все понимаю правильно, преступник стрелял не в Полушкина, а в того, кто стоял слева от него, и мой попутчик-охранник просто попал под раздачу.

– Тимофей, а кто еще с вами был?

– Не было никого, вашбродь, – ответил бывший солдат, сделав придурковатое лицо.

– В момент выстрела где ты стоял? Покажи.

– Там, за углом. Если б этот Смит деру собрался дать, то туточки я б его и приголубил.

– А он, значит, не назад, а вперед рванул, на поручика.

– Истинно так.

Вроде и не прояснил ничего, но одну немаловажную деталь я понял: всей правды ни Полушкин, ни Тимофей мне не сказали.

Вечер и ночь пришлось провести в доме гостеприимного Пятницкого, а затем и еще один день, исключительно по настоянию доктора. В принципе, задержка в Смоленске определила наш дальнейший маршрут. Вместо двух катетов пришлось выбирать гипотенузу.