На мои шаги он не обернулся и ничего не сказал. Я обвела взглядом комнату: мой недопитый стакан на тумбочке, хаотично смятая постель, черная футболка Эрика валяется на полу. Внизу живота жалобно заныло, голова отозвалась резким приступом злости.

Я быстро зашагала к двери, неотрывно следя за Эриком, но он не шевелился. Открыла дверь, — он не оглянулся — вышла и с силой ее захлопнула.

В коридоре было намного холоднее, чем в комнате Эрика и я — распаренная после душа, с мокрой головой — поежилась и поспешила к лестнице.

В голове с бешеной скоростью — доводя до тошноты — вращалось одно короткое слово: дура.

Дура. Получила свое. Теперь я должна быть довольна, вот только ничего подобного. Внутри лишь опустошенность, помятость. Меня использовали, гнусно воспользовались слепыми детскими иллюзиями. Меня растерзали, разорвали на кусочки, втоптали в землю и сверху плюнули.

Эрика неспроста все не любят. Неспроста меня о нем предупреждали все: начиная с Кинана и заканчивая той мастером тату, Тори. Люди не меняются, особенно такие, как он. Не меняются из-за того, что какая-то сопливая девица в них влюбилась. Они ведут себя как всегда. Берут, что хотят, выбрасывают, когда больше не нужно.

На что я надеялась? Эрик — чудовище. И это не сказка, волшебного перевоплощения в принца не будет. За маской монстра — монстр, и пусть как привлекательно он ни выглядит, внутри нет ничего кроме гнили. Там нет сердца, нет порядочности, нет сочувствия, нет жалости. И, конечно, не может быть любви.

Гонимая прочь от комнаты Лидера собственными мыслями, я обнаружила себя перед комнатой брата и постучалась прежде, чем опомнилась.

Вчера вечером — как давно это было — он ушел в бар с друзьями, и сейчас он может не открыть мне. Его может не оказаться дома, он может беспробудно спать, пьяный в стельку. Или быть увлеченным той девицей, так капризно протянувшей его имя.

К моменту, когда дверь открылась, и в проходе возник сонный и помятый Кинан, я уже успела окончательно поникнуть и всецело отдаться жалости к самой себе.

— Эд? — он сделал шаг вперед и выглянул в коридор. — Ты что тут делаешь?

Снаружи никого не оказалось, он перевел взгляд на меня.

— Что с тобой? Почему ты мокрая?

— В душе была, — тихо ответила я и обняла его, уткнувшись носом в грудь.

— Что у тебя случилось?

— Ничего, — пробубнила я, с силой упираясь лицом в его футболку. От нее пахло домом и братом, уютно и приветливо. — Можно я у тебя посплю?

Кинан вздохнул и сгреб меня в тесные объятия. Он коротко чмокнул меня в мокрую макушку и ответил:

— Это запрещено. Но проходи.

Он попятился назад, не выпуская меня из силков. Я засеменила внутрь, не отрываясь от его груди и не ослабляя хватку вокруг пояса.

— Если что, — щелкнул включатель, и на серой футболке Кинана растеклась темная тень от моей головы. — Я улажу все с Эриком.

Резко выпрямившись, я уставилась на брата. Вероятно, выглядела я очень напуганной, потому что на его лице начала растягиваться мягкая улыбка.

— Не надо, — неожиданно громко сказала я. — За этим никто не следит. А Эрик — придурок.

Кинан откинул голову и расхохотался.

— Несомненно, — подтвердил он и, потянувшись над моей головой, захлопнул за нами дверь.

========== Глава 11. Нож. ==========

До конца недели Эрик не появлялся на тренировках, я не заставала его в столовой и не рисковала потыкаться в тренажерные залы вечером. Я избегала его и он, похоже, делал то же.

К воскресенью я извела себя мыслями о нем. Злость растворилась еще в беседе с Кинаном в ту ночь, осталась только обида, и ее вектор медленно, но неотступно, менял свое направление. Рядом с весьма справедливыми обвинениями самой себя в глупой наивности возникла наивная нелепость: я считала себя недостаточно хорошей. Недостаточно бесстрашной, недостаточно сильной, недостаточно интересной, недостаточно взрослой, недостаточно умной, недостаточно красивой. Недостаточной для Эрика.

Поделиться этими мыслями я ни с кем не могла, да и никого не было рядом. Рут и Дарра были поглощены друг другом без остатка, и я чувствовала себя лишней рядом с ними, даже если мы сидели в людной столовой или стреляли в тире. Тимоти предпочитал со мной не разговаривать. Он был неизменно дружелюбным, но наедине со мной не оставался, чему я была очень рада. Я ловила на себе его тяжелые взгляды, но со временем перестала бояться беседы, которую прежде считала неизбежной. Он тактично и тихо отошел в сторону.

Так я осталась неожиданно одна. Я неторопливо разбирала свое оружие в тире, рассматривая три десятка новичков, собравшихся в группы и планировавших вечер. Меня прошибло холодным и твердым осознанием: я одиночка. Я была одиночкой в Эрудиции, избегала одноклассников, испытывала отвращение к проявляющим ко мне интерес парням, и находила скучными девчонок, набивавшихся в подружки. Я проводила свободное время, бегая по Чикаго, карабкаясь по разрушенным зданиям, обустраивая свой тайный тренажерный зал и занимаясь в нем.

В Бесстрашии я ненадолго вовлекла себя в то, что называла дружбой, но она зиждется на общих интересах, а их у нас четырех больше нет. Более того, мы соперники, и до конца подготовки так или иначе соревнуемся. Пусть никто из нас на втором этапе не был близок к вылету, каждый хотел занять место повыше и в следствии получить хорошее назначение.

Кроме того, на месте прежней неловкости во мне начала зарождаться зависть, порой граничащая с неприязнью. Я смотрела на нежную и немного наивную любовь Дарры и Рут, и каждая их улыбка, адресованная друг другу, каждый поцелуй и прикосновение отдавались во мне горьким сожалением о том, что у меня так не может быть.

Могло бы, выбери я Тимоти, но мысли продолжали вращаться вокруг плотно въевшегося в меня Эрика, и с ним я никогда не смогу выглядеть так же нелепо счастливой, какой была Рут рядом с Даррой. Никаких нежностей, никаких открытых проявлений ласки, никаких прикосновений и улыбок. Никогда. Даже наедине.

В том, что секс стал жирной точкой Эрика на мне, я не сомневалась. Я не понимала Лидера, не находила логики и последовательности в его действиях. В моменты поразительной чистоты мыслей я анализировала всё снова и снова, и каждый раз оставалась в замешательстве.

Он взъелся на меня, постоянно колол и ущипывал, затем в его голове что-то произошло — ему стало забавно, интересно, взыграл азарт, я кого-то напомнила — и он помог мне. В свойственной ему манере, но я считала тот вечер в зале со штангой и Эриком помощью с его стороны. За непроницаемой маской бурлили мысли — или чувства — и вот он относится ко мне заметно иначе. Не так, как прежде. Не так, как к остальным.

Я понравилась ему? Или ему понравилась моя увлеченность им? Это его позабавило? Он забрасывал наживку, поцеловав меня? И она сработала. Или всё началось раньше, еще со штанги, еще до того?

Ему хотелось преданную игрушку? Ему было одиноко, и он позволил себе такую слабость, но, сняв физическое напряжение, опомнился?

Всё вписывалось в одну картину, всё совпадало с всеобщим мнением об Эрике. И только шаблон разрывался на месте, где Эрик — едва не на грани истерики — выпытывал у меня, почему я его люблю. Это могло бы быть недостающей частью пазла, вот только он не убеждался в том, что его игрушка и впрямь будет преданной и глупой, ослепленная чувствами. Я могла подписаться, предложив в качестве задатка свою жизнь, под тем, что он боялся — и то очень заметно, неконтролируемо — что я его не люблю. Желай он себе игрушку, это не имело бы значения. У него есть власть, он мог бы запугать или назвать цену, но его волновало не это.

Ты достаточно амбициозна и беспринципна, чтобы выбрать этот путь для достижения успеха?

Его слова. Будь я нужна ему, как игрушка, его бы это устроило. Эрик — не первый моралист во Фракции, чтобы гнушаться шлюховатой девицы, стремящейся к успеху любой ценой.

Но в том соль, — или я просто отчаянно этого желаю — что его это не устраивало. Ему нужны были неподдельные чувства. В ответ на свои чувства? Хотелось бы. Но это ведь Эрик.