— Идем ближе к воде.

Она рефлекторно потянулась к руке Тома, но едва коснувшись, одернула пальцы — возможно, ей уже не было позволено просто по-дружески брать его за руку, возможно, ей бы следовало вообще до него не дотрагиваться. Норин затерялась в этих неприятно скользких мыслях и едва не утонула в них, но ладонь Хиддлстона решительно накрыла её пальцы, он крепко сжал её руку в своей и посмотрел на неё с красноречивой укоризной, будто отвечая на её размышления: не глупи, я всё ещё твой друг, я здесь для тебя.

А вслух произнес:

— Ты замерзла!

— Нет, — поторопилась ответить Джойс. Они проходили это уже не раз — она замерзала, и он вызывал такси и отправлял её домой, а Норин сейчас отчаянно не хотелось уходить от реки и оставаться одной. На самом деле холод давно пробрался под широкий пиджак и тонкий шелк комбинации, он завился вокруг её щиколоток и заползал под джинсы, но это было неважно — Норин была достаточно пьяной, чтобы всё это игнорировать. Она постаралась улыбнуться как можно убедительнее и расправила плечи, которые инстинктивно подтягивала к ушам в напрасной попытке согреться.

— Нет? — скептично вскинув брови, переспросил Том. — Да у тебя же руки ледяные!

Он снял свою синюю стеганную куртку, сосредотачивающую в себе столько его древесно-ментолового аромата, что тот заглушал прелую вонь речной тины, столько его тепла, что Норин мгновенно бросило в жар.

— Спасибо, — выдохнула она, подхватывая воротник, когда Том набросил куртку ей на плечи, и улыбнулась. Хиддлстон стоял прямо перед ней — тот же высокий лоб, исполосованный мимическими горизонталями морщин, те же широкие брови, те же глаза, то плещущиеся бирюзой чистой морской воды, то затягивающиеся густой зеленью; тот же прямой острый нос, те же тонкие губы. Между ними в ответ на взгляд Норин возник кончик языка, и Том торопливо их облизнул, затем шумно выдохнул и сказал:

— Пойдем.

***

Ему всегда лучше воображалось, запоминалось и думалось на ходу, и Тому казалось, что наконец заговорить тоже будет легче под размеренный ритм их шагов. Садясь на самолёт до Лондона, он не знал, выпадет ли ему шанс поговорить с Норин; впервые за долгое время увидев её на пороге паба, он не мог представить, как она себя поведет — она весьма красноречиво отрезала его от себя, и Хиддлстон не представлял, что по истечении всех этих месяцев могло изменить её решение. Но они шагали по пустынной набережной Виктории, в кронах деревьев путался желтый свет фонарей, каблуки бархатных туфель Норин отбивали на бетонных плитах тротуара стройный такт, Джойс выглядела и вела себя как обычно. Том помнил, как они так же молча брели вдоль Темзы поздней августовской ночью год назад, как он волновался за молчаливую, подавленную Норин и пытался рассмотреть в её профиле ответы на вопросы, произносить которые она ему запретила. В тот раз Джойс прервала тишину внезапно, безо всяких лирических отступлений вывалив болезненную правду: Марко Манкузо ей изменил. И Тома тогда охватило такое неуместное облегчение, такое ощущение победного злорадства — ну наконец этот итальяшка исчез из жизни Норин, — что ему стало стыдно, и он едва не извинился перед ней вслух.

Сейчас повисший в воздухе вопрос исходил от Норин, и это была её очередь прислушиваться к тишине и отыскивать в ней ответы.

— Я скажу тебе кое-что, что мне запрещено говорить, — осторожно начал Том. — Пообещай, что сохранишь это в тайне.

— Ты убил человека и просишь у меня помощи спрятать тело, или хочешь, чтобы я подтвердила твоё алиби? — весело отозвалась Норин, и в пьяной гнусавости её голоса было намного больше трезвости, чем она пыталась продемонстрировать. Том видел, что она притворяется пьяной, и понимал — так она пыталась избежать того, что он собирался ей сказать. Но он ждал этой возможности слишком долго, чтобы сейчас уступать.

— Я тебя когда-нибудь убью за подобные шутки в самые неподходящие моменты.

Норин фыркнула.

— А почему сразу шутки? — она повернулась к нему и растянула губы в наигранно широкой усмешке. — Почему ты не допускаешь мысли, что ради тебя я пойду на такое преступление? Почему ты не видишь, насколько мне дорог?

— Я не встречался с Тейлор Свифт, — выпалил Том, и улыбка Норин мгновенно померкла.

— Думаю, меня это не касается.

— Тебя это касается, Джойс, — он потянулся, отыскал её руку и, накрыв ладонью её сжатые в напряженный кулак пальцы, добавил: — Мне очень важно, чтобы ты это знала.

— Теперь знаю, — очень тихо и сдавленно сказала она, отворачиваясь к реке.

Снова тяжелой грозовой тучей над ними нависло молчание. Они продолжали идти, не замедляясь. Том держал руку Норин и пытался рассмотреть её мысли в её затылке, угадать эмоции по едва различимой пульсации под бледной кожей шеи. Шаги складывались в минуты, минуты болезненно впивались в голову, выпуская в мозг тревожный и жгучий яд. Хиддлстон ожидал в ответ всего, чего угодно, но только не тишины, и это сбивало его с толку.

— Поговори со мной, — попросил он.

— О чем?

— О нас.

— Нас? — Норин обернулась к нему, и её глаза оказались воспалённо покрасневшими. — О каких нас?! Нас никогда не существовало.

— Мы существовали, — возразил Том. — Ещё весной 2014-го в Лос-Анджелесе на холме Гриффитской обсерватории мы начали существовать. Мы существовали на пляже возле виллы в Мумбаи.

— А затем перестали. У тебя появились новые «мы» с Тейлор.

Её веки предательски дрогнули, и Том отчетливо рассмотрел сорвавшующся с ресниц Норин слезу. Он ухватил её за плечи, заставляя остановиться и сгребая в объятия.

— Да послушай же: не был я с ней! — проговорил он, прижимаясь щекой к её голове и вдыхая сладкий, цветочно-фруктовый запах её каштановых волос. — Не был! Ты понимаешь? Это была обычная роль, я подписал контракт и отработал представление; это была взаимовыгодная рекламная акция. Мы с ней не были парой, мы даже не общались.

Норин уперлась ему в грудь руками и отчаянно пыталась оттолкнуть, безуспешно билась в его объятиях, пытаясь вырваться.

— Отпусти, — прокряхтела она ему в шею, и он ощутил на коже холодную влагу её слёз. — Отпусти! О Боже, я задыхаюсь в любви к тебе, я тону в ней, я захлебываюсь ею. Разве ты не видишь? А ты всё придавливаешь меня ко дну.

Хиддлстон чувствовал остроту её лопаток даже сквозь куртку и пиджак, ощущал твердость её ладоней, различал дрожь напряжения в её спине и плечах; он услышал, как она всхлипнула и судорожно вздохнула. За три года знакомства, за два года близкой дружбы Норин никогда при нём не плакала. Том видел её слёзы на экране и замечал, как в уголках глаз собиралась влага, когда Джойс заливисто хохотала, но это впервые она так горько и надрывно рыдала. И осознание, что это исключительно его вина, разрезало Тома напополам. Обычно он не терпел женские слёзы, потому что в детстве те, проступающие на щеках сестёр, сулили ему часто весьма незаслуженное наказание от родителей; а во взрослой жизни провоцировали головную боль и означали долгие часы уговоров, поглаживаний по спине, завариваний чая и покорного выслушивания того, что его никак не касалось или мало беспокоило. Но слёзы Норин Джойс пробуждали в нём острое желание броситься под сплавляющуюся по Темзе баржу, спрыгнуть с верхушки колеса обозрения на другом берегу — перестать существовать и тем самым прекратить причинять Норин боль.

Он уткнулся ей в ухо и зашептал:

— Прости меня, Джойс. Прости! Я знаю, что всё испортил, но — прошу! — позволь это исправить. Пожалуйста, ты мне нужна. Слышишь? Ты очень нужна мне.

Том отстранился и подхватил руками её лицо, стёр со скул собравшуюся на них влагу и расцеловал щеки, ощущая на пылающей шелковой коже соленую горечь. Норин бросила безуспешные попытки вырваться и послушно запрокинула голову, её руки соскользнули с груди и обвили его, пальцы жадно впились ему в спину; её губы — когда Хиддлстон натолкнулся на них и накрыл своими — с готовностью ответили на поцелуй. Тот получился влажным, с соленым привкусом слёз и химической отдушкой помады, но долгим и волнующим, пленяющим, доводящим до одури. Тома захлестнуло жаждой — в последний раз он был с женщиной, целовал по-настоящему, сгорал от интимного желания с Норин в Индии в начале мая, и с тех пор мечтал только о ней. Даже осознанно приняв решение оставить её в покое, подсознательно он не реагировал на других, в нём не просыпался былой голодный азарт, его не цепляли адресованные ему заигрывания. И теперь, наконец прорвавшись к Джойс, он не помнил себя от вожделения. Он не соображал, что делает, когда, краем глаза заметив приближающийся свет фар, вскинул руку; он не успел толком рассмотреть очертания кэба прежде, чем наугад взмахнул ладонью. Когда такси остановилось, и Том прервал поцелуй, Джойс вопросительно заглянула ему в лицо и вдруг рассмеялась.