Помещичьей земли не было. От ближайшего уездного центра километров десять-пятнадцать по бездорожью.

Шли годы: семьи разрослись, гонения прекратились. До ближайших волостей устроились торные дороги для конных упряжей. В Березовке стали появляться чужие люди. Приходили каждый со своим уставом, правилами, внося изменения в сложившийся уклад. Истинные староверы преклонного возраста не принимали ничего нового. Сакральные знания старики передавали детям и внукам, обучали богословию и требовали исполнения обрядов. Много условий ставилось по устройству быта: пользованию посудой, соблюдению обетов голодания, молчания и прочих.

Хозяйством занимались общинно: члены одного рода помогали друг другу. Если сенокос или жатва – сначала у одного владения всем миром трудились, потом перебирались к следующему. Случались сторонние помощники, работы на всех хватало, сроки поджимали, да и погода торопила.

Молодые люди были не так строги к вере. К советам старших прислушивались, но соблюдали с оглядкой. Хотелось сняться с мест и ехать за лучшей долей. Земля хилая, бедная, случались голодные неурожайные годы, в которых не просто голодали, а едва выживали. Мужчины уезжали в город на заработки: стройка, заводы, фабрики. Платили реальные деньги, на которые кормилась вся родня.

Постепенно к началу века образовалось в деревеньке под названием Березовка около сотни дворов, расположенных на два порядка.

Название получила из-за большого количества березовых рощ, окружающих селение. По другой версии – из-за березового сока, прохладного, ароматного, которого было в изобилии каждую весну. Деревенские ребятишки ставили утром глиняные горшки под подрубленные стволы, к вечеру которые наполнялись до самых краев, капля за каплей. Без березы никуда! Древесиной обогревались – дрова жаркие, тепла много, не то, что от еловых или осиновых. Веники заготавливали впрок на зиму, без них в бане делать нечего.

По один год пол деревни выжгло. Сначала в лесу загорелось, наверно охотники забыли костер потушить. Пламя быстро добежало, с десяток домов зацепило. Старые избы моментально охватывались и сгорали дотла. Порывистый ветер способствовал быстрейшему распространению «Красного петуха», перескакивающего с дома на дом. От бешеных искр легко воспламенялись крыши, дворы, сеновалы. Сухая погода долго стояла, дождя в то лето не было. Все лужи вокруг высохли, обмелел пруд – вода в большом дефиците. Из скарба мало что спасли. Беда долгое время была в памяти. С содроганием сердца вспоминали, что чудом спаслись. Невосполнимой была смерть животных, запертых в хлевах, которые горели заживо. Остаться без коровушек-кормилиц означало, что придется голодать: перебиваться с хлеба на воду. Хорошо, что люди в том пекле не пострадали и деревенский погост не пополнился новыми крестами. Утраты утратами, время лечит, а жизнь продолжается. Имущество – дело наживное!

Погорельцы отстроились, не хотели уходить с насиженных мест. Вновь заводилась скотинка, выстроились сеновалы, дровяники и прочие постройки. Оставшиеся места напоминали о стихии угольными останками, которые зарастали лебедой и крапивой. Никто не желал там ставить дома – примета плохая. Земля слезами людскими и горем пропитана.

От больших городов политические вести долго доходили и на деревенский уклад никоим образом не влияли. Платили крестьяне налог с домовладенья три копейки и только. Раз в месяц приезжал урядник, собирал подать, и до следующего месяца.

Жизнь вошла в нормальное русло. В староверской общине для Манюшки занятие нашлось. Зимой трудов немного. На разный труд пошла: тут скирду раскидать, там мешки потаскать, на конюшне овса коням задать, в амбаре зерно перегрести, чтоб не гнило. За все бралась, проявилась с хорошей стороны, поэтому, как случался приработок, кликали. Расплачивались, чем бог пошлет: мукой, картошкой, могли и сразу краюху хлеба подать, когда было кринку молока, наливали. Так что на прокорм и себе и тетке добывала.

Опять оказия случилась, одежонка совсем ветхая стала – зипунок¹ ни от холода, ни от мороза не защищает. Дяденька узел только с исподним дал, а так, что хошь – то и носи. У тетки тоже не густо: ниток виток, да три пуговицы в кармане. Все тряпки по пальцам можно пересчитать.

Деревенские соседки также не в достатке жили, платья до дыр носили. Сшить или купить – целый год копить, а еще ребятня без штанов бегает. В заём не возьмешь, да и делиться некому.

Видимо бог любит обездоленных: с миру по нитке – голому рубаха. Это горе не беда – нашлось решение. Но, обо всем по порядку.

Насупротив, проживала веселая бабёнка Зойка, числившаяся в разведенках. На лицо красивая, с пышной высокой грудью, крутыми бедрами, румяными щечками, сочными губами цвета спелой вишни. Цветущая, свежая, манящая, а главное смешливая, беззаботная. С такими легко сходиться-разбегаться, без всяких обязательств. Мужики к ней гуртом ходили. Знамо зачем: не сказки друг другу рассказывать, да не чаи гонять. Зойкина слава далеко звенела.

До этого, обычная семья была, но Зойкино замужество коротким оказалось. Муж бросил, в соседней деревне женился. Вроде жили ладно, но как ни старались, ребеночка не получалось завести. От той нужды суженый и подался на сторону. К превеликой радости новая зазноба сыночка родила. Изменщик про законную супругу забыл, в другой семье обосновался.

Конечно, впервой молодушка поплакала в подушку, погоревала о злосчастной доле. Потом пустила на постой квартиранта – молодого, горячего, до любви охочего. Тоска прошла, ожила Зойка. Красавец удалой тискал, мял сочное тело. Губы от поцелуев жарких заживать не успевали. Одно плохо – уважал с дружками посидеть, самогону, браги выпить. Разведенка в компании такой вскорости пристрастилась пить. Покатилась жизнь молодая колесом, да не в ту сторону. Что ни день – то праздник. Внимания мужского с избытком. Березовские заметили, что Зойка нарядная, гладкая стала. Только недолго длилось счастье – уехал любовничек, как появился, так и пропал. Ни письма, ни весточки, как в воду канул!

Горевать не стала. Чего слезы понапрасну лить, когда кругом поле непаханое. На ее век мужиков хватит: то один, то другой – пьянки, гулянки. Жизнь лихая оказалась по вкусу, удержу нет и неважно с кем по утрам просыпаться. Вереница лиц кавалеров по кругу.

Деревенские женатики, от своих благоверных втихаря захаживали. Никто с пустыми руками не являлся. Любо ей – сытая и одетая. Из семейных запасов тащили. Не раз бабёнки задавали разведенке трепку. Синяков наставят, волосы повыдергивают, а ей хоть бы что! Отряхнулась и пошла опять в ту же сторону. Неисправимая!

Подвыпившие дружки, часто фингалы проставляли. Ерунда, за пустую науку: слово-за-слово. Потом в койке мирились, и все шло по-прежнему. Да и колотить Зойку не за что – безотказная.

Шутила над собой, когда с очередным подглазником через деревню шла:

– До свадьбы заживет!

Знала ведь, что, вряд ли замуж позовут.

Беспутая, но сердце доброе, к чужому горю открытое. Родить не смогла, а понравившимся деревенским сорванцам, гостинцы раздавала.

Все же сторонились ее люди, порочный образ жизни никому не нравился, на всю деревню одна такая получилась. Осуждали, клички обидные приставляли, как только не склоняли.

Зойкиной матери жилось хуже всех, видишь ли, она – женщина совестливая, богобоязненная, а худую дочь воспитала. В отличие от непутевой дочери терпеливо все колкости слушала, глаза от стыда прятала. После под иконами замаливала не свои грехи, но даже под расстрелом не отказалась бы от ребенка – одна кровиночка.

Так вот, эта самая Зойка Манюшку заприметила, увидела, что девчонка ходит как оборванка: ни дать, ни взять нищенка. Решила помочь сиротке. От других слышала, что немая. Жалко! А, что? От нее не убудет!

– Приходи ко мне Манюш, кой чего из своих рямков² отдам, – прокричала через всю улицу.