Бедной Аксинье вовсе житья не стало. Яким чаще обычного стал руку поднимать. Казалось, что его сердце заледенело от злобы и ненависти. Лишь жена оказывалась в поле зрения, на грозном лице появлялась мина отвращения. Тычок или оплеуха – стали обыденными методами воспитания ненавистной супружницы. Когда в подпитии муж являлся домой, несчастная женщина пряталась на сеновале, чтобы не испытывать его крутой нрав в полной мере. В хмельном угаре он бесчинствовал до устали, а избитая до полусмерти не могла встать на ноги. Синяки не успевали заживать до следующей взбучки. Не следует даже рассказывать, какими недостойными словами при этом бросался отец ее детей, надежда и опора. По имени и вовсе называть перестал, в обиход вошло ёмкое и обидное – Зараза. Спроста и на людях мог окрестить.

Аксинья лишилась сна и покоя, живя в кромешной пытке. Сколько раз она молила о пощаде, стоя на коленях, целуя руки садиста. Тому только за потеху. Чем больше унижения, тем слаще поет гнилая душа.

Как-то по случаю, попала Якиму в подарок плетка. Рукастый конюх специально изготовил, чтобы умаслить авторитетного соседа – вдруг дружба пригодится. Вещичка интересная: из чистой телячьей кожи, о трех концах с резной деревянной ручкой. Концы плетки веревочкой свиты, а на каждом кончике по узелку. В Березовке без плетки никуда: коровы часто на чужие луга забираются, да на жнивье. Хороший гостинец!

Ударил Яким по голенищу сапога, знатно припечатало! Взвесил в руке, помахал, со свистом разрезая воздух. Сразу смекнул, на коем теле будет узоры рисовать. Не для коровьих боков забава. Вдругорядь по себе взмахнул, что огнем ошпарило! Испытал радость гадкую, даже улыбкой сверкнул: «Теперь попляшет у меня, зараза старая!»

В тот же вечер и опробовал. Гнева до краёв накопилось на опротивевшую бабёнку. Всеми способами показывал, что в доме лишняя, жизнь своим присутствием испоганила. Рад хоть со свету сжить.

В свои пятьдесят, верная жена выглядела старухой: реденькие седые волосы, убирала под платок на манер престарелых бабок; зубов осталось мало, отчего впадины на щеках становились все глубже; лицо испещрили морщины; к тому же от надсадной работы сгорбилась спина, а руки стали непомерно длинными. Большая рабочая лошадь, пашущая без перерыва. Ее трудами держалось все хозяйство. С утра выгнав скотину на пастбище, косила траву, поливала огород. В доме всегда порядок и уют, щи да каша на столе, всегда свежий ароматный хлеб. А благодарности – ноль, принимают как должное.

Вид ненавистной фигуры бесил Якима до дрожи. Ноздри начинали раздуваться. Если бы мог извергать пламя, испепелил бы все кругом, а пока сотрясал воздух проклятиями. Еще бы он-то выглядел молодцом, а рядом старая развалина. Пылу много, а тратить некуда. Касаться обвислого тела противно, мерзко, губы иссохшие целовать гадко. Без женского тепла озверел окончательно.

Субботний день клонился к закату. Банная пора. Еще засветло, торопились заботливые мамаши искупать многочисленную детвору. Яким, после лёгкого пара, принял изрядную чарку. Разомлел. Потянуло на иные удовольствия.

Аксинья припозднилась – пока вымылась, пока белье собрала. Думала, как обычно, вернется, а муж храпит без задних ног. Да прогадала: сидит ирод посреди комнаты, в пол смотрит. Прошла мимо на цыпочках, скинула верхнюю одежду, в одной рубахе осталась. Спать вознамерилась.

– Погоди, Аксинья!

Женщина вздрогнула, услышав грубый голос. Эта интонация не предвещала ничего доброго. Ей ли не знать!

– Стой, говорю! – рыкнул подвыпивший муж, вскакивая со стула.

Сжалась в комок, горемычная. Сердечко того гляди выскочит. Глаза потупила, позу покорную приняла. Помнила прежнюю науку.

– Стою!

– Подойди!

Аксинья сделала два шага.

– Ближе!

Подошла почти вплотную.

– Любишь меня? – сжимая желваки, спросил Яким.

– Люблю!

– Докажи!

– Как доказать Якимушка?

Только сейчас увидела зажатую в кулаке плеть, да уж поздно было. Высоко замахнулся мучитель, сваливая ее на колени. Юркие хлысты легли на спину. Один раз, второй. Сильная рука без жалости приложила.

Аксинья в бытность терпела побои, молча сносила, а тут от боли завизжала что есть мочи.

– Громче! – возбужденно закричал муж.

Для Якима вопли, как музыка прозвучали. Пока порол, радостно сделалось, чувства сладостные нахлынули. Вспыхнуло мужское естество. Рубаху на жене изорвал, да и в койку потащил. До утра измывался. Оторвался по полной и столько сил образовалось, что Аксинья о пощаде взмолилась.

Приятное ощущение так впечаталось, что после первого случая, стал жену плеткой регулярно потчевать. Так хоть плотская сытость пришла.

Для Аксиньи жизнь превратилась в сущий ад. Нажившись с жестоким мужчиной, зачастую думала об освобождении. В ее возрасте хотелось спокойной размеренной жизни в молитвах и уединении. Любимые сыночки выросли и могли сами о себе позаботиться. У них впереди собственные семьи: жены, дети. Вряд ли они нуждались в дальнейшей материнской опеке. Конечно, за радость пестовать внуков, и она обязательно пойдет в няньки, а пока, единственным желанием было убежать за тридевять земель.

Яким четко шел в исполнение хитрого плана. В пяти километрах пешим ходом, стояла деревенька Лазаревка. У Ильи, который заведовал тамошней мельницей, дочь Федосья на выданье. Поспела ягодка. Девица – кровь с молоком: крупная, круглолицая, пышногрудая, с густой русой косой. Для многих парней лакомый кусочек. Породниться с мельником каждый рад – этот союз обещает сытую достойную жизнь. Мельник видел рядом жениха посолиднее, в достатке, потому что в приданое приготовил дом, коня, да корову. Чтобы Федосья переехала из Лазаревки, не могло быть речи. В старости Илья рассчитывал, что дочка допокоит их с супругой. Старший сын, надежда и опора, помер – утонул в пруду. От него двое внуков-сиротиночек неразумных осталось, а их растить надо. Вся надежда лишь на дочку и будущего зятя, поэтому мельник с выбором не торопился, взвешивал все выгоды, да и промахи считал.

Будучи проездом из уездного города, Яким повернул на мельницу договориться о помоле пшеницы. Хороший повод, завести беседу. Поговорив о делах: урожае, погоде, заготовке кормов и прочих, поинтересовался, как семья, дети. В свою очередь похвастался, что сына Ваню удачно женил.

– Еще сын в женихах ходит, – хитро взглянув, выдал он, – Павлик по всем статьям завидный парень.

– Знаю, – ответил Илья, – видывал, случалось. Заметный хлопец!

А до этого с дочерью разговор о женихах вышел. Так она Павла сама упомянула. Гулянка в деревне была, среди гостей и Павел. Федосья все глаза на него проглядела.

– Кабы замуж идти, так за такого!

Вспомнил заботливый отец те слова, усмехнулся: «Рыбка сама в сети идет!»

– Друг Илья, как ты смотришь, чтоб породниться?

– Почему бы и нет? – вопросом на вопрос ответил умный мельник.

Слово за слово – решили: свадьбе – быть. Ударили по рукам, на следующую осень сговорились.

Домой Яким приехал с радостной вестью. Сразу Павла призвал.

– Есть у меня для тебя, Павлик, невеста хорошая. С будущим тестем все обговорено.

Павлик головой тряхнул, поправляя кудри: «Вот, так незадача. Как не вовремя!»

– Весной сватать едем, а к концу сентября свадьбу справим. Жить в Лазаревке станешь.

– Зовут как? – не выдержал сын.

– Да, ты знаешь ее – Федосья, дочка мельника!

Яким считал, что огорошил отпрыска замечательной новостью, но от внимательного взора не скрылось смурное настроение.

Павлик скривился. На Федосье жениться вовсе не хотелось. Будущую жену видел, когда гулял на деревенском празднике. Особа не в его вкусе, и не вызывала даже малой симпатии.

– Чего молчишь? – вернулся отец к разговору.

– Думаю.

– Он еще и думает! – взъерошил отец волосы на сыновьей макушке, – Радуйся! Партия отменная! Все соседи обзавидуются!

Вот оно – мерило счастья. Только бы завидовали, да охали. Только от такой заботы родительской скулы сводит.