– Разворовали страну и поколение такое же воспитали! – доносилось от киоска. – Скоро убивать начнут!..

– А ты бы любил меня, если бы у меня был первый размер груди, а не третий? – внезапно спросила Леночка после сладкого оргазма.

Вася аж вздрогнул от неожиданности. Он никогда не слышал от неё подобного.

– У тебя? – проговорил он задумчиво. – Но это был бы уже другой человек, не ты.

– То есть я для тебя – это размер моей груди? – прищурилась Леночка.

– Ну и вопросы ты задаёшь, – искренне поразился Вася. – Человек состоит из души и тела. Полагаю, это не новость.

– Верно, – ответила Леночка на тон выше. – Но что важнее? Важнее…

– Я не знаю, – озадачился Вася. – Всё важно.

– Ну хорошо, – продолжила Леночка. – Почему ты со мной познакомился?

– Сначала услышал звонкий голос, – объяснил Вася. – Обернулся. Обратил внимание на внешность. Стройная, загорелая, с длинными волосами, с формами третьего размера… Кто от такого откажется?

– И всё? – презрительно вопросила Лена.

– Да нет, почему же?.. Потом мы с тобой заговорили. О роликах, о Зюскинде, о Пелевине и велосипеде… Обнаружили, так сказать, общие интересы…

– То есть, если бы не грудь, ты бы со мной даже не познакомился? Если бы размер был не третий, а первый? – повторила Лена.

– Послушай, да что же это такое? – возмутился Вася. – Допрос? Психологическая игра?.. Я могу не отвечать на этот вопрос?

– Это… это… игра в допрос, – попыталась Леночка сбавить обороты.

– Отлично. Я могу в нее не играть? – сухо поинтересовался Василий.

– Не можешь. Я хочу понять тебя. Понять мотивы нашей любви.

– Боже мой, почему все умные, читающие девушки такие извращенки? – риторически спросил Вася. – Мало им того, что всё хорошо в разговорах и в постели. Мало им того, что по ресторациям их, прости Господи, водють. Им мотивы любви еще надобно понять!.. Вот ведь мать-то их разыти!

– Если я тебе не нравлюсь, ты можешь найти девушку попроще. Поближе к себе.

– Нормальную дворовую самочку? Пачка сигарет в день и мат через слово?.. Могу. Конечно, могу. Только не хочу. Леночка, я люблю тебя, пойми это наконец! – сказал Вася, надевая на конец свой презерватив.

– Вот я и хочу понять почему, – парировала Лена, снимая с конца презерватив.

– No sex, just brutal fuck1? – иронически поинтересовался Василий.

– Вася, я серьезно. Пока я не проясню наших отношений, я не в состоянии буду их продолжать. В том числе и в постели.

– Фига се! – поразился Василий. – Во дела. Ну нравы.

– Все мужчины – животные! – бросила Лена с вызовом.

– Началось… – вздохнул Вася утомлённо. – Все люди – отчасти животные. И, если кто не в курсе, это абсолютно нормально.

– Нет! – взвизгнула Леночка. – Я!.. Я не животное! И не смей меня так называть!..

– Отлично. А если бы мой член был не 16 сантиметров, а 8? Ты бы тоже меня любила? А если бы мой рост был не 175 см, а 150? А если бы у меня было жуткое пропитое лицо?..

– Я люблю человека, его душу, а не грубую телесную оболочку! В отличие от тебя, я не животное, а человек!

Вася озверел:

– Да! Если бы у тебя был первый размер, я бы с тобой не познакомился. Но и если бы ты не поддержала мой разговор про Зюскинда и Пелевина, я бы тоже не продолжил это знакомство. И, чёрт возьми, это совершенно нормально! Я не понимаю, к чему это лицемерие! Это какой-то бред, какой-то абсурд!

– Мужчины всю жизнь видели во мне только самку, аппетитную, смазливую самку, – всхлипывала Лена. – Если бы не грудь, никому бы и дела не было до моей души. Грудь… всё через нее! Хватит! Мне это надоело.

Она собрала свои вещи и ушла, позабыв даже хлопнуть дверью.

– Дура, – прошептал Вася, наливая в стакан виски. – Ну и дура…

Лена быстро шла по дневному городу. Сладость отчаяния и ликование поступка мешались в ее разбухшей душе. «Всё это так неожиданно, так внезапно… Но я всё сделала правильно! Я не кусок мяса!» – гордо думала она, любуясь загорелыми ребятами, выходившими из спортзала.

По официальным данным, 80% россиян прошли обряд крещения. При этом ходят в церковь не реже раза в неделю – 2%.

Статистика

– Ну вот скажи, ну откуда у Собчак бриллианты за 100 штук грина? – патетически вопрошала мама, доставая крашеные яйца – символ возрождения жизни и воскрешения Христа. – Ну кто б ей такое подарил? У нее что, внешность, что ли, есть? Вот тебе нравится ее внешность? – Она посмотрела на своего младшего сына, Андрея.

– Ну, смотря по каким меркам судить, – осторожно ответил Андрей. – По меркам звезды… грудь маловата. А по меркам обычной девушки…

– Вот, я и говорю! – радостно подхватила мама. – Внешности-то нет! Ну кто ей камней столько понадарит с такой рожей? Папочка всё наворовал! Тоже мне, дерьмократы первой волны!

Папа пожал плечами.

– А Галкин! – продолжала мама, разрезая пасхальный кулич – Христову плоть. – Почему он, думаете, со старой, обрюзглой Пугачевой живет?

– Пропитой и прокуренной! – радостно вставил папа.

– Да! – восторженно согласилась мама. – Да потому что женщины его не интересуют! Потому что он тот же гей! Пугачеву для прикрытия взял. А спит с юмористом Дробатенко… Ну, Христос воскресе, типа.

– Ну, типа, воистину, – ответил папа.

И они разбили друг другу яйца2.

Январь трещал от холода, мир содрогался от ветра и темноты,

и снежинки яростно вонзались друг в друга.

Ты опаздывала, и звонила, и писала мне сообщения.

Ты так не любила, когда я опаздываю,

а сама пришла позже на полтора часа.

– Нам нужно расстаться, – сказала ты. – Нам нужно расстаться.

– И это всё, ради чего вы хотели встретиться? – спросил я,

а темнота схватила меня за горло и потащила куда-то назад, вниз и назад, вниз и назад.

– Еще я хотела отдать вам ваши вещи.

Как ты красива была в ту секунду!

Твои небольшие синие глаза

стали огромными, ярко-голубыми.

Твоя бледная кожа сияла ослепительным белым пламенем.

Твое длинное тонкое тело было изящным и беспощадным,

как черная пропасть над головой.

Ты была очень прямой, как всегда, ты ведь балерина,

но ты извивалась, я видел, как ты внутри извивалась.

И ты отдала мне вещи в пакете:

журнал и рубашку, в которую ты тщательно замотала книгу по сексу.

Я взял твой пакет,

чувствуя мягкость рубашки и смех твердой книги.

Мне хотелось смеяться.

Моя скорость всё увеличивалась,

в моих ушах свистел мрак,

в ушах колыхалось море безмолвия, будто умерли все звуки.

– Вы хотите меня о чем-то спросить? – сказала ты,

и льдинки с твоих ресниц

с грохотом осыпались в мою разверстую бездну.

Я стоял, слушая эхо.

– Нет, – сказал я. – Зачем?

– Прощайте, – сказала ты и ушла к машине отца.

Это было северное сияние.

Голос, всегда тихий и глуховатый, становится вдруг громким и звонким: он создан для песни и плача. Таким голосом не ведут обыденных разговоров, но ты об этом не знаешь. Ты говоришь – и ударяешь слова так сильно, будто в них твоя страсть и душа. Но в них ее нет; где она? Она в твоем голосе, в твоем молчании, в хрупкости твоих нежных пальцев. Ты старательно прячешь ее (от других или от себя?), делаешь вид, что ее и нет, но она прорывается, льнет к твоим гладким запястьям, извивается в волосах… Я вижу ее в тусклой ссадине на предплечье шелковисто обнаженной руки. Я слышу ее в шепоте «Спасибо», в твоем мягком шепоте.