Когда автор хочет, чтобы прототипы его не убили, он пишет: «Все персонажи вымышлены, все совпадения случайны».

Крайний восторг и высшая похвала, которую можно услышать от редактора крупного издания, – это: «Идёт в номер».

Читатель – это потребитель духовности.

Принято считать, что жесть и натурализм – самый лёгкий путь к славе в литературе. В действительности этот путь самый трудный.

Литературный садист возбуждается, когда порет чушь.

Когда тебя обожают многие, кажется, что тебя должны обожать все, – а это невозможно. Именно поэтому некоторые знаменитости столь обидчивы и ранимы.

Когда нечто фривольное пишет, скажем, Джованни Боккаччо, это «жизнелюбие» и «Возрождение». Когда кто-то из нас – «пошлость» и «падение нравов».

Современная массовая культура не вводит детей в мир взрослых, а подстраивает мир взрослых под детей.

Глумясь над гениями с кучей недостатков, мы забываем о том, что есть масса бездарей с такими же недостатками.

Больное самолюбие многих пишущих людей объясняется пропастью между тем, кто они и есть и кем они хотят быть.

Если поэту не понравился литературный концерт, то, скорее всего, потому, что ему не дали там выступить.

Чем отчаяннее человек жаждет славы, тем больше его недолюбили в детстве.

Литература – это возможность сказать о том, о чём говорить не принято.

Нас учат «презирать мнение толпы» – но именно его считают мерилом таланта.

Эстрадные песни делятся на два типа: я могу без тебя жить и я не могу без тебя жить.

Цивилизация победит культуру, когда зрители в театре будут смотреть в телефоны больше, чем на сцену.

Когда ты звезда, то весь мир слышит не только каждое твоё мудрое изречение, но и каждый твой тайный пук.

У понятий «классика» и «пипл хавает» есть лишь одно отличие. Оно умещается в одно слово – «долго». Долго хавает.

Ощущение себя звездой зависит не столько от заслуг, сколько от характера.

Писатель – это микроскоп, которым жизнь порой забивает гвозди.

– Всё, я перестаю с ним общаться.

– Что он сделал? Оскорбил бабушку? Ударил маму? Ограбил ребёнка?..

– Нет. Он слушал попсу.

– У тебя есть «Белый клык» Джека Лондона?

– А зачем мне вырывать у него клыки?

– В музыке у меня строгий, академический вкус: я предпочитаю старую, классическую ВИА ГРУ.

– Ты чё такой культурный? Гей, что ли?

– Я хотел написать книгу, но был пьян и не попал по клавишам.

– Пушкин писал свои стихи на давно устаревшем жаргоне.

– Почему ты никогда не критикуешь его стихи? Они тебе так нравятся?

– Да нет. Просто они не выдерживают никакой критики.

– У тебя есть мания величия?

– А почему мания?

– В юности я прочёл всю классику.

– Почему?

– Интернета не было.

– Вы какого себе ребёнка хотите – счастливого или гениального?

– Мы неуклонно растём над собой. Раньше мы убивали своих гениев, потом сажали, теперь всего лишь оплёвываем по ТВ.

– Я годами постигал тайны литературы, культуры и Вселенной. Это было дико интересно. Но счастливым я стал лишь тогда, когда научился общаться с людьми.

Многие люди уверены, что если при чтении стихов ты не срываешься на истерику, то у тебя «вялая подача».

– Можно ли публично гордиться тем, что ты не читал какого-то писателя?

– Да, если это маркиз де Сад.

– Я гуманный маньяк. Достоевского люблю. Когда убиваю, всегда потом раскаиваюсь.

– Пушкин был активным пикапером.

Творческие люди делятся на две группы: те, у кого таланта больше, чем комплексов, и те, у кого комплексов больше, чем таланта.

– Я интеллигентный человек, но не до усрачки.

– Фигня, которую нынче издают, наполняет меня верой в то, что издадут и меня.

– Я вот почему в жизни такой хороший? У меня вся пакость в литературу уходит.

– Какова степень твоей литературной известности?

– Ну, если бы я жил в Люксембурге, меня знала бы вся страна.

– Почему ты никогда не хвастаешься?

– Гению подобает скромность.

Читать стихи, может, и перестанут, а вот писать – никогда.

– Что может быть важней для читателя, чем блестящие эстетические открытия и гениальные нравственные прозрения?

– Котики.

Многие молодые поэты убеждены, что если они будут пить и скандалить, как Есенин, – им тоже поставят памятник.

– Ты зачем умные книжки читаешь? Тебе что, 15 лет?

– Нет у меня никакой мании величия! Я всегда говорил, что я пока ещё недостаточно великий человек.

– Почему, добившись успеха, ты стал считать себя великим и смотреть на людей свысока?

– А зачем, по-твоему, я добивался успеха?

– Почему ты так мало читаешь других авторов?

– Себя бы осилить.

– Какой из меня артист? Я не демонстративная личность. У меня и истерии-то нет.

Ничто не шокирует читателя так, как правдивое описание его жизни.

Проклятье – хотеть быть известным человеком и при этом бояться любого негатива в свой адрес.

– Кем ты хочешь стать?

– Архитектором памятника самому себе.

Если творчество широко востребовано, то это «попса». Если понятно узкому кругу ценителей, то «никому не нужно».

Мой любимый литературный приём – это плагиат у жизни.

– Как назвать творческий метод Мусоргского, который сочинял клавишные композиции, постоянно отхлёбывая водочку из графина?

– Фортепьянство.

– Какие афоризмы ты считаешь наиболее удачными?

– Те, над которыми одни смеются, а другие плачут.

Пока вы терзаетесь сомнениями, можно ли восьмиклассницам читать Бунина, они вовсю читают «50 оттенков серого».

– Как ты начал писать?

– Дошёл до ручки. Взял её – и начал писать.

Если вы сидели в туалете и вам пришла в голову гениальная идея, значит, у вас был творческий толчок.

– Я духовный человек. Для меня в творчестве важны не деньги, а тщеславие.