— Харука, — Нанаки не стал дожидаться моего ответа. — У меня будут сегодня кое-какие дела в храме, ты не против погостить немного у Тору-куна?
Девочка озадачено взглянула сперва на жреца, затем на меня. Но долго она не думала и решительно кивнула.
— Тогда собирайся поскорее, — Нанаки поднялся со скамьи и потрепал Харуку по волосам. — Тору тебя подождёт.
Она бодро закивала и едва ли не в припрыжку снова удалилась в сторону своей комнаты. Когда девочка скрылась за дверью, Нанаки тяжело выдохнул и рухнул назад на скамейку. Некоторое время он пристально осматривал меня, а затем вытащил из кармана кимоно конверт. Тот самый, который дядя Ёичи вручил мне в первый день.
— Прочитай его позже, — жрец поднял взгляд к небу. — Твой дядя — неплохой человек. Он человек, с которым случилось много плохого. Как и со всеми нами, да будут боги к нам милосердны.
Небо медленно затягивало тучами. Ветер сгонял одиночные пушистые облачка в огромное тёмное и гремящее стадо, готовое снести всё на своём пути. Однако, какими бы грозными тучи не казались, это всё ещё — простые облака.
***
Шум телевизора. Второй сезон «Мне не выжить в старшой школе». Харука сидела рядом и с наслаждением наблюдала за происходящим на экране. Она не знала, что сейчас, в эту самую минуту, в храме происходит нечто ужасное.
Она принесла с собой фигурки, мангу, сменную одежду. Принесла всё то, на что указал Нанаки-сан. Харука не знала, что в храм она уже не вернётся. Возможно, и Нанаки, она видела в последний раз.
Рядом со мной, на кофейном столике, лежал конверт без марок. Тот самый конверт. Что в нём? Деньги? В нём лежит нечто, что дядя задолжал храму. Нечто, о чём я должен узнать позже.
Пока я размышлял над всем этим, Харука незаметно подсела ближе. Подсела так близко, что я ощутил её тихое горячее дыхание. Сегодня её прикосновения казались намного нежнее, чем раньше. Меня буквально парализовало.
Не сразу я разобрал лёгкую дрожь в её руках. Она прижималась ко мне всё крепче, словно пыталась спрятаться, защититься мной. Всё такая же невесомая, всё такая же ласковая, всё такая же молчаливая Харука.
Я хотел было спросить у неё, что это, вдруг, случилось, но почувствовал, как её тёплая ладошка медленно пробирается под футболку. Харука обнимает меня всё крепче, дыхание её становится всё быстрее. Однако дрожь. Дрожь никуда не уходит.
Я дотянулся рукой до пульта и выключил надоедливый телевизор. В доме воцарилась тишина и пугающее спокойствие. Как-то незаметно Харука оказалась у меня на коленях. Я вглядывался в её глаза. Напуганные, чувственные и всё же, жутко уставшие и настолько же жутко печальные.
Плавным, изящным движением руки, Харука развязала *оби, что подпоясывал юкату. Девочка не отводила взгляд, не прятала его, не краснела. Она продолжала заворожённо смотреть в мои глаза. На друзей так не смотрят.
Из-под юкаты показались узкие плечи, за ними, аккуратная, маленькая грудь. Всё тот же, уже знакомый, болезненный, фарфоровый оттенок кожи. До Харуки было страшно дотрагиваться, казалось, что она может разбиться от любого неосторожного прикосновения. Она действительно была похожа на куклу из антикварного магазина. На куклу, которую никто не хотел покупать. На бракованную игрушку, которой все сторонились.
Я почувствовал прикосновение губ.
Всё происходило в абсолютной тишине. В доме было настолько тихо, что наше дыхание казалось оглушающе громким. Харука спускалась всё ниже. Девочка уже не контролировала свои руки, её тонкие пальцы изучили каждый сантиметр моего тела. И этот тремор. Эта дрожь никак не проходила.
Затем я почувствовал губы вновь. Всё те же тёплые и мягкие губы Харуки.
За окном громыхнуло. Согнанные в стадо облака окатили землю Сатомори дождём, капли которого ритмично отбивали дробь по шиферу.
Что делать дальше?
Понятия не имею.
Комментарий к Глава V
*Сёги - японская настольная логическая игра шахматного типа.
*Токутоми Рока(Кэндзиро) - «Куросиво»
*Кана (хирагана и катакана) - японские слоговые азбуки, использующиеся наряду с китайскими иероглифами.
*Оби - Японские пояса, носимые как мужчинами, так и женщинами поверх кимоно.
========== Глава VI ==========
Нанаки-сан до последнего верил, что окружающие его люди — неплохие. Но, смотря на разрушенный и разграбленный храм, смотря на забитого всем, что попадалось под руку, жреца, я сомневался в его убеждениях.
Неужели люди могут быть настолько жестокими? Как может умещаться в обычном человеке столько ненависти? На лице Нанаки-сана не осталось ни одного здорового места, кимоно было разорвано, на макушке засохшая кровь, половина левого уха у жреца отсутствовала.
Из храма вынесли почти всё, что было возможно утащить: мебель, посуду, электронику, одежду, вынесли всё подчистую. Видимо, разгорячённая толпа уже и забыла, зачем сюда заявилась. Отыгралась на несчастном старике и убралась восвояси.
Страшно подумать, что бы случилось с Харукой, останься она здесь.
Над Сатомори снова повис дым, по деревне разошёлся запах гари. Хинай вновь заявил на это место свои права. Однако на этот раз я точно помню, что не спал всю ночь. Может, я заснул и не заметил этого?
Я, Харука, Рико и Уми встретились сегодня на перекрёстке. Я не рассказал девочкам о том, что случилось между мной и Харукой. Рико поведала мне всё, что произошло после моего ухода с площади.
Рассказала, как разгорячённые Комаэдой люди, направились в сторону храма. Рассказала и о том, что Комаэда-сан до сих пор ищет Харуку. Рассказала о том, что в деревне теперь находиться опасно. Рассказала о взятых под стражу родителях. Рассказала о спятившем Комаэде, о жутких порядках, которые он наводит в Сатомори. Рассказала об Аи, которая куда-то исчезла.
А сейчас… сейчас мы стояли над телом Нанаки-сана. Харука села рядом с головой старика и аккуратно провела рукой по морщинистому лицу. Девочка не плакала. Видимо, у неё совсем не осталось сил на слёзы. Никто не плакал.
— Мы в ловушке, — тихо подытожила Рико. — Пойдём в деревню и нас тут же поймают, как сообщников Нанаки. Покинем Сатомори, нарушим правило «родового гнезда», погибнем на следующий день.
— Правило «родового гнезда»? — я спрашивал не столько из интереса, сколько для того, чтобы разбавить висящую в воздухе тяжесть.
— Ты о нём уже знаешь, — Рико говорила по той же причине. — Это запрет на выезд из Сатомори. Правда, ходят слухи, что есть и второй пункт правила, о котором никто не знает.
Я понимающе хмыкнул и достал из кармана джинсов конверт. Если не прочитать сейчас, то в будущем это будет просто бессмысленно. Я зашуршал бумагой, вытащил из конверта сложенный в несколько раз листок бумаги:
«Это моё первое и последнее тебе письмо. Я чувствую себя самой последней тварью, Нанаки. Боги простят меня? Ты жрец, ты должен знать. Я ведь обрекаю парня на вечную каторгу! Неужели я опустился до такого? Жертвовать племянником ради собственной свободы.
Но всё же, ближе к сути. Я сделал всё, что нужно? Я привёл на своё место другого. Теперь Хинай отпустит меня? Я не умру, если покину деревню? Если ты ошибался, Нанаки, я буду приходить к тебе во снах. Хотя, лучше уж умереть, чем продолжать жить в этом месте. Надеюсь, вы позаботитесь о Тору. Он совершенно этого не заслужил. Как я объясню всё это Румико? В общем, Нанаки. Сегодня ночью я уезжаю из Сатомори. Я оставляю здесь все свои сбережения, всё что удалось вытащить из банков за последнее время. Если всё пойдёт хорошо, то, когда Тору подрастёт, сможет вложить их в полезное дело. Приглядывай за ним, Нанаки. И прощай».
Удивительно, но я ничего не почувствовал. Я был готов, что прочту нечто подобное. Глупо было полагать, что такой человек как дядя, не продумал всё на сто шагов вперёд. Он бы не стал рисковать своей жизнью, предпринимая опрометчивые шаги.
Значит, всё было решено с самого начала? Я был обещан Сатамори с самого приезда или ещё раньше? Дядя знал всё заранее. Знал, с чем мне придётся здесь столкнуться. И что мне делать? Плакать? Биться в истерике? Звать на помощь?
