Когда в это холодное серое утро они вышли из кафе Дж. Лайонза, прижавшись друг к другу, я чувствовала себя матерью, наблюдающей за тем, как ее младший ребенок в первый раз идет в школу.

Они прошли по Гилфорд-стрит к Верхней Северной улице, плавно перетекающей в Общую аллею.

– Сюда, – сказала Хейзел. – Здесь мы вряд ли встретим кого-нибудь из моих знакомых.

Лицо Джеймса помрачнело.

– Я что, твой секрет?

Хейзел смущенно посмотрела на него.

– Секреты – это весело, не так ли?

Он ничего не ответил, но надвинул шляпу пониже, пряча глаза.

– Прости, – сказала Хейзел после недолгого молчания. – Для меня это все в новинку. Я не должна держать тебя в секрете, – она ухмыльнулась. – Только вчера папа сказал, что мне нужно больше развлекаться.

Джеймсу вдруг захотелось сердечно обнять ее отца.

– Если я не секрет, – сказал он. – То кто?

Хейзел запаниковала. Вдруг она ответит что-то не то?

Лошади и повозки, шумные бронеавтомобили, уличные торговцы, играющие дети и кричащие чайки – ничего не могло отвлечь Хейзел и Джеймса друг от друга, словно они были одни на необитаемом острове.

– Ты – новый нотный лист, – медленно сказала она. – К мелодии, которая кажется мне знакомой, как будто я знала ее всегда.

«Знала всегда» – эти слова что-то да значат, правда? Какая умная девочка. Она подняла голову и посмотрела на него, ожидая подтверждения тому, что она сказала слишком много. Открыла сердце слишком широко. Если бы он тоже был готов открыть свое сердце навстречу ей, он бы наверняка улыбнулся.

Что он и сделал.

– Нотный лист, да? – поддразнил он. – Хочешь сказать, что у меня плоское чувство юмора?

Шутка настолько нелепая, что даже смешная.

– Мне нравятся джентльмены, которые остры на язык, – быстро нашлась Хейзел.

Она поняла шутку! Не то чтобы я в ней сомневалась.

– Во мне нет ничего «нового», мисс Виндикотт, – сказал он ей. – Я слоняюсь по Челмсфорду уже много лет.

Она покачала головой.

– Неправда. Ты внезапно появился из-под земли, как цветок.

– Нет, – не согласился он. – Это была ты.

Вдруг они оба осознали, что руки Хейзел каким-то непостижимым образом оказались в ладонях Джеймса. Это открытие сбило их с толку. Никто из них не помнил, как это произошло.

А все потому, что это устроила я. Вы же не думали, что я буду бездельничать? И, нет, это нельзя назвать вмешательством, потому что у Хейзел замерзли руки.

Джеймс посмотрел на заледеневшие пальцы, сжатые между его ладоней, и инстинктивно спрятал ее руки под свое пальто, туда, где билось его горячее сердце.

Может, для Джеймса это было всего лишь его сердце, но с точки зрения Хейзел ее руки только что оказались на мускулистой груди молодого человека, который, очевидно, очень активно участвовал в деятельности строительной фирмы все прошлое лето. В ее сознании словно прогремела сотня маленьких взрывов, быстро распространившихся по всему телу.

Она отдернула руки – не буду лукавить, мне это не понравилось – и охнула.

Джеймс быстро сократил дистанцию между ними.

– Что случилось? – взволнованно спросил он. – Ты в порядке?

Она покачала головой.

– Кто ты такой? – спросила она. – Что ты за человек? Только вчера я всего-навсего аккомпанировала на танцах, а сегодня уже убегаю из дома, чтобы встретиться с незнакомым юношей и рассказать о себе столько всего, сколько я не рассказывала никому за всю свою жизнь. – в ее голосе слышалось негодование. – Я – скромная, тихая девушка, которая играет на пианино. В основном для пожилых дам. А из-за тебя…

– Ты поцеловала в щеку парня, которого видишь впервые?

Она закрыла глаза рукой.

– Обязательно было говорить это вслух?

Джеймс осторожно убрал ее руку от лица.

– Это все, о чем я могу думать с того самого момента.

Внутренности Хейзел скрутились, как прическа моей старой знакомой Медузы.

Я прошептала ей на ухо:

– Не бойся его, Хейзел.

– Я боюсь тебя, Джеймс Олдридж, – сказала она.

Что за непослушная девчонка.

Он отстранился и поднял руки, признавая поражение. Смятение, отразившееся на его лице, разбило мне сердце. Как и сердце Хейзел.

– Нет, – вдруг сказала она. – Ты – образцовый джентльмен. Но когда ты рядом, я начинаю бояться себя.

– Давай увидимся завтра, – сказал Джеймс. – Сходим на воскресный концерт в Альберт-холле.

– Ты ведь понимаешь, какая это долгая прогулка?

– Неужели он так далеко?

Хейзел покачала головой.

– Ты не очень хорошо знаешь Лондон, правда? – она посмотрела в его темно-карие глаза и улыбнулась тому, что в них увидела. – Я согласна.

На щеках Джеймса снова появились ямочки. Он наклонился и поцеловал Хейзел в лоб.

– Вот, – сказал он. – Теперь мы квиты.

Хейзел сделала свой выбор. Она могла бы вести себя, как пай-девочка, но решила стать той, кого так боялась и кем всегда хотела быть.

Во всем были виноваты его ямочки. Империи рушились и из-за меньшего.

Джеймс проводил ее до угла, на котором висела полосатая вывеска «Королевской бороды». Никто из них не знал, как попрощаться.

– До завтра, – напомнил Джеймс. – Не забудь про концерт. Может, после этого выпьем по чашечке чая?

– Во сколько встретимся? – Хейзел закусила губу.

«И что мне сказать родителям?»

– Давай встретимся в час, прямо на этом месте, – он посмотрел на нее. – Я куплю билеты.

Она кивнула.

– Хорошо.

Пришло время расставаться. Они оба это знали, но никто не двигался с места.

– Чем ты обычно занимаешься воскресным утром? – спросил Джеймс.

– Я аккомпанирую для хора в церкви Святого Матфея, – ответила Хейзел. – Наш органист…

– На фронте?

Она кивнула, но затем покачала головой.

– Он погиб там, – сказала Хейзел. – Он вроде как здесь, но в то же время и нет, потому что его могила во Фландрии.

Она опустила взгляд, чтобы не смотреть Джеймсу в глаза. Он все понял и попытался разрядить обстановку, зачитав отрывок из стихотворения:

– И коль мне суждено погибнуть вдали от Англии родной…

– …то станет Англией та часть земли чужой, где я паду[5], – пробормотала Хейзел. – Что за чушь.

«Пожалуйста, не умирай».

– Все в порядке, – сказал Джеймс. – Я в порядке. Я не против отправиться на фронт.

Ложь и правда, которая с каждой минутой все больше превращалась в еще одну ложь.

– Столько ребят отправилось на войну, и если я не поеду… Кто-то же должен остановить Кайзера.

Что она могла на это сказать? Что она не против?

Джеймс первым нарушил тишину.

– Он был хорошим органистом?

– Не особо, – она сморщила нос. – Но когда в церкви читали прощальную речь, можно было подумать, что они говорят, как минимум, о Георге Фридрихе Генделе.

Для Джеймса остаток дня оказался затуманен особыми чарами – магией Хейзел. Ему хотелось прильнуть к ложбинке на ее шее. Даже если эта шея была плотно замотана в шерстяной шарф.

Но это было слишком скоро, ведь он знал Хейзел всего двенадцать часов, и все, что их объединяло – два танца и чашка кофе (просто замечательного кофе, но все же).

Поэтому он сжал ее руку.

– Пожалуй, мне пора идти.

Она кивнула.

– Уверена, у тебя еще много дел.

Он поцелует ее? Хейзел выжидала. Хотелось ли ей этого?

Она старалась не таращиться на его губы.

Такая хорошенькая. Она была очень, очень хорошенькая. Сначала Джеймса захватила музыка, потом – ее глаза, но только теперь он увидел, насколько она очаровательна. Удивительно, что ему не приходилось постоянно отгонять от нее других молодых людей.

Я велела ему поцеловать ее.

Вместо этого он осторожно провел пальцем по ее щеке и кончику носа.