– Упс – я снова спасла мир!

И длинными ногами оплести ракетные установки, не давая им выстрелить? Или голой лежать на столе в генштабе, отвлекая генералов от разработки стратегических планов? А может, едкой кислотой гламура в глаза врагу плеснуть?

Сережа похудел без моих котлет, и ему это идет, но вместе с тем, он как-то поблек что ли? Полинял весь, как мой застиранный халатик в цветочках, в котором я ему эти чёртовы котлеты жарила. У моего бывшего появились новые жесты: нервные, дерганые, порывистые. И он снова начал курить. Хотя до этого лет пять как бросил.

Наша дочка Настенька выслушала его молча. Начал Сережа за здравие: мол, будет приезжать, звонить, подарки слать. А потом под пристальным взглядом девятилетнего ребенка как-то сдулся весь, покраснел, принялся шарить по карманам в поисках сигарет, которые в машине остались. А Настенька – моя доченька, вся в меня. Она его выслушала, до конца, не перебивая. А потом спросила:

– Папа, когда ты домой вернешься?

Сережа вздрогнул, как от выстрела. Беспомощно посмотрел на меня. Я отвернулась и закрыла глаза. Не оттого, что сказать нечего было. Было – да еще и как! Только не при ребенке, конечно. А оттого, что захотелось мне со всего размаху влепить ему пощечину. Такую, чтобы на спину упал и ногами накрылся, как в дочкиных мультиках.

– Настена, – Сережа попытался неловко и неумело ее обнять. – Я тебя потом к себе заберу, если все срастётся.

– Не заберешь! – звонко выкрикнула Настенька, уворачиваясь от его объятий. – Я маму не брошу! Никогда! Уходи! Ты нам не нужен!

Настенька бросилась в свою комнату и хлопнула дверью так, что старенькая дверная ручка едва не оторвалась.

– Настёна! – Сережа бросился за ней.

Но я перехватила его за руку, из всех сил сжимая запястье. Сережа с удивлением посмотрел на меня. За десять лет семейной жизни я никогда себе такого не позволяла.

–Уходи, Сережа! По-хорошему тебя прошу! Уходи! Иначе…

– Иначе что? – медленно спросил он.

– Иначе я за себя не ручаюсь, – твердо сказала я. – Мне ты всю жизнь – переломал – чёрт со мной. Я и без тебя прекрасно справляюсь. Свет на тебе клином не сошелся. Но ребенка обижать не дам. Уходи, Сергей! Богом тебя прошу: уходи!

Он посмотрел на меня так, словно видел в первый раз. Медленно направился к двери, чуть замешкался на пороге, обернулся и тихо сказал.

– А ты изменилась. Сильно изменилась, Катя.

–А ты как думал, Сережа? С волками жить – по-волчьи выть.

Едва за ним захлопнулась дверь, я бросилась в комнату Настеньки. Она плакала на диване, обняв двумя руками огромного плюшевого медведя. Что можно сказать девятилетнему ребенку, когда хороших новостей нет?

Я взяла со спинки дивана пушистый плед, устроилась рядом с ней, накрыла нас обеих и медведя. Крепко обняла ее и прошептала:

–Ну что ты, моя хорошая? Не нужно плакать. А мы вот сейчас с тобой чаю попьем с пирогом. У нас в холодильнике бабушкин яблочный пирог, вкуснючий! Мммм… – я закатила глаза в предвкушении удовольствия.

– Не хочу пирога, – всхлипнула дочка. – Хочу, чтобы все было как раньше.

У меня сердце зашлось и я крепче к ней прижалась.

– Посмотри на меня, мое солнышко!

Настенька упрямо мотнула головой, продолжая прижиматься лицом к медведю.

– Послушай меня, – я погладила ее по шелковистым, пахнущим яблоками волосам. – Мы с тобой будем самыми счастливыми на свете. Я тебе обещаю!

– Как? – Настенька, наконец, оторвалась от медведя и повернулась ко мне, вытирая ладошками заплаканное лицо.

– А мы придумаем! Вот увидишь! Помнишь, как в первом классе мы с тобой придумали самый оригинальный карнавальный костюм на Новый год? Вот и со счастьем что-нибудь придумаем.

–Честное-пречестное? – улыбнулась дочка, хлюпнув носом.

– Честное-пречестное! – ответила я, прижимая ее к себе. –А теперь пойдем пить чай с пирогом. Вкусный пирог, да с душистым чаем, да под пушистым пледом – это первый шаг к счастью. Помнишь, как Элли дошла до Изумрудного Города? Кирпичик за кирпичиком, шаг за шагом по жёлтой дороге.

Я шустро сновала по кухне, заваривая чай. Резала чудесный ароматный мамин пирог, а в душе у меня пронзительно каркали черные вороны. Мне бы в сказку! Мне бы один указатель, один крошечный намек, где эта чёртова дорога к Изумрудному Городу.

Когда успокоенная Настенька уснула, мне позвонила Оля, и, не здороваясь, выпалила:

– Я все разузнала! Разведка донесла, что Бабка-Ёжка едет во Францию. Ее туда на работу моделькой пригласили. А Сережа при ней.

–Тогда почему он так расстроен? – спросила я. – Ему бы радоваться: Франция, новая жизнь.

–А чему радоваться, если он при ней, как паж при прынцессе?

Оля так и сказала: прынцесса. Я не выдержала и улыбнулась.

– Она-то моделька, а он-то кто? – возбужденно тараторила Оля, – не пришей кобыле хвост! С одной стороны он – ноль без палочки. И ему только предстоит здесь все бросить, а там как-то обустраиваться. И кому он там нужен? А с другой – не отпустишь ее одну. Вильнет рыбка хвостом – и поминай, как звали.

Оля была права. Поэтому мне сразу так хорошо стало! На, получи, фашист, гранату – как говорили в моем пионерском детстве! Правда, в пионерах я всего полгода побыть успела, но фразу эту запомнила навсегда. Теперь ты, Сережа, понимаешь, что я чувствовала все это время!

… На следующий день у нас на работе начались большие перемены. Из Франции прислали нового генерального менеджера нашего филиала – Андрэ Мальро, по-нашему Андрея. Его бабушки и дедушки, бывшие русские помещики, в свое время оперативно сориентировались в социалистическом хаосе семнадцатого года и сбежали за границу, предпочитая любить Родину издалека. Андрей родился в Париже, прекрасно, хоть и чуточку старомодно, говорил по-русски, и с удовольствием приехал в Россию припасть к корням. И заодно поднять нашу компанию на новый уровень. Сначала он посетил Москву, потом Питер, а потом и до нашего городка добрался.

Первым делом он собрал всех работников компании в конференц-зале и начал оглашать планы. А они у него были воистину наполеоновские: расширение рынка, филиалов, абсолютная победа над конкурентами и вообще полный и глобальный успех. Весь офис буквально вибрировал от волнения, кроме уборщиц. Тем было совершенно все равно, под какими ногами мыть пол – русскими или французскими.

Я, сидя в конференц-зале, активно изображала, что конспектирую речь начальства, а сама задумчиво разрисовывала завитушками лист за листом красивого делового блокнота. Стильный и дорогой блокнот с кожаной обложкой мне презентовала Алла со словами:

– У деловой женщины все должно быть прекрасно: и лицо, и блокнот.

– А новые мозги в комплекте с блокнотом не продаются?– спросила тогда я.

– Нет, – не моргнув глазом, отчеканила Алла. – Придется донашивать старые.

Мои мысли витали где-то далеко, поэтому я пропустила, как минимум, половину страстной речи Андрея, и чтобы хоть как-то войти в рабочее состояние, шепотом спросила у сидящей рядом Ани – нашего главного бухгалтера:

– Что он сказал насчет расширения филиалов? Я сегодня никак не могу сосредоточиться.

– А черт его знает, не мешай слушать, – отмахнулась бухгалтер.

– Как же ты его слушаешь, если тоже пропустила, что он говорит? – удивилась я.

– Да мне все равно, что он там вещает. Пусть хоть таблицу умножения наизусть декламирует. Ты послушай, какой голос, а? Вот он чего-то там щебечет, а мне все кажется, что он поет:

Ланфрен-ланфра,

Та-та-тита.

Лети в мой сад, голубка!

Так к нему намертво прилепилась эта кличка. Андреем его уже никто и не называл. Только Ланфреном. И все! А голос действительно был удивительный, в точности, как у молодого Боярского, когда он Голубку напевал. Бархатный, такой, сам в уши заползал, мозг обволакивал. А потом медленно скользил вниз, точно следуя по тем путям, что в анатомическом атласе нарисованы.