В общих чертах ситуация прояснилась. Из событий девятилетней давности Женька помнил немногое: как зашёл на кухню с подаренным родителями фонариком и обнаружил мать сидящей на полу, привалившейся к стене и понемногу теряющей сознание. Как, испугавшись, побежал набирать ноль три — тогда ещё ноль три! — и что-то невнятно залепетал в трубку. Как врачи вызвонили отца из командировки, как тот спешно прилетел в родной город, в больницу, где Женьке пришлось просидеть почти целый день в ожидании взрослого, который сможет его забрать.

Привести мать в чувство так и не удалось. Врачи говорили: такое ощущение, будто здесь поработали не только таблетки — от отравления препаратами подобного не бывает. Что именно стало причиной её состояния, сказать не смог ни один специалист. Марина, прозванная в больнице «нетипичным случаем», впала в кому, и никаких гарантий, что она хоть когда-то придёт в себя, врачи не давали.

А некоторое время назад появились улучшения. Сначала она начала шевелить конечностями, потом — издавать невнятные звуки. И наконец, пару недель назад, открыла глаза. И начались чудеса.

Марина вела себя так, будто провела без сознания не более дня. Никакой деградации, что обычно сопровождает выход из тяжёлых коматозных состояний. Она узнавала людей, пыталась говорить и, несмотря на атрофию мышц — двигаться.

И почти сразу запросилась домой.

— И её отпустили? — не поверила своим ушам Оля. Да быть такого не может. Наверняка бы затаскали по процедурам, пытаясь понять, почему она так внезапно начала восстанавливаться. Да и состояние, наверное, оставалось тяжёлым. Девять лет всё-таки пролежала.

— Не совсем, — уточнил Женька.

Мать шла на поправку невероятно быстрыми темпами. Врачам оставалось только изумлённо наблюдать, как вчерашняя «вегетативная» больная встаёт на ноги. Уже через несколько дней она понемногу ходила и восстанавливала бытовые навыки. Общалась с людьми, могла назвать ряд событий из своей жизни.

Мужа и сына Марина узнала тут же — и удивилась, когда обнаружила, что Женька уже вырос. Похоже, ей и впрямь казалось, что прошло не более нескольких дней.

«Не помнила» она лишь одно. Вечер, в который всё произошло. Марина не могла сказать, как и почему ей пришло в голову роковое решение совершить попытку суицида. Сколько бы врачи и родные ни расспрашивали — ответа не последовало.

— А ты сам не знаешь — почему? — осторожно уточнила Оля. Тема была ну очень скользкой, и лишний раз давить на больную мозоль она не хотела.

— У меня было девять лет, чтобы об этом подумать, — пожал плечами Женька. Сейчас, при свете ламп и в тепле, он выглядел куда более спокойным, чем на улице, но Оле всё казалось, будто спокойствие это — фальшивое. Один неловкий вопрос — и оно развеется, как мираж. — А потом я нашёл вот это.

Он потянулся к рюкзаку, стоявшему тут же на кухне у углового диванчика, на котором устроились ребята. С момента, когда Оля встретила одноклассника, тот так ни на миг и не расстался с сумкой и её содержимым. Видимо, очень ценным.

Содержимое рюкзака не отличалось оригинальностью: толстая потёртая тетрадь на кольцах в бордовой обложке. Старая, судя по виду — ещё советская. Что-то из молодости Марины?

— Её дневник, — пояснил Женька в ответ на немой вопрос в глазах Оли. — Мне кажется, это из-за него она… оно так стремилось попасть домой. Хочет узнать, что упустило. И ещё… понять, сколько я о них знаю.

— То есть, когда ты говорил, что уже встречался с чудовищами… — уточнила Оля. Тот кивнул.

— Да. Как я понял из дневника, это её… и моя, получается, по наследству — особенность. Мы их… ну, вроде как видим. А они в свою очередь это понимают и начинают на нас охотиться.

С чудовищами Женька был знаком с детства. Раньше, когда мама была в порядке, они появлялись реже. Её колыбельные, её присутствие как-то сглаживали их активность, а убаюкивающие слова вселяли надежду, что монстров и правда не существует, и всё, что он видит, — плоды воображения. Все эти подозрительные тени, неправильные солнечные зайчики, будто на миг отстающие отражения в зеркале — не чудовища, нет. Так, особенности восприятия.

Когда мама впала в кому, всё изменилось. Их разом стало больше: хищники почуяли, что детёныш остался без защиты. Больше не получалось убеждать себя, будто ничего страшного не происходит. Больше не выходило прятаться. Оставалось одно: как-то смириться и приспособиться, делать вид, что он их не замечает. Учиться не бояться. Это помогало. Они отставали, как только он переставал обращать внимание.

Иногда, правда, не срабатывало — и он всё-таки оказывался один на один с тварями. Или не один, как тогда, с экскурсией.

Оля на миг представила, как это: всю жизнь делать вид, что вокруг тебя ничего не происходит, когда ты окружён нечеловеческими существами. Выходило не очень. Не очень реалистично и, что уж там, не очень радостно.

Теперь становилось понятно, почему Женька всегда был таким отстранённым и почему не терял самообладания даже в сложных ситуациях. Когда знаешь, что от умения держать себя в руках зависит твоя жизнь, поневоле приходится учиться быть уверенным. А он понимал это лучше, чем кто угодно другой.

— Не смотри на меня так, это не особо сложно, если привыкнуть, — Женька отпил ещё чая и шмыгнул носом. Оля покосилась на шкафчик, где ждала своего часа аптечка с кучей купленных про запас лекарств от простуды. Может, всё-таки пронесёт?

— То есть, ты думаешь, что оно… они… добрались до твоей матери, чтобы через неё выйти на тебя, — предположила она. Выглядело логично. Если человек, за которым охотишься, научился не бояться, перестал обращать внимание и стал менее уязвим — значит, нужно найти брешь, через которую до него можно добраться.

Например, чувства к родственникам. Мало кто способен сохранять спокойствие, когда источником угрозы становится собственная мать.

— Сомневаюсь, что они настолько умные, чтобы играть на этом намеренно, — качнул головой Женька, — скорее, просто ищут и хватают всё, до чего могут дотянуться. Всеми доступными способами.

Почти неделю назад мать вернулась домой. Врачи не хотели её отпускать, но Марина была непреклонна: пожалуйста, верните меня к мужу и сыну — и, непонятно почему, лечащий врач пошёл на уступки. С условием, что пациентка будет регулярно возвращаться в больницу.

Но к врачам Марина возвращаться не стала: шатающейся походкой ходила по дому, трогала дверные косяки и корешки книг, пристально рассматривала всё, что казалось ей необычным. Пыталась общаться, даже улыбалась. От её жуткого, остановившегося взгляда становилось не по себе, и Женька начал бывать дома всё реже. А когда появлялся — запирался в комнате вместе с маминым дневником. Показывать этому существу, чем бы оно ни было, записки настоящей Марины ему не хотелось. Слишком опасно.

— Что там? — всё-таки поинтересовалась Оля. До того она надеялась, что одноклассник расскажет сам, и ей не придётся бестактно влезать в чужой личный дневник. Но, похоже, история становилась всё более запутанной.

— Всё, — коротко ответил тот. — Она их систематизировала, описывала и даже рисовала, представляешь? Просто безумно полезная штука.

Он раскрыл старую тетрадь на первой попавшейся странице, и Оля увидела: стройные ряды букв — мелких, аккуратных — перемежались подчёркиваниями важных моментов и быстрыми, нанесёнными одной ручкой набросками. В скетчах узнавались силуэты: бесформенные, нечеловеческие.

Оля поискала глазами, но ничего похожего на существо, что встретилось ей в закольцованном доме, не увидела.

— Оно там тоже есть, — Женька кивнул, поняв, о чём она хочет спросить. — Очень-очень мельком, но есть. Вообще не представляю, как ей удалось столько собрать. Не встречалась же она со всеми лично. Это ещё и опасно, они видят и понимают, что она ими интересуется.

— То есть твоя фальшивая мама ищет?

— Сведения о себе. Да, наверное. И, похоже, я их нашёл.

Он быстро пролистал ряд страниц, остановившись на одной из последних, где записи были новее, чем остальные. Перьевая ручка сменилась шариковой, а почерк стал быстрее и менее разборчивым. То ли Марина торопилась, когда писала, то ли… то ли была очень испугана.