Силуэт подёрнулся дымкой и начал понемногу развеиваться. Облачными хлопьями опадали с призрачного тела целые пласты чёрного дыма, гасли искры. Прошла всего пара вдохов — что это за единица измерения такая непонятная? — и от него совсем ничего не осталось.

Поверхность под ногами содрогнулась. Прямо у Оли на глазах камень платформы пробил, прорастая сквозь него, очередной виноградный стебель. Огромный — она в жизни таких не видела.

— Что это такое? — пробормотала она. — Что за… виноградник?

— Зачем ты задаёшь вопросы, на которые нет ответов? — откликнулась Марина. — Никто не знает, что такое этот виноградник. Но будущее, прошлое, настоящее — всё стоит на его стебле. А во тьме, из которой он растёт, живут чудовища.

Мать опять говорила загадками. Оля запуталась. Она решительно ничего не понимала. Она была всего лишь девушкой, которой только что было девятнадцать и вдруг снова стало пятнадцать, девушкой, что стояла посреди летящей в пустоте платформы и слушала голос давно умершей женщины. Она точно не была готова для таких откровений!

— Всё это так странно, — пробормотала Оля и не услышала звука собственного голоса. Платформа переломилась надвое, но равновесия она почему-то не потеряла.

— Верно, — ответил откуда-то голос Марины, но саму женщину Оля уже не видела. — Потому что это сон. Просто глупый, дурацкий сон про будущее, которое никогда не наступит. Сейчас ты проснёшься — и ничего не будет. Ты будешь жива, и Женя будет жив, и всё с вами будет хорошо.

Свет перед глазами померк. Последнее, что Оля ощутила, перед тем как провалиться в темноту, — лёгкое прикосновение к своей щеке и тихий шёпот над ухом:

— Передай ему, что я его люб…

Всё исчезло.

========== Эпилог ==========

— Оля, ты сошла с ума, — заявил Женька.

Он сидел на краю кровати, где она валялась с жутчайшим приступом головной боли. То ли напряжение последних дней сказалось, то ли тварь-симбионт оставила прощальный новогодний подарочек, но при каждом движении в голове отдавалось белыми искрами, и встать Оля сегодня так и не решилась.

Первое января на дворе, в конце концов. Можно и в кровати поваляться, даже если кровать эта — чужая.

Сам Женька, видимо, ночевал в кресле. Или на полу, Оля не знала. Он притащил её к себе домой, пока она была без сознания, — а когда пришла в себя, в окно уже заглядывали лучи робкого северного солнца. Зимнего солнца, январского.

Женька и тогда был уже на ногах — взвинченный, как будто укусил кто. Носился по всей квартире, на скорую руку заварил ей бульон и всё это время не переставал рассуждать, какую ужасную глупость она совершила.

— Да брось… — слабо отмахнулась Оля, но он повторил.

— Я серьёзно. Ты двинулась! Как ты до такого вообще догадалась?

Женька вскочил с кровати, зашагал по комнате из угла в угол, оживлённо жестикулируя.

— Ты чем вообще думала, когда на такое решалась? Это было совершенно безрассудно! И глупо, и ненадёжно, и опасно, и… и… и… — он запнулся и вдруг остановился. Посмотрел на Олю: она полулежала на кровати с чашкой бульона и улыбалась в ответ на каждое его слово. Шумно выдохнул. — И… гениально. Ладно, ладно, хорошо, это сработало. Но всё-таки! Стереть из своей памяти момент, когда ты начала их видеть, — это что за идея вообще?

— Так получилось же, — резонно заметила Оля, отхлёбывая из плошки горячий говяжий бульон. Самое то в её-то состоянии. — Я сейчас не в кондиции немного, конечно, но, как видишь… всё прошло как надо. Оно ушло.

Существа внутри не было. Не горел в венах дикий нелюдской огонь, не кружило голову осознанием собственного всесилия, не было в пальцах гипнотической мощи. Только дёргало болью порезанную ладонь да в мышцах ныла противная слабость.

И голова вот ещё болела. Понятное дело, после такого-то опыта. Она, в конце концов, сделала себя невидящей из видящей, применив для этого способность, которую тварь может дать только видящему, и убив тем самым эту тварь… да от одного описания можно было схватить приступ мигрени.

— Устроила себе рекурсию, блин, — проворчал Женька и снова опустился на кровать рядом с ней. — А если бы не сработало? А если бы ты умерла у меня на руках или чего похуже? Что бы я тогда делал?

— Придумал бы что-нибудь, — Оля пожала плечами. — Ты же умный. Но вообще нет, такого не случилось бы. Потому что… ну, скажем так, я хочу жить и верю в чудеса.

— В чудеса, — передразнил он и плюхнулся на кровать — поперёк, прямо на её колени головой. — И всё-таки прийти в голову такое могло либо гению, либо сумасшедшему. И, раз ты даже пределы не знаешь, я скорее поверю во второе.

Оля беззлобно фыркнула.

— Ты меня только что по сути дурой назвал. Сам-то понял?

— А? Что?

Он поднял голову и наткнулся на её смеющийся взгляд: несмотря на головную боль, Оле было весело. В кои-то веки она сделала что-то хорошее, что-то правильное. Что-то, если верить Женьке, потрясающе безрассудное, но в итоге спасшее их всех.

Получается, она сотворила чудо сама, как говорила Рэна? И Новый год ни при чём?

Рэна! Точно!

— Ой, чёрт, я же не сказала никому, что со мной всё в порядке, — простонала Оля, прижимая свободную руку к виску, а второй протягивая Женьке опустевшую плошку. — Они волнуются, наверное, кошмар…

— Да не парься, — он махнул ладонью, — я всем позвонил уже. Сказал, что ты в норме и спишь. Хотя, признаться, в какой-то момент сам подумал, что ты не проснёшься, и жутко пересрался.

Оля медленно покачала головой. Не проснётся? Соскользнёт с обломков платформы там, во сне, и растворится в темноте? Напорется на проросший сквозь камень стебель вселенского виноградника?

В нос снова ударил призрачный ягодный запах, и она поморщилась. Да, пожалуй, учитывая оглушительную реальность сна, это могло бы стать реальным исходом. Могло бы — если б не…

— О, точно, — спохватилась она. — Марина просила передать тебе привет. И сказала, что любит тебя.

— Чего?!

Женька подорвался, как будто его током ударили. Быстро сел на кровати, придвинулся к Оле. Положил руку на её лоб — такую же тёплую, как обычно.

Он снова был в свитере. Нелюдской жар, позволявший ему разгуливать среди зимы в тонком пальто и рубашке, ушёл вместе с тварью. Небольшая плата за здравый рассудок и иммунитет к одержимости.

— Вроде не горячий, — Женька нахмурился. — Ты что несёшь? Какая Марина? Она умерла хрен знает когда, как она могла с тобой говорить? Я об косяк тебя, что ли, головой треснул, пока домой нёс?

— Она мне снилась, — пожала плечами Оля. — И… не только она.

***

— Виноградник, значит, — протянул Женька, когда она пересказала ему содержание своего последнего сна. — Звучит охренеть как странно. Но я всё-таки сомневаюсь, что это был и правда призрак или что-то в таком духе. Тебя всё-таки неслабо тряхнуло, так что…

— И всё же, — упрямо повторила Оля, — она говорила о тебе. Так что я сочла нужным рассказать. Потому что, мало ли, вдруг я решу, что мне приглючилось, а потом окажется…

— Да понял я, понял! — перебил её он. — Ох, слушай… Давай пока сойдёмся на том, что это был просто непонятный трип. А то после вещих снов и твоих многоходовочек и так голова кругом идёт, чтобы ещё привидений к ним добавлять.

Она пожала плечами. Не хочет — пусть не верит. Да она сама сомневалась, хоть и видела призрак Марины собственными глазами.

Сон так сон. Пусть сном и останется.

— Ты, кстати, как? — спохватился вдруг Женька. — Ну… в этом смысле.

Он помахал рукой вокруг себя, изображая летящую по своим делам тварь. Оля невольно хихикнула: настолько по-детски забавно это выглядело.

— Пока не вижу, — призналась она. — Но они уже начинают проступать снова. Силуэтами такими, пока почти незаметными. Скоро вернутся.

— А, блин, — разочарованно протянул Женька. — Я уж было подумал…

— Подумал что? Эта самая потеря памяти на меня действует всего несколько часов, забыл? — улыбнулась Оля. — Так что ожидаемо.

Он фыркнул и отвернулся, всё ещё сжимая в руках плошку из-под бульона, которую она ему пихнула. После горячей жидкости стало полегче. Слабость одолевала по-прежнему, но головная боль немного утихла, точно он подмешал в бульон таблеток.