Диевский удивился, спросил Кошко:

– Зачем ему это нужно?

– Незадолго до описываемых событий скончался местный пастор. На вакантное место рассчитывал брат брандмейстера, но барон поставил своего человека. И тогда, в отместку, этот Залит начал устраивать пожары, чтобы баламутить народ и тем самым отомстить барону Вольфу.

Старый граф, внимательно слушавший рассказ, возмутился:

– До чего пали нравы государственных чиновников! Сам поджигает, сам тушит, да еще награды и жалованье получает. И чем история закончилась?

– Мы провели обыск в доме брандмейстера, у его брата и двух подручных. Нашли большие запасы керосина, пороховые шнуры, несколько десятков аршин трута и прочее. Суд приговорил брандмейстера к восьми годам каторги с лишением всех прав состояния. На каторгу отправили и помощников злодея. А я получил от Пашкова денежную премию. Он восхищался: «Надо же, на сушку уловил злодеев! Ай да молодец!» Об этом и газеты писали.

Старый граф, маленькими глотками смакуя бургонское, одобрил:

– Браво, вы, сударь, поступили и впрямь остроумно! – И повернулся к сыну: – Ты, Аполлинарий, восхищен?

Соколов молчал. Кошко победно посмотрел на него:

– Что же вы молчите, Аполлинарий Николаевич? Мне тоже интересно ваше мнение. – Начальник сыска явно ожидал похвал.

Тяжело вздохнув, Соколов промолвил, вдруг переходя на «ты»:

– Аркадий Францевич, ты сколько времени разоблачал злодеев?

– Ну, поболее полгода. А что?

– Пока ты беспомощно развлекался пивнушкой-сушкой, горели дома, гибли люди. Какой же это успех? Какие тебе награды? На месте губернатора я тебя выпорол бы и отправил в будочники. Все это дело можно было бы распутать быстрей, чем мы тут обедаем.

Кошко заносчиво привскочил со стула:

– Каким образом?

– На пожарищах, как ты сам сказал, всегда ощущался сильный запах керосина. Стало быть, надо начинать с владельца москательной лавки. Кто у него много керосина скупает, тот и поджигатель.

– Так он не сказал бы! – крикнул Кошко. – Они, собаки, все там запуганы. Каждый за себя дрожал.

– Сказал бы! По бегающим зрачкам и выражению лица я сразу бы догадался, что он правду знает. В конце концов, облил бы его керосином и пригрозил зажженной спичкой. Мол, чик – и ты факел!

Старый граф возмутился:

– Фу, Аполлинарий, это ведь варварство!

– Варварство, папа, когда по вине молчавшего лавочника гибли люди. Он-то знал, кто у него подозрительно много приобретает керосина! Я бы его и сейчас отправил, скажем, на золотые прииски Витима, коли он такой сребролюбивый.

Кошко враз помрачнел, сознавая, что Соколов прав. Но тот вдруг весело и добродушно улыбнулся:

– Уверен, что ты, Аркадий Францевич, послужив вместе с нами еще годик-другой, станешь грозой взломщиков, карманников, магазинных воров и угонщиков колясок!

Соколов знал гастрономические пристрастия отца, еще загодя он приказал повару Кобзеву:

– Владимир Григорьевич, сделай ударение на рыбном!

Теперь настал момент, когда лакеи на бегу с непостижимой ловкостью – лишь на кончиках пальцев – тащили подносы со стерлядью паровой в шампанском, форелью, припущенной целиком, с запеченной осетриной «Валаамские старцы», судаком отварным, фаршированной крабами севрюгой на вертеле – «Королевские мечты» и другими яствами.

Старый граф восхитился:

– Надо же, у вас тут кухня получше парижской!

Он и впрямь был приятно удивлен. Старый граф почему-то полагал, что общество, в котором нынче вращался его любимый сын, мало чем отличалось от разбойничьего. Но здесь он встретил людей хотя чинов невысоких, но вполне приличных. Повернулся к молчавшему весь вечер Жеребцову:

– Сын сказал мне, что вы, молодой человек, его ближайший сподвижник. Сделайте старику одолжение, поведайте о каком-нибудь вашем отличном деле.

Жеребцов залился краской смущения.

– Николай Александрович, я рядовой сыщик и все дела мои рядовые, обыденные.

– Ваше превосходительство, – встрял в разговор вечный балагур Ирошников, – Жеребцов манкирует вашей просьбой. Прикажите, чтобы он рассказал про бриллиант домовладельца Гурлянда.

– Приказываю!

Жеребцов вначале сдержанно, но постепенно впадая в раж, заговорил:

– Этот Гурлянд – богатейший человек. В прошлом году явился в сыск, с порога требует: «Желаю видеть графа Соколова, который, говорят, гениальный сыщик!» Отвечаю ему: «Граф отправился в путешествие по Европе, вчера прибыл в Ниццу. Что стряслось у вас?» – «Страшная беда! Вернулся сейчас из клуба домой, обнаружил, что ко мне, разбив окно, влезли в кабинет и украли со стола фамильный бриллиант – почти пять карат!» – «Как же там он оказался?» – «Да вчера вечером отправился в Купеческое собрание, что по Большой Дмитровке, 17. Хотел надеть перстень. Достал его из сейфа, положил на стол и забыл, как раз против окна. Ясно: кто-то узрел с улицы и похитил. Так что телеграммой срочно вызывайте Соколова. Найдет – тысячу целковых ему отвалю!» Я его малость остужаю: «Граф Соколов сам две тысячи даст, ежели вы его беспокоить не будете. Едем к вам, посмотрим что к чему!»

Гурлянд фыркнул, но деться некуда, повез к себе. Он, если помните, живет на первом этаже. Как поступают шниферы? Они накладывают на стекло кусок материи, покрытой клейкой массой – столярным клеем, скипидаром или зеленым мылом. Далее, вырезают стекло алмазом, пластырь заглушает шум при выдавливании или падении. На этот раз пластыря не было. Но главное – осколки стекла валялись под окном, а мелкие стеклышки, уцелевшие в раме, имели наклон наружу.

– Стало быть, изнутри выдавливали? – спросил старый граф, с нескрываемым интересом слушавший Жеребцова.

– Так точно, ваше превосходительство Николай Александрович, изнутри! И об этом же говорили следы стамески на раме. Ясно, что никто с улицы в квартиру не проникал, а лишь имитировали взлом. Я выяснил, что прислуга Гурлянда отчасти живет в его же квартире, отчасти в полуподвале. Но все обедают и ужинают у него на кухне. Объявляю Гурлянду: «Поздравляю вас, Самуил Давыдович, кражу совершил кто-то из домашних. На кого имеете подозрение?» Гурлянд горячо протестует: «Такого быть не может! Вся моя прислуга – кристальные люди и меня обожают, словно отца родного. И я не позволю срамить меня, делать обыск». Вижу, спорить бесполезно. Спрашиваю: «В каком часу прислуга обедает?» – «В шесть!» – «Ждите меня и ничему не удивляйтесь».

Вечером, взяв с собою внушительного вида двух городовых, мы неожиданно для прислуги явились на кухню. Там шла трапеза. Один из городовых, оголив шашку, встал возле окна, другой – в дверях. Все было заволновались, лишь повар, как персона важная, спрашивает: «Вы, господа полицейские, зачем пожаловали?»

Я сквозь зубы с самым мрачным видом отвечаю: «Пришли арестовать похитителя бриллианта. Мы подождем, пусть негодяй в последний раз хорошей пищи хозяйской поест. Теперь ему на каторге никто мясную котлету на тарелку не положит». И сам развалился в кресле, наручниками поигрываю, за присутствующими внимательно поглядываю. Поначалу почти у всех кусок изо рта валился, друг на друга с подозрением лупоглазят, поглядывают. Потом освоились, попривыкли, ужин кончают вполне спокойными, ибо вины за собой не ведают. И лишь у одного, с шишкообразной головой и торчащими в стороны ушками, ложка в руках трясется, еда мимо рта валится. Так, почти ничего и не ест уже. А я жару наддаю: вперился взглядом в него одного, да и он на меня беспокойно то и дело поглядывает.

Когда кухарка на стол желе и чай поставила, он уже совершенно ничего не ел, опустив голову, сидел, словно убитый.

Я встал, подошел и положил ему на плечо руку: «Пошли, несчастный!»

Тут ушастенький разрыдался, стал нервно выкрикивать: «Виноват я, все скажу! Зашел в кабинет ради любопытства, а тут, на столе, и лежит… Правду говорю, не хотел я брать, чужого отродясь… ничем не попользовался! Пусть меня повесят, пусть расстреляют, подлеца своей жизни. Заслужил, такой-сякой! Спрятал в сливном бачке у своей невесты Калерии, прачкой она служит на фабрике иголок Гиршмана».