Соколов из всего этого паркового великолепия восстановил лишь обширный барский дом с обязательными четырьмя колоннами, державшими балкон, да бревенчатую баньку на берегу студеного по причине подземных ключей пруда. Задумчиво склонив бородатую голову, в воду смотрел мраморный Нептун.
И вот теперь, как во времена минувшие, сюда съезжались гости.
Крушение надежд
Старый граф, одетый в придворный мундир без звезд, поглядывая выцветшими глазами в лицо сына и взяв его под руку, прогуливался по аллее и говорил по-французски так, как умели на нем говорить лишь в пушкинское время.
– Бисмарк верно заметил, что только неразумный купец все свое добро грузит на один корабль. Я стал, силой Провидения, сим купцом неразумным. Ты, Аполлинарий, мой единственный сын. Что бы философы ни утверждали, но мы живем ради продолжения и славы своего рода. Когда-то я имел неосторожность рекомендовать тебя Николаю Александровичу. И как же государь был эпатирован, когда узнал, что ты манкировал военной карьерой и перешел в ведомство внутренних дел.
Соколов-младший, словно соглашаясь со словами отца, грустно качнул головой:
– Вы правы, папа! Шамфор сказал бы, что удел родителей – страдать от неразумных чад.
– Перестань шутить. Я говорил днями с военным министром Александром Федоровичем Редигером. Он готов тебя вновь взять на службу. Тебе, Аполлинарий, уже скоро тридцать восемь лет, а я в тридцать два года был генералом. Не обижайся, но мы, наш круг, полицейских в дом не пускали, руки не подавали. Я сделал для твоего воспитания все, что должно. А ты… Тут проезжаю мимо Апраксина двора, какой-то оборванец книжками торгует, орет на всю улицу: «Приключения графа Соколова – гения сыска! Лучшее чтение за пять копеек!»
– И что, папа, вы сделали?
Старый граф поморщился:
– Послал кучера Антипа, он скупил всю эту дребедень и сжег. – Вдруг у старика перехватило горло, с трудом удерживая слезы, он сдавленным голосом проговорил: – На службу в полицию прежде отправляли боевых офицеров в наказание. А ты… по своей охоте. Зачем сыщику образование, воспитание? Только дурни могут идти ловить жуликов.
В этот момент, шурша шелковым платьем, высоко перехваченным широким поясом, полная здоровья и живости, с крыльца сбежала горничная Анюта. Густые каштановые волосы были по моде высоко взбиты. Красивому лицу особую прелесть сообщали голубые, весело смотревшие на мир глаза.
– Гости едут! – радостно, вполне по-девичьи крикнула она. – Я на балконе была, у дальнего леса видела кортеж.
Соколов-младший обрадовался вдвойне: и гостям, и тому, что можно было прервать тяжкий разговор.
Генеральская воля
Аполлинарий Николаевич представил своему сиятельному отцу друзей. Старый граф был любезен и чуть ироничен. Каждому он сказал несколько слов тем принятым в высшем свете ласковым тоном, каким говорят с людьми не своего круга, то есть стоящими гораздо ниже на иерархической лестнице.
Появился старший лакей. Важным тоном, словно сообщая известие государственной важности, он произнес:
– Стол готов-с!
Соколов-младший как самой почтенной протянул руку супруге пристава Диевского: могучей даме в широком платье из модного тем летом хорошего кумачового бархата. Старый граф повел к столу Наталью – жену миллионера Рацера, миниатюрную брюнетку восточного типа с чуть выпуклыми блестящими глазами, с толстой косой, два раза обвивавшей ее небольшую хорошенькую головку.
Супруга Кошко занедужила и прибыть не смогла. У Ирошникова его Ирина уехала на две недели к родственникам в Париж. Но больше всех горевал медик Павловский, который вместо праздничного стола занимался криминальным трупом.
Слуги зажгли свечи в массивных серебряных шандалах и поставили на стол две большие, золоченой бронзы керосиновые лампы, накануне купленные к случаю за пятьдесят рублей у «Мюр и Мерилиза» и почему-то называвшиеся «Селадоном». Стол был красиво – заботами Анюты – украшен цветами. У каждого прибора лежало отпечатанное в художественной типографии Левинсона меню.
На балконе заиграл струнный квартет.
Проворные лакеи заставили стол холодными закусками: грибками, салатами, анчоусами, вынесли большое блюдо – на ледяных осколках лежали крупные устрицы.
После первого тоста («За государя и Российскую империю!») старый граф с легкой улыбкой произнес:
– Мы столько узнаем из газет о подвигах нашей замечательной полиции, что невольно готовы впасть в восторг. Впрочем, газетчики и существуют нарочно для того, чтобы водить за нос общество. Мне очень любопытно услыхать об этих подвигах из первых уст.
Гости несколько робели в присутствии столь важного государственного лица, приближенного двум последним императорам, известного всей России. Не растерялся лишь Кошко. Просьбу он счел приказом. И как фигура начальственная, решительно вступил в дело.
Сушки
– Позвольте заметить, ваше превосходительство, что в нашем деле главное – найти ключик, э-э… так сказать, квинтэссенцию, чтобы раскусить козни злодеев. В моей обширной практике много любопытного. Однако я рискну занять ваше внимание историей, которая случилась со мной, так сказать, на заре века. Она имела большой общественный резонанс.
Служил я тогда в Риге, был тамошним начальником сыска. Однажды меня потребовал к себе сам генерал-майор Пашков, губернатор Лифляндии. Встретил ласково, на кресло показал. Говорит: «Ты, Кошко, слышал, что в Мариенбурге с некоторых пор темные делишки творятся?» – «Как не слыхать, ваше превосходительство, когда вся губерния всколыхнулась. – И осмелился, пошутил: – Только, надо заметить, что делишки вовсе не темные, а наоборот, светлые».
Губернатор изволил улыбнуться и продолжал: «Да, в этом местечке уже несколько недель продолжаются пожары. Вчера ночью сожгли конюшню с рысаками у самого барона Вольфа – местного магната. Красного петуха пустили пастору. Местная полиция беспомощна. Тамошний брандмейстер Залит сбился с ног. Приказываю срочно отыскать поджигателей. Шкуру спущу с них!»
В тот же день я отправил двух своих агентов в Мариенбург. Карманы их набили деньгами. Сняли они жилье, стали по пивнушкам – их там две – ходить, щедрой рукой угощали аборигенов. Но к агентам народец отнесся с подозрением. За их счет винцо пил, но языки никто не развязывал. А пожары продолжались. Так минуло еще месяца три-четыре. Брандмейстер Залит грозится: «Ох, поймаю поджигателей, головы снесу негодяям!»
Дело до государя дошло. Шутка ли: дома горят, люди погибли, а концов найти не можем. Поджигатели после себя никаких следов не оставляют, только на месте пожарища – сильный керосиновый запах.
Государь сделал выговор губернатору. Тот на меня ногами топает: «Срочно найди злоумышленников или – в отставку!»
Долго я голову ломал: «Что предпринять?» И наконец додумался, приказал агентам: «Пивнушку откройте, вот к вам народ и пойдет. Среди пьяных разговоров все проведаете, местный народец правду наверняка знает».
Казна денег дала, пивнушку открыли. И вновь агенты плачутся: «Не идут к нам, пьянствуют там, где привыкли».
Что делать? Ночь не сплю, другую бодрствую. А пожары уже более полугода продолжаются. Опять жертвы – сгорела какая-то старуха и ее внук. Главное – причина не понятна. Жгут всех подряд, но более других достается барону Вольфу и пастору. Губернатор грозит уже меня самого на Сахалин этапировать. И вдруг осенило! Вспомнил молодость, когда с приятелями захаживал в немецкий пивной зал на Измайловском проспекте. Ходили туда многие, за несколько кварталов обитавшие. И знаете, почему? Лишь потому, что там бесплатно к пиву давали соленые сушки. Грошовый пустяк, но, право, какая-то магия – именно сушка туда притягивала.
Отправил агентам несколько мешков сушек, научил, как действовать.
Жена Рацера округлила глазищи:
– Неужто подействовало?
– Именно! Навалились аборигены на дармовые сушки, пиво хлещут, пардон, пьют в три горла, языки развязались. И вот однажды среди ночи ко мне на квартиру заваливается агент. С порога кричит: «Всю правду вызнал! Поджоги устраивает сам брандмейстер Залит».
