Женщины неодобрительно поглядывали на развалившегося посреди горницы Хвоста, но молчали, все уже знали, сколько Ивка заплатила за постой.

Разговор скоро перешел на любимую в каждом доме тему: давать советы.

А поскольку и хозяйка, и Ивка были уже изрядно пузаты, советы были исключительно о родах. Каждая женщина торопилась рассказать о себе, перебивала товарок и захлебывалась словами.

Так как хозяйка, у которой уже было двое детей, давно наслышалась местных историй, все внимание было перенесено на Ивку.

— Со мной как было, — тараторила широкая и плоская, как грошик, коротышка, — просыпаюсь ночью, иду по нужде на двор, а из меня ну прямо как водопад. Льет и льет. Льет и льет. Это значит, водяной пузырь лопнул, схватки близко. Ты с собой тряпок набери, дыру затыкать.

— Когда все начнется, ты ходи побольше, — поучала Ивку немолодая тетка с редкими, скрученными в рогалик пегими волосами, сквозь которые просвечивала бледная кожа на голове. — Будешь валяться, только дольше промучаешься. Не ленись, ходи через боль. Всех своих дочерей заставляла, и быстро, дурынды, разродились.

— Кричи, не стесняйся, — советовала совсем юная девочка с усыпанным веснушками ярко-розовым лицом. — От крика оно легче. И за руку кого-нибудь держи, помогает. Я вот мамку держала, так у нее потом синяки долго пройти не могли.

— Если ребенок сразу не кричит, то надо ему рот прочистить, а потом взять за ножки и потрясти хорошенько. А то еще хорошо окунать его то в холодную, то в горячую воду, — снова вступала немолодая тетка.

Ивка кивала головой, старалась не задремать прямо на стуле. Уж наверняка ее Ма все не хуже знают. Помогут, когда время придет. А после несытного ужина из плошки молока и куска хлеба клонило в сон. Монотонный стук капель по крыше убаюкивал не хуже колыбельной.

Наконец женщины с их советами разошлись, и Ивка устроилась на скамье на тонком, набитом соломой тюфяке. Подложила под голову котомку, укрылась мягкой от многочисленных стирок дерюгой и провалилась в сон.

Чеканка серебряной каплей упала на грудь. Прожгла кожу. Стала погружаться вглубь тела, поднялся к потолку розовый дым.

Нет, нельзя! Ивке чеканка все равно не поможет. Она из Милограда. Они проклятые. И деньги зря пропадут. Новый дом, сытная еда, клавесин…

Ивка рывком оторвала голову от подушки. Голова была тяжелая, соображала плохо.

Раскалившийся амулет жег невыносимо: шею, ключицы, впадину между грудей. Хвост стоял рядом, рычал нетерпеливо, тянул Ивку за подол платья. Девушка, покачиваясь со сна, подхватила мешок, накинула тесемки на шею, проверила, застегнуты ли все потайные кармашки на юбке. Тихонько рванулась к двери.

На темной улице ничего не было видно. Неясно, куда и от чего бежать. Ивка заметалась было, но Хвост упорно тащил ее за собой.

Вдруг неизвестно откуда взявшаяся ледяная волна сбила с ног, сильно ударила обо что-то острое. Перевернула. Понесла. Ничего не понимающая Ивка, до ужаса испуганная, пыталась вынырнуть, глотнуть воздуха, закричать. Но вода крутила, засасывала беззубым ртом, накрывала с головой. Непонятно было, где верх, где низ. Где спасение, а где погибель.

Намокшая одежда тянула ко дну. Сапоги стали многопудовыми, висели на ногах как тяжелые гири. И никак было их не скинуть.

Ивка изо всех сил била по воде руками, но это помогало мало. Она ведь так и не научилась плавать. Почему она была такая дура? Ну почему?

От нехватки воздуха рвет грудь. Нельзя! Нельзя дышать. Терпи-терпи-терпи… А-а-а! Вода заполняет рот, раздирает легкие. Больно! Как же больно. Зачем?

Кто-то схватил ее за воротник платья, потянул наверх. Ивкины руки ухватились за скользкую собачью шею. Хвост! Пес доволок ее до плывущей в пенистой воде калитки от ворот. С трудом удерживаясь окоченевшими руками за мокрые доски, Ивка задыхалась, кашляла, выплевывая мутную воду.

Разлившаяся река несла их очень долго. Ивка потеряла счет времени. Наконец ноги достали до дна. Ивка шагнула, толкая перед собой калитку. И, с трудом переступая по вязкому дну, побрела в ту сторону, куда бежал Хвост. Воды стало по грудь, потом по пояс, потом по колено.

Смертельный ужас отступил. Было невыносимо холодно. Ивку затрясло, застучали зубы. Стало очень себя жалко. Из глаз, наконец, брызнули слезы. И она все брела и брела по колено в воде, тяжело переставляя занемевшие ноги.

Ивка поскользнулась, упала на четвереньки, сил встать уже не было. Но Хвост не давал лежать, толкал лапами, кусал за руки, тянул за одежду так, что трещала ткань. Ивка попыталась подняться. Ничего не получилось. Пес куда-то исчез, оставив ее в холодной темноте. Зачем она отправилась в Путь? Теперь она никогда не вернется домой. Не обнимет Ма, Па, Верику. Не сядет греть руки у жаркого очага. Ничего вокруг больше не осталось, только холод. Вечный и непобедимый, как смерть. Ивка свернулась калачиком, насколько живот позволил, обняла себя руками за плечи.

Стало вдруг тепло, даже жарко. Как в детстве, на руках у Ма Оницы. Все несбывшееся, все печали отошли прочь. Осталась только огромная, на весь мир, зыбкая колыбель, нежно принявшая Ивку в необъятные перины.

Лай… Откуда здесь лай? Не нужен. Мешает. Не дает уснуть.

Чавкают по грязи сапоги. Откуда здесь сапоги? Здесь только Ивка. И темнота.

Приближается свет, слепит глаза.

— Да не прыгай на меня, чудовище зубастое. Иду я, иду. Ох ты, девчонка! Донка не вовремя разлилась, и смыла, наверное. Вот ты куда меня звал. Жива ли? Подмоги, Агрей.

— Эй, милая, ты жива?

— Жива, — задеревеневшие губы разжимались с трудом. Голос звучал еле слышно.

Ивку стали поднимать, поддерживая за руки. Но ноги не держали, подгибались.

— Постой-ка! Заклинание попробую сложить. Волокуши сделать надо. Девка-то брюхатая, тяжелая, не дотащим.

— Салум! Салах! Самон! Гнезда в гнезда, реки в реки, раки в руки. Раз-два, трын-трава, восемь-десять, всех повесить. Лево справа, справа отрава. Ух, чух, злакодук. Лавандук! Барамах! Корыжжжак! Все!

Рядом с Ивкой что-то ударилось о землю. Кто-то невидимый захлопал в ладоши.

Ивку завернули в одеяло, положили на плоскую доску и потащили. Волокуши прыгали на ухабах. Хвост вертелся рядом, дышал теплом Ивке в лицо, лизал пальцы.

Заскрипели двери. Ивку подхватили под руки, завели в светлую, большую комнату, оказавшуюся кухней. От дровяной плиты несло жаром, на окне висели светлые в оборках занавески, стол был засыпан белой мукой — раскатывали тесто.

Вокруг Ивки суетилось трое. Толстый, высокий, абсолютно лысый господин, который творил над ней заклинания на берегу. Высокий же, но очень тощий слуга его, рыжий, как лисий хвост. И пожилая женщина в белой косынке.

Ивку по-прежнему било мелкой дрожью. Рыжий мужик Агрей принес большое корыто. Обратился к толстому: «Господин маг, воды бы нагреть».

— Так клади дрова в печку, лентяй этакий. Я из ничего тепло не сотворю. А вот заставить их гореть повеселее — всегда пожалуйста. Меня зовут маг Остин, милая, сейчас тебя греть будем. Мелка, помоги девке мокрую одежду стянуть.

Железный большой бак поставили на плиту, налили воды. Когда из бака пошел пар, маг Остин с помощью короткого заклинания перенес его по воздуху, наклонил аккуратно, перелил содержимое в лохань.

— Слишком горячую нельзя, — командовал маг. — И слишком прохладную тоже. Жесткую мочалку несите. И масла лавандового тоже.

Когда все было готово, маг и Авгей вышли, чтобы не смущать Ивку. Мелка помогла Ивке стянуть мокрые сапоги, снять вымазанное грязью, изрядно порванное платье. У самой Ивки пальцы разбухли и плохо слушались. Их будто сотней иголок кололо. Котомку, кошель с деньгами и чеканки девушка прикрыла нижней рубашкой, от греха подальше.

Мелка протянула руку — можно было забираться в лохань.

Ивка долго лежала в теплой воде. Мелка несколько раз подливала в лохань кипятку из чайника, терла девушке руки и ноги жесткой мочалкой, вымыла волосы. Хвост, неимоверно грязный, валялся рядом на расстеленной старой дерюге, грыз огромную суповую кость. Ивка клятвенно пообещала себе, когда вернется домой, кормить его мясом каждый день. И пусть только кто-нибудь попробует слово сказать за ее спиной.