Под стать хозяину было и живое существо, обитавшее на кордоне, — пес Урал.

— Гончак, — коротко ответил егерь на вопрос Бориса о породе собаки.

Крупный рыже — серый пес, на мой взгляд, не был гончаком, но спорить с егерем я не стал. Если хозяин хочет, чтобы его собака называлась гончей, даже если она похожа на болонку, пусть будет так, как хочет хозяин (разумеется, если вы не судья — кинолог).

В день нашего приезда пес сидел на привязи возле конуры и внимания на нас не обращал. Толя хотел подойти к нему, но Урал поднял голову и показал здоровенные клыки. Толик отошел в сторонку и попыток навязать собаке знакомство не возобновлял. Точно так же Урал отнесся и моему стремлению завязать с ним дружеские отношения с помощью лакомых кусочков. Он без задержки съел и сахар, и сало, и хлеб, но к себе меня не подпустил. Настаивать на сближении я не решился. Видя такое поведение пса, Борис даже не стал пытаться завязать с ним какие-либо отношения.

Вместе с этой молчаливой парой нам предстояло прожить не менее месяца. Впрочем, егерь не всегда оставался молчаливым. Вечером первого дня, услышав сетования Толика на плохую погоду, Платон Кондратьевич промолвил: — Не хнычь. Через три дня придет вёдро.

— А откуда вы знаете? — поинтересовался Борис.

— Зяблики нынче рюмили яро. К долгому дождю. После дождя всегда ведро бывает.

Так и вышло. Дождь лил три дня.

В непогоду нужно обязательно найти себе занятие: иначе тоска заест. Возле амбара лежала куча бревен.

— На дрова? — спросил я егеря.

Он утвердительно кивнул головой.

— Пила и колун есть?

— Возьми в амбарушке.

Принялись мы пилить и колоть. За два дня наворочали кучу поленьев вышиной чуть ли не с избушку. Платон Кондратьевич участия в работе не принимал. Весь первый день он провел в лесу на обходе, а утром второго дня уехал куда-то на лодке, предупредив, что вернется только к вечеру. К концу третьего дня все бревна были распилены и переколоты. Из поленьев мы сложили огромную поленницу. Возвратившийся Платон Кондратьевич обошел поленницу, потрогал ее и ничего не сказал, а взял большую охапку поленьев и… затопил баню.

Часа через полтора баня была готова, и мы отправились мыться. Все мы были фронтовиками, и всех нас война пометила: у меня ниже правой лопатки багровели следы осколочного ранения, у Бориса на левом бедре глубокая борозда от разрывной пули, у Толика иссечено правое предплечье.

Платон Кондратьевич увидел эти метки и спросил меня: — Это откуда?

— Фронт, — коротко ответил я. — А у них?

— И у них фронт.

Больше вопросов егерь не задавал.

Вечером Борис стряпал нашу обычную еду — нехитрую похлебку из тушенки и картошки. Платон Кондратьевич посмотрел на него и спросил: — Неужто вам тушенка и бульба не надоели?

— Другого нет, — ответил Борис.

— Вари уху. Вот рыба, — сказал егерь и высыпал из мешка крупных карасей.

На этом неожиданности не кончились. Сели мы за стол, где в чугуне еще булькала ароматная уха, и тут егерь поставил на стол объемистый жбан.

— А это что? — спросил Толик.

— Бражка медовая. Пейте.

— А вы?

— Я как все. Вы вроде помочане, я — хозяин, угощаю.

— А что это такое — помочане?

— Коли хозяин сам какую работу сделать не может, он соседей на помочи зовет. Самому мне с дровами не управиться было: спина пилить не дозволяет. Болит. Вы меня уважили.

Так началась наша дружба с молчаливым егерем.

В первый же погожий день мы хотели уйти на поиски змей рано утром, но Платон Кондратьевич остановил нас: — Куда это вы спозаранку?

— Гадюк искать.

— Не спешите. Гады выходят, когда солнце обогревает. Ходить вам далеко не надо.

Мы не послушались доброго совета, ушли рано и часа два ходили по берегу впустую. Гадюки появились только после того, как солнце стало заметно пригревать.

И еще одну ошибку совершили мы в этот день. Есть у ловцов такая примета (все ловцы немного суеверны!): если возьмешь с собой много мешочков, то вернешься домой пустым. Взяли мы с собой всего по два мешочка. К полудню все наши мешочки были полны змей. Гадюки встречались повсюду, где на мох попадали солнечные лучи.

— Говорил я вам, что нужно взять побольше мешочков, — укорял нас Толик, — куда змей сажать?

— Не жадничай, друг, — успокаивал его Борис, — как бы ты понес три мешочка? Это ведь не лягушки, а ядовитые змеи. Они могут и сквозь мешок достать. Зубки у них длинные!

— Палку бы срезал и понес змей, как ведра на коромысле! — не успокаивался Толик.

— Так сделай коромысло сейчас и испытай свое изобретение!

— Разве этим я поправлю дела? Все равно нужно на кордон за мешочками возвращаться!

На кордоне мы высыпали змей в ящики и, взяв по пять мешочков на каждого, отправились продолжать охоту. Пока мы шли к болоту, небо затянуло тучами и закапал дождь. Мы вернулись на кордон промокшими и с пустыми руками.

На другой день погода была, выражаясь языком синоптиков, неустойчивой. Похолодало, временами выпадали осадки. В натуре это выглядело так: по небу ползла грязно — серая туча, из которой сыпалась густая крупа. Не снег, а колючие белые комочки, очень похожие на перловую крупу. Крупа сыпалась минут пять, земля становилась белой; потом туча уползала, теплело и появлялось солнце. Не слабенькое, зимнее, а сильное, весеннее. Лучи солнца «съедали» крупу. Она сохранялась только там, где эти лучи ее не доставали. Солнце буйствовало четверть часа. Потом приползала новая туча с зарядом крупы и опять белила землю. Ветер уносил тучу — солнце сгоняло крупу. Смена зарядов крупы и солнца происходила раза три — четыре за какой-нибудь час.

Само собой разумеется, что в такую погоду выходить на охоту мы не собирались. Разве могли мы предположить, что… Впрочем, лучше рассказать все так, как это было.

Мы сидели в избушке, а в окно стучала крупа. Платон Кондратьевич еще затемно куда-то уехал, и, когда должен был возвратиться, мы не знали. Делать нам было нечего, и я уже собирался завалиться спать, как вдруг в избушку вошел Платон Кондратьевич.

— Чего в избе сидите? — спросил он.

— Ждем погоды, — ответил Борис.

— Чем эта погода плоха?

— В такую погоду ни одна змея не выползет!

— То не так. Самая погода гадов брать!

— Ты, что, смеешься, Платон Кондратьевич?

— Слушай меня, браток. Идя гадов брать. Как солнце выйдет, так и гад выходит!

— Да ведь холодно!

— Это тебе холодно. Гадам — нет.

— Ну что, пошли? — загорелся Толик.

— Пойдем, — неохотно сказал Борис, — только…

— Не ходи! — остановил его егерь. — Дай мне щемялку свою (так Платон Кондратьевич называл хваталку) и мешок.

— Да нет, Платон Кондратьевич, я сам пойду! Уж если ты хочешь мне помочь, то лучше покажи места, где сейчас гадюки будут, а брать их мы сами умеем!

— Идемте! — сказал егерь. — Покажу!

Под очередным зарядом густой крупы егерь привел нас на край большой поляны, за которой тянулось бесконечное моховое болото.

— Ждать будем, — сказал егерь, — костер нужно запалить! У костра мы ждали, пока уползет туча. Появилось солнце, но егерь не спешил уходить от костра. Он дождался, пока под лучами солнца крупа стала таять, и повел нас по краю мха. Болото от луга отделяла гривка из багульника и мха, освещенная прямыми солнечными лучами. На ней примерно через каждые полметра лежали пестрые ленты. Это были гадюки. Увидев такое обилие змей, мы побежали вдоль гривки, и змеи одна за другой полетели в наши мешки. Пока светило солнце змеи лежали распластавшись. Набегала туча — гадюки сворачивались в клубки, а с первыми крупинками уходили в глубину кочек, под мох. Мы вернулись к костру. Платон Кондратьевич пришел к нему раньше нас, и когда мы подошли, то увидели, что на костре жарится сало, нанизанное на прутья. Мы поели, дождались солнца и снова побежали вдоль гривки. На ней опять появились гадюки. На кордон мы вернулись с мешочками, полными змей, после того, как небо затянуло сплошной пеленой туч и ждать прояснения было бесполезно. С этого дня переменная облачность и осадки были для нас самой желанной погодой.