Вылез на встречу сам. А через пять минут уже угощал нежданного гостя кипятком и сухарями. Оказался из соседней деревни мужик. Даже уже дед, пожалуй. Но жилистый и вполне бойкий еще, однако, возраст свое брал, пробившись в седине и покрыв морщинами продубленную морозом кожу. Звали деда Прохором, и на язык он оказался тоже боек, назвав Хрюкина сразу "солдатиком".
– Ты чей-то тут, солдатик?– спросил он, поздоровавшись.– Аль из армии сбег?
– Нет, дед Прохор, не сбег, а потерялся. Часть моя отступала, ну я и заплутал в лесах здешних. Вот выбираюсь к своим.
– Эт куда? На восток, аль на запад?– Прохор грыз сухарь, поблескивая глазками в паутине морщин.
– На восток, само собой. Что мне у немца-то делать? По шее получил, теперь до Берлина драпать будет.
– Дай-то Бог, дай-то Бог,– поддакнул ему дед.– Ну, так и че сидишь здесь тада? У нас в деревне батальон стоит саперный. Хошь, провожу, солдатик?
– Я не сапер, отец. Я артиллерист. Мне бы в Можайск, в военкомат.
– Ну, солдатик… Можайск. До Можайска десять верст,
ежели напрямки лесом, а ежели дорогами, то все пятнадцать, потому как с крюками оне. Дойдешь ли, солдатик? Я вон сбегал с утра к сватье, отнес ей свеклы да картошки прошлогодней. Хочь морожена, а все ж… А у ней, стало быть, мукой аржаной разжилси, так это я местный и кажный пень тута знаю. И то заблукал малость. Вот этот каменюка откель, не помню. Может, дождем осенним вымыло. Берлогу опять жа вот эту никогда тута не видал. Будто леший водил последние полчаса по лесу. Теперь-то вижу, что вон моя деревня и, стало быть, дом родной. Дома, токма теперича, нету. Сгорела хатенка, так что в подполе с внучатами зимуем. Бабка опять же моя преставилась ноне, царствие ей небесно,– дед Прохор, снял шапку и перекрестился.– Эх. Беда.
– Ничего, я молодой, пройду по дороге. Вы мне только укажите в какую сторону идти,– попросил Хрюкин.
– Эт мне не жалко,– дед взял сучек и принялся чертить план местности на земле: – Вот это дорога железна. Мы здесь. Это шоссейна дорога. Выйдешь к ней здесь. Напрямки если, то на студену сторону верст пять, а опосля уж прямо до Можайска, десять верст. Только без лыж ты, солдатик, на первой версте вымрешь.
– Так может вы мне свои уступите?– спросил Хрюкин, мысленно уговаривая деда:– "Уступи, помоги".
– Так ить мне, солдатик, не жалко. Лыжи-то бросовые, самоделы, но мне тут самому еще пару верст телепать, так что и не знаю.
– Я заплачу. Вот,– Хрюкин вытащил из кармана золотую монету.– Золото.
– Эк, солдатик, да на кой мне оно? Куда с ним? Вот как бы ты к примеру что из вещей предложил, аль из продуктов.
– С продуктами плохо,– честно признался Хрюкин.– А вещь… Вот полушубок хотите? Он ношенный, но целый.
– Полушубок – это хорошо, но…– Дед Прохор, макнул ржаной сухарь в кипяток и откусив от него размякший кусок, принялся жевать неспешно.
– Что? Хотите, еще соли чуток отсыплю. У меня есть пару кило. Половину отдам,– Хрюкин похвалил себя за хозяйственность и поругал за то, что взял соли мало.
– Со-о-о-оль,– повеселел дед.– Че молчал, солдатик? Кило соли говоришь? Давай в придачу и забирай доски.
Договорившись и ударив с дедом по рукам, Хрюкин отсыпал ему соли и через десять минут уже шлепал в сторону железной дороги. Мешок с сухарями уменьшился заметно и Артур сунул его в рюкзак. Канистра мешала очень и руку оттягивала, так что подумав и очень жалея, он ее все же бросил, решив, что теперь если что, то и снегом обойдется. Лес стоял не сплошной стеной, прореженный войной, с горелыми падями и луговинами заброшенными, так что двигался Хрюкин на север довольно бойко. Пересек через пару километров железную дорогу, а через три еще засветло, вышел к шоссейной. Движение по ней было на удивление интенсивным и Хрюкину, удалось уговорить водителя полуторки, везущего с фронта пустые ящики из-под снарядов, подбросить его до Можайска, посулив ему сухарей.
– Садись, коль так,– согласился ефрейтор, у которого в кабине никого за старшего не оказалось. Об этом его и спросил в первую очередь Артур невзначай.
– Под аэроплан фрицев попали, зёма,– ответил просто ефрейтор.– Только от фронта отгреб и тута нате. Как врезал из пулемету. Вона, глянь,– в кабине, прямо над головой Хрюкина виднелось несколько свежих пулевых пробоин.
– Младшему лейтенанту прямо в голову. В кузове лежит,– ефрейтор зевнул и поинтересовался в свою очередь, кивнув на разноцветный рюкзак.
– Сидор, смотрю, занятный у тебя, земеля. Откуда взял?
– Обменял у союзников на мыло,– брякнул Хрюкин первое что пришло в голову.
– Эт каких союзником? Мериканов? И где это ты их встретил, зема?
– Известно где. На фронте. Приехала к нам делегация от них.– На голубом глазу ответил Хрюкин, пристраиваясь поудобнее.– Вот и форму выдали чтобы, значит, их встречать, черную. Там у них одни негры были, ну и чтобы, значит, их уважить под цвет их рож выдали.
– Здоров ты загибать, земеля,– рассмеялся ефрейтор.– Как звать-то тебя, трепач?
– Артуром зовут,– назвал свое имя родное Хрюкин.
– А я Иван. Держи клешню. Давно такого вруна не встречал. Сыпь дале, про негров мериканских.
– Не веришь? Твое дело,– Артур пожал руку протянутую и, развязав мешок, высыпал сухари на свои колени.– Угощайся, Иван.
– Что-то они у тебя все с плесенью,– сморщился тот, но сухарь все же цапнул и грызть начал с энтузиазмом.
– Сыро нынче, вот и плесень. Летом подсохнут,– махнул рукой Хрюкин.
– Ты их до лета с собой таскать собрался?– хохотнул ефрейтор.
– Эти? Эти я тебе за проезд презентую, а те которые подсохнут летом, летом и будут.
– Чего ты мне этими сухарями сделаешь? Что за слово иноземное, ну-ка повтори-ка,– заинтересовался водитель.
– Подарю – значит. Презент – подарок. Презентую. Русское слово вполне. С чего ты взял, что иноземное?
– Уху не привычно потому что. Презентуешь? Такие-то че не презентовать? Я вон чуть зубы не сломал, пока разгрыз. Каменной прочности сухари, хоть и с плесенью.
– А больше у меня нет ничего. Так что чем богаты, тем и рады, Вань. Вот приеду в Можайск, там чем-нибудь разживусь. Встану на довольствие.
– От Можайска одно название осталось нынче. Я вчера проезжал через него,– сообщил ефрейтор, засовывая в рот второй сухарь с плесенью.
– Знаю. Но не весь же разрушен. Есть и целые дома. Приткнусь где-нибудь, при какой-нибудь вдове,– подмигнул Артур ефрейтору и тот, не поняв шутки, вдруг резко затормозив, заорал: – А ну вылезай, шкура, к чертовой матери. Там люди под пулями загибаются, а он по вдовушкам мастак. Выметайся, сволота,– и, распахнув настежь дверь фанерную, вышиб Артура тычком ноги из кабины. Хрюкин и сказать-то в свое оправдание ничего не успел, а полуторка уже фырчала впереди метрах в пятидесяти, увозя в своем кузове, ящики пустые снарядные, убитого младшего лейтенанта и лыжи Артуровны – стоимостью в полушубок и кило соли.
– Сам ты сволота,– крикнул Хрюкин запоздало вслед удаляющемуся автомобилю.– Чтоб тебя разбомбило, припадочного!– крикнул он, обнаружив, что остался без лыж.– Гад!– сумерки сгущались, мороз крепчал и Хрюкин побежал в сторону Можайска, прикинув, что до него осталось километров пять. Впереди послышались взрывы и над его головой пронеслись немецкие "штукасы", с воем, от которого волосы на голове у Хрюкина зашевелились. Прыгнув в кювет снежный, он пролежал, закрыв голову руками несколько минут, пока не перестала вздрагивать земля от разрывов и поднялся, предварительно оглядевшись, на четвереньках. Самолетов больше видно не было. Да и темнело на глазах, так что Артур поднялся и, собрав свой скарб, двинулся в путь. Пройдя пару километров, он увидел лежащую на боку полуторку, опрокинутую взрывом. Она показалась ему знакомой и, поравнявшись с ней, Хрюкин убедился, что это именно та самая, которой управлял ефрейтор-псих. Ящики снарядные из кузова высыпались, покойник-лейтенант тоже лежал рядом с кузовом, скрючившись, а вот лыжи Артуру на глаза не попадались. Наконец он их нашел метрах в двадцати от шоссе. Отбросило при взрыве. Совершенно не поврежденные, они опять вернулись к нему. Нацепив лыжи на валенки, Хрюкин вспомнил про ефрейтора и обойдя полуторку, увидел водителя лежащим у колеса. Будто ефрейтор хотел под ним спрятаться, но не успел. Лежал он лицом вверх и изо рта у него торчал прикушенный зубами сухарь. То, что водитель мертв Артур понял сразу, так что и подходить к нему, щупать пульс, не стал. Шапку снял, постоял десять секунд и пошел дальше, в сторону Можайска, до которого осталось всего ничего. Расстояние оставшееся он прошел быстро, даже не пытаясь останавливать транспорт, который в основном шел в сторону фронта. Город встретил Артура шумом автомобильных и танковых двигателей и интенсивным перемещением в строю военных. Черные развалины громоздились вокруг, ефрейтор покойный оказался прав, досталось городку на все сто процентов. Прокатившийся через него дважды фронт не пощадил ни одного дома. Сплошные руины оставил после себя. Приметив огонек, мелькнувший из подвального оконца одного из разрушенных домов, Хрюкин попытался пробраться через завалы бревен и кирпичей, но дважды наткнувшись в темноте на торчащие предметы, плюнул на это занятие и попытался выбраться обратно на улицу, хоть как-то расчищенную, проходящей техникой. В темноте он зацепился ногой за что-то и полетел куда-то, заорав истошно с перепугу. И упал, неудачно приземлившись. Лицом в битый кирпич. Так что очнулся не сразу. А очнулся от того, что кто-то теребил его за рукав и тоненьким голоском звал: – Дяденька, дяденька, вы мертвый? Здесь нельзя лежать. Холодно.
