А те, за кого они будут пить летом, в январе 1942-го, отправились из Петьково, в сторону Можайска. Оставался вопрос не закрытый с Хрюкиным. "Трояны" докладывали, что Артур Макарович обосновался в деревушке Захнево и закосив там под контуженного дурачка, прижился в баньке сердобольного местного жителя. Сидит безвылазно.

– Поехали в Захнево,– предложил Михаил Сергею.

– Поехали. На чем? Верку с Леркой свистнем?

– А почему бы и нет? Два офицера на лошадях – нормально. Не ловить же попутки? А может, танк сюда выдернем? Заодно слегка тут повоюем,– Михаил потер ладони.

– Хватит, Миха, воевать за других. Мне кажется, что и в октябре мы тут напрасно засветились. Толку ноль. Всех, кого мы тормознули тогда и считай дивизию сколотили, эти мудаки в барашковых папахах, тут же под гусеницы немецких танков положили. Шапки бараньи и головы тоже. Не останови мы мужиков, так они ведь мелкими группами добежали бы до самой Москвы, глядишь, и живы бы остались. А так… Раскатали их траками, в один день. Ты веришь, у меня кулаки чесались, проехать по тылам нашим же и передавить там все штабы к чертовой матери, вместе с маршалами этими шизанутыми. Пользу бы принес Родине гораздо большую этим, чем несколькими днями боев у Колоцкого монастыря. Силиверстович с Павловичем еле отговорили. Знаешь, такое складывается впечатление, что войну мы выиграли вопреки этим говнюкам. И если армиями бы командовали не эти гниды, то она закончилась бы на пару лет раньше. Никогда, ни в одной войне Россия не побеждала с такими потерями по отношению к интервентам. Всегда был счет в нашу пользу по погибшим. И ведь что обидно-то… Если бы армия действительно была плохо вооружена… Сволочи звездастые.

– Не все. Были и настоящие люди, которые, сначала думали о стране, а потом о себе. Вот они-то и командовали… Вопреки… По штабам, говоришь, прокатиться хотелось? Без тебя скоро Иосиф Виссарионович так прокатится, что начнут командовать, как миленькие. На него потом, правда, лет пятьдесят все валить будут и врать, что у нас танков в начале войны меньше, чем у немцев было. А что им оставалось делать? Правду рассказать? Так их бы за такую правду бабы русские, взбунтовавшись, порвали бы в клочья. А так вон памятники конные им стоят. Кого ни возьми. Но и умирали все по-скотски. Возьми хоть Жукова. В коме месяц валялся, пока Господь прибрал, а перед этим пять лет паралича. Им колья осиновые через одного нужно было вбивать, чтобы души их черные из тел их гнилых выползти могли. Мы им, конечно, не Судьи, но и без нас есть кому Судить, так что оставь Ему это. Жаль, конечно, что столько народу угробили, не за понюх табаку, но судьбы народов, как и судьбы отдельных людей, самими же народами избираются. Наш, себе такую кровавую избрал.

– Да кто же его спросил? Погнали на убой, как скот.

– Ошибаешься. Выбор был предоставлен каждому. И каждый выбрал, а в результате мы получили, то, что получили.

Народ в какой-то момент, перестал быть народом. Забыл себя. Стал скотом. Вот и погнали его, в забытьи, как скот.

Так что, танк или лошади?

– В танке, конечно, комфортнее, а с лошадьми веселее,– Сергей полез в карман и достал монету.– Орел – танк, решка – лошади,– швырнув монету вверх, он промахнулся, пытаясь ее поймать, и она упала в сугроб, пробив в нем щель.

– Вот блин, похоже, что ребром вниз зависла,– Сергей начал разгребать снег и, добравшись до монеты, сплюнул: – Точно. Что делать?

– Примем среднеарифметическое решение – я на танке, ты на лошади,– предложил Михаил.

– Да ну тебя. Бросаю еще раз,– Сергей опять подбросил монетку и на этот раз поймав, шлепнул ее на запястье левой руки,– Орел. Танк, значит. Свастику не забудь изобразить, я звезду и надпись "За Родину" стирать не стал.

– Лень что ли было?

– Некогда, к тебе спешил.

– Ну да, вдруг бы опоздал,– Михаил огляделся по сторонам. Они уже вышли из деревни, и она темнела черными стенами изб из завалов снежных, дымя в лунном свете десятками труб. Танк появился на околице, выкрашенный в серо-белесые пятна, с синюшными оттенками и на фоне снега выглядел призрачно. Добавив на башню крест, Михаил вскочил на гусеницу и полез в люк: – Чего хлеборезкой щелкаешь?– спросил он у Сергея.– Ныряй на место механика.

– Я не щелкаю, я думаю. Может, все же лучше Верку с Леркой было вызвать? Они, в отличие от этого монстра, сами знают куда скакать. А этим рулить нужно. А?

– Б. Проехали. Жребий брошен, как Гай Юлий Цезарь любил говаривать,– откликнулся Михаил сверху.

– Нашел, кого вспомнить, в рот ему компот,– пробурчал Сергей, ныряя в люк механика-водителя.

Час спустя танк уже скрежетал гусеницами в сторону Рузы, прижимая к обочинам редкий в ночное время автотранспорт. Гремел фронт на востоке совсем близко, глухо ворочаясь в морозном воздухе, звуки падали на пределе слуха пока, доносясь отголосками ночных бомбежек и минометных обстрелов, по заранее пристрелянным площадям.

Двигатель танка урчал едва слышно и Сергей, сидящий за пультом управления, начавший дремать, предложил остановиться на привал и до утра покемарить.

– Загоняй в лес,– согласился с ним Михаил, у которого от мерного покачивания салона, глаза тоже начали слипаться.

Выбрав первую же встречную проплешину, Сергей резко свернул влево и вломился в мелкий еловый подлесок, торчащий едва верхушками из сугробов. Танк, не снижая скорости, проломил метров пятьдесят и, остановившись, медленно вполз в снежную гору, которую взгромоздил впереди себя, замаскировавшись в ней, таким образом, совершенно. А еще через час, северный ветер с воем припорошил следы траков, и выпрямившиеся сосенки снова облепило снегом.

Утро хмурое высветило дорогу на Рузу, совершенно не пригодную для передвижения, какого либо транспорта, кроме танков и привыкшие уже к русским зимним сюрпризам немецкие дорожные службы, именно их и запустили с обеих сторон, использовав трофейные КВ, с нацепленными на них бульдозерными ножами. Эти пару десятков километров стали своеобразной дорогой жизни, по которой в дневное время можно было перебросить с одного фланга на другой группы армий "Центр", материально-технические грузы, а также вывезти в Можайск к железной дороге раненых и обмороженных. Дорожники прилагали, просто героические усилия и каждому солдату здесь можно было выдавать крест за доблесть и самоотверженность, но крестов железных на всех не хватало, зато деревянных, березовых могло хватить на весь Вермахт. Просторы российские, пугающие масштабами своими, вгоняли в уныние немецкое командование, и армия продолжала воевать здесь по инерции, мечтая о том, как бы унести отсюда ноги. Из этого Ада. Немецкие солдаты, поняли что Ад – это не жуткая жара – а жуткий холод и Он не в загробном мире, а в этом – в России. Зачем ТАКОЕ пространство Германии они не могли понять и, выплевывая вместе с кашлем куски обмороженных легких, умирали на этом пространстве, проклиная своих начальников. Фюрера в частности. Именно здесь, в подмосковных полях заснеженных и заболоченных лесах, появилась короткая фраза из двух слов.– "Гитлер капут". Ее впервые произнес кто-то из немцев, сдаваясь в плен, подняв обмороженные руки. Только сам Фюрер с этим был не согласен и используя экономический потенциал всей Европы, пытался доказать, что это не так. Европа, якобы стонущая под каблуком оккупанта, напряглась, выдавая рекордные количества продукции военной, и пополнила ряды Вермахта миллионами своих граждан, которых не брали в Вермахт, но с удовольствием вербовали в Ваффен СС. Дивизии эсэсовские, как поганые грибы наполнили Европейские города, сформированные из кого угодно, русских, украинцев, эстонцев, голландцев, французов. Нет ни одной страны европейской, пожалуй, которая могла бы похвастаться, что не пополнила эти подразделения своими согражданами, в том или ином количестве. Даже джентльмены с кислыми лицами, с берегов загаженной ими Темзы, из Туманного Альбиона, не исключение и III-ий Рейх не оставил их без внимания.