— Эй, я ещё здесь, и мои обезьянки, дорогой, уже заждались меня дома. Рассказывай, чего хотел, время безжалостно.
— Ах да, — вздрогнув, спохватился Освальд, — прости. Я сегодня не очень в форме. Мне нужна союзница, Зи, в борьбе с олигархатом и преступными группировками города. Их что-то слишком много развелось в последнее время, а остаться должна одна — только моя. И, поразмыслив, я решил поручить эту ответственную миссию тебе. Что скажешь, моя дорогая коварная ведьмочка?
Зелена плавно поворачивает голову в сторону окна, выглянув, как луна танцует на небе прощальный танец, окончательно сдавшись туманом, а потом опять глядит в бездонные хитрые глаза Освальда.
Она ничего не говорит. По коварной улыбке он должен понять её ответ. Она согласна.
========== 139. Thomas Hayes аkа принц Уильям и Marilyn Lima аkа Кейт Миддлтон ==========
— О, как это ужасно, когда пресса всё время вмешивается в личную жизнь! Подумать только, теперь я даже не могу спокойно выпить воды! Газетчики должны ответить за это!
Мэрелин вздыхает, не скрывая разочарования. Ничего у неё не получается. Надо было больше на курсы ходить, чаще. И вообще забыть о чем-нибудь ещё, кроме работы. Как было наивно надеяться, что справится с ролью в одном из самых лучших британских сериалов, имея такой скромный, мало что дающий, опыт, как же было это наивно…
Какая она всё-таки идиотка! Нужно было слышать маму, а не менеджера, настаивающего на том, что всё с ней в порядке, и к её игре не может быть претензий. Её игра и есть одна сплошная претензия, черт побери! И ведь знала же, что играет не обычную школьницу, а Кейт Миддлтон, саму герцогиню Кембриджскую! О чём она только думала, на что надеялась, чего ожидала? Вот уже, смотря в зеркало, она начинает думать, что всё плохо, буквально всё. И внешность у неё не такая, как надо, не достаточно аристократичная, и мимика глупая, как будто она не члена британской королевской семьи играет, а маленькую наивную школьницу, как и в «Стыде», и осадка ужасная, никакая не королевская.
Мэрелин с досадой качает головой. Нет, так не пойдет. Ещё немного — и она додумается до того, что ошибка природы.
Закрыв зеркало белоснежным полотном, как делает всегда в гримёрке, когда оно ей не нужно, идёт к Томасу. Замирает у гримёрки. Рука, тянущаяся к двери, застывает, не рискнув постучать. По губам ползёт медленная, добрая улыбка, а на душе тут же становится легче, гораздо легче.
Мэрелин прислушивается, продолжая улыбаться, точно ребенок. Слушает нервные, дёрганные шаги Томаса в гримёрной — из угла в угол, что значит — он тоже очень взволнован и, быть может, на взводе. Мэрелин уже знает, видела, что, когда он волнуется, то ходит взад-вперед с руками, заведенными за спину, и кусает без остановки губы, пока они не дают о себе знать ноющей болью (у неё самой была такая привычка, едва от неё избавилась).
— У меня нет желания учиться в университете. Я намерен уйти. Или хотя бы сделать перерыв. Остаётся только сдать сессию. Однако, скорее всего, я уйду. Нет смысла учить искусства, которые не нужны никому в этом мире, разве что, только энтузиастам. И, прошу тебя, Кейт, не нужно бесконечно мне повторять, что я должен продолжать учёбу. Потому что я не понимаю, почему должен. Нельзя постоянно делать то, что тебе не по душе. Знаешь ли, мне этого и в повседневной жизни хватает.
Репетирует сцену. Всё же интересно, какая версия более правдива: что это Кейт убедила Уильяма продолжать учёбу, но перевестись на географический факультет, или что это отец, принц Чарльз, не дал сыну отчислиться? Мэрелин была уверена, что обе версии правдивы, в большей или меньшей степени.
Робко постучавшись, она, тем не менее, уверенно вошла в гримёрную. Томас стоял, застыв у окна, сведя за спиной руки, но обернулся и улыбнулся ей.
— О, привет. Ну что, как проходят репетиции?
Мэрелин подошла к окну, запрыгнула на подоконник, сложив ногу за ногу.
— Да так, — вздыхает, — не важно. Не герцогиня Кембриджская получается, а какая-то… училка из колледжа!
— Угу, — присев рядом на подоконник, горько кивает Томас и, как Мэрелин предполагала, кусает губу, — и у меня чёрт знает что выходит. Говорю, что, мол, университет оставлю — и сам себе не верю. Зря я так радовался, когда после «Стыда», где играть-то по сути, нечего было, меня сюда сниматься позвали. Да ещё и в какой роли… Как теперь наверстать?
Мэрелин улыбается.
— Ты спишь хорошо по ночам? Потому что у меня уже пару недель бессонница из-за этого проекта. Никакие снотворные не помогают.
— Точно так же — кивает Томас и улыбка его сейчас, наверное, самая обреченная в мире, — не знаю уже, что придумать. Наверное, не готов я к такой ответственности. И ведь ещё попробуй фанатам «Стыда» докажи, что я не бревно бездарное. Достали уже. Только об этом и пишут.
— И у меня так же, — Мэрелин грустно улыбается и кивает, — ладно, давай репетировать сцену на день рождении, раз уж всё равно я здесь? Нам прохлаждаться точно некуда.
Томас кивает, находит нужные листки сценария и, прочитав свою реплику: «Ты же знаешь, Кейт, что для меня будет большой радостью, если ты придешь на мой двадцать первый день рождения, правда?», смотрит на партнершу по съемочной площадке, ожидая ответа.
В таком режиме молодые актёры живут третий месяц. И им, хоть и интересно, но безумно сложно показывать пару, которая только жената восемь лет как, а вместе — почти с самого детства.
========== 140. Спенсер Хастингс, Алекс Дрейк (“Милые обманщицы”) и Эдвард Нигма ==========
Это ненормально, когда у тебя есть двойник. В смысле, у всех людей, наверное, есть двойник, но обязательно ли злой? Обязательно ли человек, похожий как две капли воды на тебя, унижает, злорадствует, уничтожает и разрушает всё вокруг?
Спенсер не знает, где искать ответ. Она обыскала все форумы, была на приёме у нескольких знаменитых психоаналитиков, задаваясь этим вопросом, и, если бы могла, то с помощью машины времени перенеслась бы во времена, когда папаша Фрейд был ещё жив, чтобы расспросить у него, что за жуть происходит в её жизни. Но время идёт, ответов нет, а вопросов, меж тем, становится всё больше и больше.
У Спенсер пухнет голова, и, кажется, от этого она только сильнее выходит из себя, приглашая бесчинствовать ту, которую так боится (и которую должны бояться другие люди) — Алекс Дрейк. Вчера, например, она подрезала таксиста за то, что тот ей нагрубил (к счастью, не смертельно) и разбила огромное зеркало в спальне, так что теперь Спенсер на своё лицо, подернутое усталостью, смотрит в осколки. А месяц назад она учинила взрыв на улице, когда никто не отвечал правду на какой-то её вопрос, и в результате сильно пострадала девятилетняя девочка, обожгла ноги.
Спенсер места себе не находит, как не находит и решения, что же с этим делать. Она заперла себя в элитную психушку, не выходила на улицу полгода, боялась даже гулять по территории больницы под присмотром медицинского персонала. Она не сопротивлялась и смирилась, когда её поместили в тюрьму, не поверив, что она не притворяется, что действительно не понимает, что делать, как контролировать ужасного монстра в себе, в своей душе. Она смиренно отсидела семь месяцев (за ограбление магазина), и вышла, покорённая загадочной болезнью, разбитая и лишённая ориентиров, в том числе, моральных. Она часами плакала, не выходя из комнаты, потому что не понимала, может ли она ещё считаться собой, воспитанной, честной, нормальной, или этот симпатичный монстр, Алекс Дрейк, полностью захватил её, напрочь лишил воли, разума, рассудка, возможности контролировать — ситуацию и себя. Она больше ни в чём не была уверена, даже в собственном имени. Будешь тут, как же — когда время от времени на волю вырывается человек с другим именем, но с твоим лицом, и творит ужасные злодеяния.
***
Спенсер сходила с ума и, в общем, была уверена, что жить ей недолго осталось. Обречённо вздыхая, считала дни, а, быть может, часы. Питалась солью собственных слёз и горечью несбывшихся надежд. Подумать только — у неё впереди было большое будущее, жизнь, полная конструктива и приключений. Пока зарвавшаяся бунтарка, законченная негодяйка Алекс Дрейк не переступила черту в поисках справедливости, и не сломала её, Спенсер, жизнь.
