Мисс Уордуэл Сабриной, точно тряпочной куклой владеет и за веревки исправно дергает.

Мисс Уордуэл — дьявол манипуляций. Мастер своего дела.

========== 132. Ребекка Майклсон и Освальд Кобблпот ==========

Ребекка, дочь Папаши Майклсона, внучка самого влиятельного Барона этого мрачного города, прекрасная кровавая принцесса в десятом поколении, наслаждалась вином. Тянула сладостный напиток медленно, крепко держала бокал, слегка царапала ногтями стекло.

Обычно она делала так, будучи очень довольной. Сейчас самоуверенная красотка, слава ганстерского рода, испытывала несколько другое чувство. Не удовлетворение, нет. Скорее…

Тут Ребекка задумалась. В самом деле, как назвать чувство, которое она испытала? Возбуждение, наверное. Именно то, какое испытываешь, когда ожидаешь скорой встречи с врагом. Да не просто с врагом, а с тем, кто во всем равен тебе. Который думает так же, как ты, мыслит точно так же, как ты. Ещё и поможет, когда нужно будет. Если ситуация окажется уж совсем безвыходной. И вы не дадите кому-то другому убить противника. Потому что: «Убить это существо поганое могу только я, не трогайте, не смейте, не приближайтесь, не прикасайтесь, сволочи-подонки, негодяи!».

Королева ганстеров Ребекка Майклсон и король преступников Готэма Освальд Кобблпот стали особыми врагами — с привилегиями.

Ребекка узнала бы его шаги из миллионов других. Человек, что так ощутимо хромал, ходил совершенно особенным образом. Шаги у него были чёткие, гулкие, и после каждого шага отлунье звучало по гулким холодным стенам.

Ребекка поставила почти уже пустой бокал на стол, налила еще немного вина. Встала, подошла к окну. Сложив на груди руки, вполне искренне улыбнулась (она, оказывается, очень скучала по своему ловкому, хитрому врагу) и замерла в ожидании.

Он вошел. Тоже с потрясающей, сияющей улыбкой на устах.

— Как поживает самая опасная штучка Готэма после меня?

— Видимо, так же, как и самый опасный негодяй Готэма, после меня, — Ребекка красноречиво посмотрела на Пингвина, чтобы он сомневаться не смел, что она говорит о нём. Впрочем, он и не стал бы. — Великолепно.

— О, как печально, — Освальд, хромая, подошёл к столу, рухнул на стул, закинул ногу за ногу, поставив рядом свою трость с позолоченным набалдашником, — а я всё надеялся, что тебе плохо, ты страдаешь и мучишься.

— Не дождёшься! — сверкнув глазами, пригрозила Ребекка.

— Дождусь, — сладко пропел Освальд, — ещё как дождусь.

Он сделал несколько глотков вина. Ребекка не была бы собой, если бы смолчала.

Она язвительно заметила:

— Ты глотаешь как утка, у которой в глотке кусок травы застрял.

— А ты каркаешь, как ворона, у которой скарлатина — не остался в долгу Освальд.

Ребекка довольно кивнула:

— Принято. Так что ты хотел, отвратительный парень? Неужели соскучился?

— Очень, — пропел Освальд, показательно облизав губы, окрашенные вином, — я почти не спал ночами. Страдал по тебе. Но сейчас не о том. Пришел спросить у мерзкой и отвратительной барышни, что она скажет насчёт приструнить Джеремаю? А то этот стручок, что-то, совсем разошелся. Надо бы показать ему, кто в доме хозяин, м?

Он соблазнительно поиграл бровями (зная, конечно, что Ребекка считает это глупым и не упустив возможности её позлить). Ребекка сделала большой глоток вина, поставила бокал на стол, по правую руку от себя и медленно, степенно кивнула.

— Пора объединяться, мой самый лучший враг.

Самый лучший враг довольно усмехнулся. Кому бы как ни ему знать, что, когда они с мерзкой сучкой Ребеккой Майклсон объединяются, другие мгновенно попадают в ад.

Заживо.

========== 133. Зельда Спеллман и отец Блэквуд ==========

Она — предательница. Следы кнута на её коже — не свидетельство боли, а напоминание ему, что рядом — предательница. Не только его, темнейшей, личности. Но и идеалов святой Церкви, самой тёмной из всех.

Она — негодяйка, тёмная лошадка, непредсказуемая и избалованная женщина, из которой — теперь это вдруг стало так ясно, так понятно! — никогда не получится покорной дочери Церкви. Она лишь надевала эту маску, блестяще исполняла эту роль. Так, что он сам поверил.

Он верил ей долгие годы. Не сомневался в ней никогда. Ему казалось, что она верная, точно пёс, и, даже если отпустить поводок, пёс будет стоять рядом и вонзится зубами в глотку каждому, кто обидит. Ему казалось, что она — твёрдая, как скала. Гранит. Та, что первой бросится на амбразуры, защищая Церковь, Хозяина и их идеалы. Что только ей, единственной, можно верить. Она была его союзником, его единственным настоящим соратником, первой, к кому он бы бежал за помощью, первой, у кого он бы просил защиты, когда почувствовал, что не сможет справиться один.

Но всё это, как оказалось, было иллюзией. Мыльным пузырём, который лопнул, не успев даже показать, как прекрасно переливается на свету.

Она не была даже дьяволицей. Дьявол честнее её.

Она — предательница. Следы кнута на её коже — не свидетельство боли, а напоминание ему, что рядом — предательница. Не только его, темнейшей, личности. Но и идеалов святой Церкви, самой тёмной из всех.

Зельда Спелман — предательница, но он любит её. Он хочет её. Он желает её. Он сходит по ней с ума. И даже воровство дочери, сокрытие факта того, что она жива — для него не аргумент.

Если в дело вступает страсть, другие аргументы не работают. Никогда.

Потому теперь, когда он подходит, чтобы снова ударит её за воровство, предательство и непослушание, когда берет её лицо в ладони и сильно сдавливает челюсть, всегда спрашивает, прежде чем вновь хлёсткая плеть опять пройдётся по нежной коже:

— Понимала ли ты, Зельда Спеллман, что делала, когда врала о смерти моей дочери и воровала её?

И получает ответ — всегда один и тот же:

— Да.

Она, предательница, ни о чём не жалеет.

Ему от этого так больно, что хочется выть.

========== 134. Зельда Спеллман и отец Блэквуд ==========

«Нет, я не хочу его и вовсе не смотрю на него как на мужчину» — убеждает себя Зельда, стараясь на собраниях Церкви отводить глаза, делать вид, что её очень интересует дверь.

«Нет, в мыслях я не захожу дальше верного служения Фаустусу, как главе Церкви. Ну, разве что лёгкий поцелуй станет моим последним оплотом. Последней преградой, перед которой я все баррикады сдам. Один только поцелуй, я конечно же (не) прошу о большем».

Она повторяет это как мантру. Вторит. Просыпается с этими словами на устах, засыпает с этими мыслями. Скрывает их от всех и боится, что кто-нибудь заметит, как дрожат её руки, когда она слушает его проповедь, сжав колени. И как прерывается дыхание, стоит услышать его голос.

Она знает, что бессмысленно убеждать себя, что ничего к нему не чувствует. Знает, что страдать от романтического безумия могла бы девочка, возраста Сабрины, а не она — взрослая ведьма, выбравшая потрясающе прекрасное тело статной женщины.

Она знает, что неправильно думать, что можно даже попытаться отбить мужа у той, кто столько сделала для Церкви Ночи, и что все мысли о том, что это лишь видимость, будто миссис Блэквуд делает что-то важное, нужное, правильное — бред. И что не может она, чужая женщина, ревновать его к его собственной жене, хоть и ревнует, как дикая кошка.

Она понимает, что не имеет право любить того, кто годы отдал на служение Сатане, их Хозяину, что это — странные замашки, невероятная наглость, которой, даже у неё, Зельды Спеллман, есть предел. Что существует красная линия, за которую нельзя переступать. Что это почти как хотеть ребенка от Сатаны — от рогатого, не человека, не ведьмака, а от настоящего воплощения зла. Что даже при внешней иллюзии, что правило в Их Церкви только одно — искренне верить во всемогущество Сатаны, подчиняться великому Хозяину, и не ставить его власть под сомнение — есть ещё масса мелких правил, которые тоже нужно соблюдать. Которым тоже необходимо подчиняться.

И знает, что их все, без исключения, до единого — нарушила. Потому что испытывает невозможное, неправильное чувство. Потому что влюбилась.