Это он держал тебя в заложниках целый год, тебя, и целую Землю.

Это он всё это время всё рушил.

Он не заслуживает твоей дружбы и любви, Доктор.

Он плохой, накажи его!

Он заслуживает смерти.

Острая боль, рвущая на части от потока слов, что ворвались в её голову, снова насилуют сознание, ощущение несправедливости происходящего и своей огромной в том вины, тоска и тревога последних дней, когда она совсем не может вспомнить даже, кто же она такая, пустота в браке с Уиллом, браке, который не был настоящим, переживания, слёзы, вековое одиночество — всё это валится на неё горой и выплёскивается яростью. Она сжимает кулаки, она бьет Гарри по плечам, по спине, задевает щёку, лицо, стучит по пояснице, не сразу поняв, что прыгнула на него, оседлала, и лупит без остановки. Она царапает ему лицо, шею, вонзается в кожу когтями, зубами, кусает за ухо, заставляя взвыть от боли, пинает ногами, рвёт позвоночник под одеждой. И ревёт, ревёт, ревёт, не останавливаясь ни на миг, икая и задыхаясь. Если её память — это миллион чёрных дыр, одна сплошная, гигантская чёрная дыра, пускай её, наконец, затянет, и это всё прекратиться. Закончится. Навсегда.

В какой-то момент силы её тают, она лужей растекается на полу, хватаясь руками за платье, глотает слёзы, и, кажется, размазывает их по щекам. Что ж, она, по крайней мере, своего добилась: Гарри оставил Уилла в покое. Лежит рядом, будто громом прибитый, шумно дышит, и, вроде бы, тоже плачет (Джуд не уверена). Осталось ещё понять, где Уилл.

Но Гарри не даёт ей понять. Он поднимается, одним рывком поднимает её на руки, хватает в охапку, и тащит в гостиную, на диван. Она не понимает, что происходит. Лоб покрылся испариной. Ей больно, а сам Гарри плачет, но взгляд его чрезвычайно злой, чёрный, как те дыры, что изрешетили её память.

Он больно вонзает её в стену одним ударом. Джуд готова поклясться, что она слышит, как ударились и вопят об этом её легкие. Он рвёт подол её тонкого платья, находит рукой бедро и врезается в него ногтями. Джуд кричит, но даже крик он не даёт ей из груди выпустить — целует, больно укусив за губу, так, что идёт кровь. Которую он тут же с удовольствием маньяка слизывает.

— Сопротивляйся мне сейчас, Джуд, — хрипит он, заражая её утробным кашлем, кажется, из самой глубины пораженной болью глотки, — давай. Ты всегда это делала. Сопротивляйся мне! Сейчас!

Она слышит звук расстегнувшейся ширинки. Пытается вырваться из его рук, ледяных и жестких, но не может — не хватает сил. Он входит в неё одним рывком, сглатывает, закрывает глаза. Движется резко и грубо. Застывший комок рисуется на кадыке. Джуд хочет вонзиться в кадык пальцами. Она хочет сломать Гарри шею.

Но не может. Боль лишила её сил. Страх парализовал её полностью.

Схватив за волосы, Гарри больно бьет её головой об стену. Перед глазами всё плывёт. Кажется, сейчас она потеряет даже те жалкие воспоминания, которые удалось восстановить.

Плевать. Они всё равно фальшивые.

В паху горит. Ещё пару минут, ещё несколько его ударов, и она разорвётся на части, разлетится на куски. Гарри держит её за волосы, судя по звуку, он вырвал клок. Он плачет, сжимает её всё сильнее в тиски, трахает быстрее, но, видимо, не получает удовольствия, или не чувствует совсем ничего.

— Сопротивляйся же мне! Ты всегда это делала! У тебя отлично получалось! Давай же, ну!

Он бьет её по лицу, один, а затем второй раз, и взвывает в болезненном стоне, переходящем в плач.

— Боже, — задыхаясь, закрыв глаза, стонет Джуд, — Боже, что ты делаешь? Что ты делаешь, чёрт тебя дери?!

И он вдруг стихает. Не кончил, совсем нет, дышит тяжко, судорожно, хватает ртом воздух. Но стихает. Бьет ей наотмашь снова, так сильно, что, на доли секунды, Джуд теряет ощущение реальности, а потом, вторгнувшись языком в её ухо, по слогам произносит:

— Бога нет, Джуд. Я — твой Бог!

Он ослабел. Его хватка ослабела. Дрожа и плача, Джуд сползает на пол, чувствуя, как ноет матка, как всё внутри печёт. Она рыдает, закрывает лицо ладонями. Не хочет его видеть.

А потом Гарри достаёт зажигалку. Щёлкает ею. И поджигает висящее на стене деревянное распятье. Крест, в который она часами всматривалась, пытаясь найти ответы, начинает гореть. Джуд слышит звук потрескивающего дерева.

Всё вокруг вертится. Это безумная карусель, у неё уже болит мозг. Но Джуд должна что-то сделать. Она не может просто так его отпустить. Когда он проходит мимо, как ни в чём не бывало, оскалившись, смеётся, она, собравшись с силами, плюёт комком слюны ему в лицо. Метко.

Гарри хохочет хриплым смехом обезумевшего зверя и уходит, громко (даже стёкла задрожали) хлопнув дверьми.

Наконец, комок в её глотке вышел рвотой, густой, с массой жёлтой слюны и пены сверху. Её рвет на пол, прямо возле себя, на разорванное платье. Она поднимается, тянется к ведру воды (какая удача, что Уилл забыл его вынести), и льет на уже наполовину сгоревший крест и почерневшую стену.

Она борется с пожаром сама, хотя надо бы вызвать пожарных. Но Джуд не помнит номера. Только сейчас она понимает, что её руки окостенели, она держит ведро в руках, держит чайник, но ничего не чувствует. Только чёрных дыр в её голове с каждой секундой становится больше и больше. Они, проклятые, размножаются.

Она падает на пол, когда пожар, наконец, потушен. Вяло глядит воспалёнными глазами на стену. Сгорел крест, репродукция картины Моне. Огонь тронул несколько её смешных рисунков (Уилл повесил их на стену, потому что нашел милыми). Надо благодарить высшие силы, если им ещё не плевать на неё, за то, что ничего больше не сгорело.

Видишь, Доктор? Ты должен ненавидеть Мастера. Потому что в следующий раз сгоришь ты.

Джуд трёт виски, пока пальцы не опухают, горячие. Пошёл к чёрту, проклятый Доктор, тебя только сейчас здесь не хватало.

Кое-как встав, Джуд, пошатываясь, идёт в спальню. Нужно посмотреть, как Уилл. Она забыла о нём совершенно. Неблагодарная тварь.

Уилл лежит на кровати, раскинув руки, и смотрит в потолок. Взгляд его как-то странно бегает, он смотрит вверх, но, похоже, ничего не видит.

Вскрикнув, Джуд закрывает рот руками. Пытаясь растормошить Уилла, хлопает его по плечу. Он теперь как великан, набитый соломой — огромный и беззащитный. Болтается в её ладонях как тряпка.

— Уилл, — она берёт в руки его голову, чувствуя, что он горит, — ты слышишь меня? Уилл?

Джуд машет ладонью перед его лицом, замечая, что он следит за передвижением глазами. Значит, он видит. Но легче от этого ни на грамм не становится.

Что делать? Нужно вызвать врачей. Она слышала, что, если чип не очень повредился, серьезных угроз для здоровья нет. Край чипа, самый край, торчит из головы Уилла, как раз за ухом. Это повреждение достаточно серьезное? Сможет ли Уилл прийти в себя? Что он вспомнит?

Нужно вызвать врача, понимает Джуд. Она отчаянно морщит лоб, трёт виски, стучит кулаком по колену, на котором, кажется, образовался синяк. Пытается вспомнить номер. Но она не помнит. И не сможет довезти его до больницы. Она даже не помнит, на каком повороте им нужно повернуть, чтобы туда добраться. Влево? Вправо? Может быть, вообще никакого поворота нет? И она всё себе придумала?

Джуд опять начинает плакать. Она держит в руках слабую, пошатывающуюся голову Уилла, прижимает его к себе. Пытается погладить по волосам, но, когда доходит до затылка, ощущает что-то липкое на пальцах. А Уилл издаёт болезненный, хриплый стон.

Джуд смотрит на свои руки, пробует красное пятно на вкус, осторожно посасывая.

Кровь. Чёрт. Будь ты проклят, чёртов Гарольд Саксон. Будь ты проклят.

Она не знает, сколько времени провела так. Минуту, пять, десять? Не сразу понимает, что в дверь кто-то стучит. Стук переходит в отчаянный, кто-то буквально молотит в неё кулаками.