Праведник замолчал, и они двинулись дальше. Подошли они к дому одного богача, но никто не пригласил их войти, не предложил не то что поесть, но даже воды напиться. На ночь расположились путники на голой земле, но никто не вынес им даже охапки соломы на подстилку. Наутро собрались уходить. Илья-пророк показал своему спутнику покосившуюся стену дома и помолился Богу о том, чтобы стена выпрямилась. Не успел он окончить молитвы, как стена вдруг выпрямилась, и дом снова прочно встал на своем фундаменте. Тут уж праведник не сдержался и попросил Илью-пророка объяснить свое странное поведение: почему бедных за добро он наказал, а богатого за причиненное зло наградил?

— Хорошо, сын мой, — сказал Илья-пророк, — я все тебе объясню. В моих поступках нет ничего странного. Я знал, что у бедняка должна умереть жена, и упросил Бога, чтобы вместо жены умерла корова. Увидев, что стена дома богача покосилась, я понял, что скоро он начнет ее ремонтировать. Но я знал, что там, где будут рыть землю, чтобы укрепить стену, зарыт клад — я и помолился Богу, чтобы стена выпрямилась. Таким образом, злому богачу клад не достанется.

Тут праведник понял, что не следует человеку судить о неисповедимых путях провидения. Очень не хотелось ему расставаться с Ильей-пророком, но пришлось. Условие есть условие.

В Йом Кипур все евреи собрались в синагоге на молитву. Не пришел только Берл-портной. Раввин заволновался: где Берл? Без него нельзя начать молитву — так почему-то считал старый раввин. Когда Берла наконец нашли и привели в синагогу, портной, ни с кем не поздоровавшись, надменно спросил раввина:

— В чем дело? Зачем ты звал меня?

— Разве ты не знаешь, что сегодня великий день — суббота суббот, Йом Кипур? Разве ты не знаешь, что сегодня все молитвы возносятся прямо к подножью Господнего Престола?

— Знаю, но я Ему больше не слуга. Бог виноват передо мной. Если бы можно было подать на Бога в суд, я бы привлек Его к ответу.

— Твои слова греховны. Но о чем твоя тяжба с Богом?

— Вот о чем. Несколько месяцев тому назад, в канун Пейсаха, я сидел, не зная, как мне справить сейдер, не на что мне было приодеться, не на что купить еды, не было у меня ни денег, ни работы. Вдруг из соседнего замка посылает за мной пан. Он купил дорогой мех и решил сшить себе шубу. Я подумал, что Господь надо мной сжалился. По обычаю ремесла, то, что остается от ткани или меха, принадлежит мастеру. Когда я окончил работу, остались три маленькие шкурки. Богу не должно быть обидно, подумал я, если я заберу эти шкурки себе, выручу несколько монет и куплю еды на сейдер. Но как вынести шкурки из замка? На мое счастье, при расчете мне дали несколько хлебов. В них я и вложил шкурки. Выхожу из замка с хлебами и хвалю Бога. Только отошел, слышу за собой топот погони. Я быстро спрятал хлебы со шкурками в кусты, завалил их камнями, оставил знак и вернулся в замок. Оказалось, что я забыл обметать петли. Доделал работу и поспешил обратно. Нашел камни, нашел знак, но хлебов со шкурками я не нашел. Их не оказалось. Кто-то их похитил. Куда они могли деться? Меня никто не видел — ни человек, ни зверь, ни птица. Кто забрал? Бог единственный видел. Он и забрал! Он жестоко, несправедливо, незаконно отобрал то, что мне принадлежало по многолетнему обычаю ремесла. Значит, Его не трогают мои нужда и горе. Я Ему больше не служу. Не может существовать закона, оправдывающего страдания людей, так что я теперь не признаю праздников Божьих и не молюсь Богу.

— Но ты украл шкурки у пана, — сказал раввин, — ты нарушил Божий закон, охраняющий права пана.

— А вы, ребе, разве не знаете, что человеческий обычай ломает Божий закон? Разве закон должен отнимать у людей радость, надежду и жизнь? Мой спор с Богом праведен.

— Так что тебе нужно, Берл?

— Обычно в Йом Кипур, — сказал портной, — отпускаются грехи человека, совершенные по отношению к Богу. Но в этот день должны быть отпущены также и грехи Бога по отношению к людям. Обиды и несправедливости, которые Бог нанес людям, тоже должны быть искуплены.

Случилась эта история в те дни, когда мы жили под благодатной сенью великого цадика, мудреца и чудотворца ребе Элимелеха. В каждом доме имя его произносилось с трепетом и любовью, в каждой семье рассказывали о нем десятки чудесных историй. Но чудеснее всех историй, передававшихся в народе из уст в уста, удивительная история о том, как Господь Бог был вызван на суд и как судил его не кто иной, как великий ребе Элимелех.

Но да будет все рассказано по порядку.

В один из дней, в мрачный день всенародного горя, царь издал гзейру: повелел изгнать всех евреев из пределов своего государства в течение одного месяца. Царский указ с быстротой молнии достиг самых отдаленных местечек и сел и поверг в глубокий траур все общины. Что испокон веков делали в таких случаях евреи? Объявляли пост. Объявили и на этот раз. За исключением детей, беременных и больных, все постились и возносили к Небу горячие молитвы.

В синагогах день и ночь не закрывались дверцы кивотов со свитками Торы. Раввины и цадики, облачившись в талесы и тфилин, не ведая ни сна, ни отдыха, читали псалмы и скорбные молитвы. Проходил день за днем, приближался роковой срок, но ничто не указывало на то, что Бог смилостивился и отменил злую гзейру.

И только один человек не был погружен в траур, не скорбел и не плакал. Это был знаменитый глава Воложинской ешивы, мудрый и благочестивый реб Нохемце. Со дня оглашения гзейры реб Нохемце засел за книги. Он обращался к Хошен Мишпат и к Шулхан Орух, он усиленно искал ответа на мучившие его вопросы в Арба Турим, в Яд Хазака, и Зогаре и других книгах. Он перелистал за эти страшные дни сотни, тысячи пожелтевших страниц, с каждым разом находя все новые и новые подтверждения зародившейся в нем великой мысли. Так он провел несколько дней в неустанном напряжении всех умственных сил. Наконец реб Нохемце завершил свой труд: захлопнул последний прочитанный фолиант, покинул свой дом и направился к ребе Элимелеху.

— Ребе! — сказал реб Нохемце, представ перед великим ребе Элимелехом. — Вправе ли господин допустить, чтобы кто-либо вмешивался в судьбу его рабов?

— Нет! — ответил ребе Элимелех. — Он может это сделать, только отказавшись от своего права владеть этими рабами.

— Правильно, великий ребе, — сказал реб Нохемце. — Так говорит святая Тора, и так говорят наши мудрецы и законоучители. И я прихожу к тебе с жалобой на этого господина и требую осудить его действия. Как мог допустить Бог, чтобы какой-то земной царь по собственному капризу согнал с насиженных мест целый народ и обрек его на бедствия и страдания?

— Чего же ты хочешь, сын мой? — спросил ребе Элимелех.

— Я требую к суду Господа Бога! Пусть Он предстанет перед судом собственных законов!

— Одумайся, сын мой! — сказал печально ребе Элимелех. — Как мы, земные твари, можем призвать к ответу Создателя Мира?

— Можем, если Он творит несправедливость!

— Но, быть может, было бы разумней судить царя земного? — спросил ребе Элимелех.

— Царя земного? А за что его судить, если он только орудие в руке Божьей и творит Его волю? — упрямо возразил реб Нохемце.

И ребе Элимелех погрузился в тягостные раздумья. Долго длились эти размышления, и мудрый, благочестивый реб Нохемце стоял около него и смиренно дожидался его решения. Наконец ребе поднял голову и сказал:

— Твое желание вызвать на Дин Тойро самого Господа Бога смело и даже дерзко, но, принимая во внимание, что это желание вызвано не себялюбием или честолюбием, а высокой любовью к народу и сочувствием к его страданиям и бедствиям, принимая во внимание твое самопожертвование и презрение к опасности, которой ты подвергаешь свою жизнь и свою душу, я, скромный слуга Божий, готов отважиться на то, чтобы призвать к суду Бога, но только в том случае, если мне, как судье, будет придана коллегия таких судей, которая не даст решению суда уклониться от истины.