Долго мчалась лошадь без пути по чистому полю, а наш парень — ни жив ни мертв, не знал, где он и что с ним творится. К утру только доехал до дома.

Авремл схватил сильную горячку, долго болел и чуть не умер, но все же выздоровел, даже дожил до глубокой старости. И даже при случае вспоминал и с удовольствием рассказывал о том, что с ним приключилось в молодости.

Ехал еврей на подводе из Махновки в Бердичев. В одном месте надо было подняться в гору. Лошади никак не могли одолеть подъем. Видит еврей: пасутся чьи-то кони, а хозяина нет. Припряг он одного из этих коней, и они поехали. Едут они и час, и два, и пять, а города все нет, хотя давным-давно должны были приехать. Проездив всю ночь, еврей на рассвете увидел, что он все еще у той горы. Тут он понял, что это нечистая сила. Крикнул он: «Шма Исроэл!» — и чужой конь мгновенно исчез.

Когда еврей приехал в Бердичев и рассказал о происшедшем одному балаголе, тот сказал, что нечистая сила нарочно приняла вид коня, чтобы испытать, захочет ли он присвоить себе чужого коня или нет.

— Где нечестивое дело, там и нечистая сила, — так сказал балагола.

В старину, когда о железных дорогах еще и помину не было, а почтовые конторы были большой редкостью, жил-был в одном местечке еврей, по занятию своему «ходок». Ходоку, бывало, передавали, как нарочному, письма, посылки, деньги, а он доставлял их в соседние деревни, местечки, ближайшие имения и окрестные города, за что получал малую плату. Заработки у нашего ходока были ничтожные, так как он ходил пешком и исполнял поручения медленно. Обременен же он был громадным семейством: кучею детей, мал мала меньше, и потому неудивительно, что был очень беден, но, как благочестивый еврей, терпеливо сносил свою бедность. Другое дело, его жена: она, наоборот, все время жаловалась на бедность и нередко донимала своего мужа попреками — отчего-де он не придумает средства, как выбиться из нищеты. На подобные приставания жены бедный ходок, бывало, не возражал, а только ниже опускал голову и тяжело вздыхал. Однажды, в ночь с субботы на воскресенье, когда от попреков жены стало ему невмоготу, горемычный ходок нахлобучил шапку, подпоясался кушаком, взял в руки свою неразлучную палку и пошел бесцельно бродить по улицам местечка. Побродив таким образом некоторое время, он незаметно для самого себя очутился в глухом месте за околицей местечка, на гребле (плотине) за слободой. Место это издавна слыло нечистым. Упаси Господь попасть туда ночью, а тем более в период между Пейсахом и Швуес или в ночь со среды на четверг или с субботы на воскресенье, когда, как известно, нечистая сила чаще и охотнее показывается и смелее проказит.

Притомившись, наш бедный ходок стал оглядываться вокруг — куда же это он забрел? Но не успел он сообразить, куда попал, как вдруг увидел перед собой знакомого крестьянина-мельника с панской усадьбы. Разговорившись с ходоком и узнав о его крайней нужде, мельник предложил ему идти вместе с ним и сказал:

— Жалко мне тебя, горемыка, я тебя озолочу! Не смейся надо мной, я не пьян, даром, что простой мужик, у меня много золота — больше, чем у любого пана. Ступай за мной и не пророни ни полслова, что бы ты ни увидел, а то плохо будет.

— Ну, — думает еврей, — всяко бывает на белом свете, видно, Господь сжалился надо мною и моими малыми ребятишками и послал мне этого мужика выручить меня в трудное время.

Идут они час, идут другой — ничего не видать, темень страшная. Вдруг заметил еврей мерцающий вдали огонек. Подошли они ближе; огонек все ярче, ярче, наконец показался громадный замок, весь залитый огнями.

— Ступай за мной и запоминай все, что увидишь, — говорит мельник и ведет дрожащего всем телом ходока во дворец, не дворец — загляденье!

Мраморные лестницы, зеркальные палаты, шелк да бархат кругом, а золота и серебра так и валяется по полу тьма-тьмущая! Идут они дальше по бесчисленным комнатам из одной в другую — везде богатство и роскошь, но нигде ни живой души. Наконец привел мельник еврея в самую дальнюю комнату без всяких украшений и мебели. Посреди комнаты стоит русская печь, а на шестке сидит большой жирный кот, мурлычет, жмурит глаза да умывается лапкой. Обернулся мельник к ходоку, пристально посмотрел на него и говорит:

— Хочешь владеть всеми этими несметными богатствами? Все это будет твое, если станешь служить этому коту как богу!

Еврей так и ахнул: мельник-то — колдун, кот — нечистая сила, а замок со всеми богатствами — дьявольское наваждение! Понял это ходок да как закричит громким голосом:

— Шма Исроэл!

Глядь — ничего уже нет перед глазами: ни дворца, ни мельника, ни кота, словно все они сквозь землю провалились, а сам он стоит посреди гребли, увязнув по колено в топкой грязи. С молитвой на устах, дрожа всем телом, выбрался он с трудом из грязи и побежал без оглядки к местечку. Добежал до своей хаты, у самых дверей растянулся пластом. От страха схватил ходок сильную горячку и чуть было не помер. Но судьба сжалилась над ним и его малыми детьми: он вскорости поправился и опять принялся за свое обычное дело. Ходок этот дожил до глубокой старости, удостоившись узреть праправнуков своих.

В одном местечке жил человек. Был он шойхетом и мойэлом. Звали его реб Арн. И был реб Арн по натуре своей скряга. Хоть и не был он богачом, дрожал над каждой копейкой. Дело доходило до того, что нищим иногда отказывал в милостыне. Он хорошо знал этот свой недостаток, сокрушался, но ничего не мог с собой поделать, и потому был всегда угрюм и печален.

Однажды к нему явился какой-то еврей. Сказал, что живет в такой-то деревне, и пригласил реб Арна к себе на обрезание. Быстро собрался в дорогу реб Арн и уже через полчаса был в пути. Долго они ехали, много проехали деревень и, наконец, въехали в какое-то странное село: все дома были новые, исправные, улицы прямые, но ни синагоги, ни церкви реб Арн, как ни старался, не увидел; что же касается людей, то, несмотря на то, что только свечерело, на улице никого не было видно.

Въехали в какой-то двор. Зашли в просторный дом. Говорит реб Арн хозяину:

— Прежде всего, надо посмотреть роженицу.

Заходят они в светлую спальню, где лежит молодая мать. Она очень обрадовалась приезду мойэла, попросила мужа за чем-то сходить и, как только осталась наедине с реб Арном, сразу подозвала его к себе и, торопясь и поминутно оглядываясь по сторонам, прошептала:

— Знайте, что и мой муж, и все жители этого села — шейдим. Я же смертный человек. Берегитесь всего, ничего не ешьте, не берите ни денег, ни вещей — иначе погибнете.

Тут в комнату вошел муж, и женщина замолчала.

После обрезания хозяин повел реб Арна к столу, который был уставлен яствами. Но гость отказался есть, дескать, устал в дороге. Утром реб Арн тоже не стал есть, сказал, что у него пост. Перед отъездом гостя хозяин вынул деньги и дал ему за труды, но реб Арн денег не взял, дескать, не хочу продавать мицву за деньги.

Тогда хозяин повел гостя по дому. В первой комнате оказались груды серебра, и хозяин предложил гостю взять, сколько тот захочет, но реб Арн отказался. Во второй комнате лежало золото, в третьей — брильянты. Скрепя сердце реб Арн на каждое предложение отвечал отказом. Наконец они вошли в последнюю комнату. Там висели обыкновенные железные ключи, и реб Арн с удивлением узнал среди них ключи от своих сундуков.

— Как попали к вам мои ключи? — спросил он.

— У нас здесь ключи от сердец всех скряг, — ответил хозяин, — для того чтобы они не могли пользоваться своим имуществом. Пока ключи у нас, они получают свое наказание еще при жизни.

И в первый раз реб Арн сам попросил хозяина:

— Дайте мне мои ключи!

Получил свои ключи реб Арн и радостный уехал домой.

С тех пор реб Арн изменился до неузнаваемости. Он перестал быть скрягой. Раздавал милостыню направо и налево, щедрой рукой жертвовал в синагоге на бедных и был всегда весел и счастлив.