— К тому же, это придаёт свою специфику поведению мужчины. Он не просто соблазняет жертву. Он, в некотором роде, совершенствует их: их наряды, их поведение, их жизнь. Вот на что нам надо обратить внимание, пытаясь определить личность следующей жертвы. Держать ушки на макушке.
— Их наряды и поведение…
А машинально повторил эти слова, потому что они показались мне знакомыми.
А потом я понял.
— Именно об этом вы мне говорили прошлым вечером! Чарльз Фроман! Он даже указывал своим актрисам, что они должны прогуливаться не по Бродвею, а только по Пятой Авеню. Ведь имидж — это всё! И кажется, Тимоти По намекнул мне сегодня на нечто подобное…
Алистер забеспокоился.
— Вы же не предполагаете, что…
— Я не предполагаю ничего. Но всё возможно, — я старался говорить спокойно. — Держать ушки на макушке — так вы, кажется, сказали?
Алистер молча кивнул.
В этот момент Мама принесла к нашему столику кофейник. Я налил себе целую чашку ароматного горячего кофе, но отказался от выпечки, которую Алистер, напротив, с удовольствием поглощал.
По крайней мере, в одном Алистер был прав: убийца, решившийся на столь изощрённый план — да не один раз, а два! — не собирался останавливаться.
Он убьёт снова.
Вопрос лишь в одном: когда?
И хватит ли нам времени, чтобы его остановить?
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Здание Девятнадцатого полицейского участка.
— Комиссар Бингем на это не пойдёт.
Малвани был мрачным и угрюмым. Он сидел за своим столом, скрестив недовольно руки.
Но я не отступал.
— Но ты же понимаешь, почему нам нужно с ним поговорить. Я не предлагаю вести его сюда для допроса. Мы можем просто по-дружески поговорить: либо в твоём кабинете, либо у него дома.
Малвани чуть не зарычал на меня, стукнув по столу кулаком:
— Уж дома-то точно не стоит тревожить Чарльза Фромана! Ты, кажется, не совсем понимаешь, какими связями обладает этот человек. Он находится в прекрасных отношениях и с мэром, и с комиссаром, и со многими другими. Всем нравится, какие деньги приносят городу его спектакли.
Малвани чуть успокоился и откинулся на спинку стула.
— Дело в том, что меня уволят к чертям, если я буду слишком глубоко копать в деле, которое меня попросили оставить в покое.
Мы с Малвани практически были одни в участке. Поздним вечером в субботу тут находился лишь один-единственный полицейский на первом этаже на пропускной, и он явно находился вне пределов слышимости.
Я начал расхаживать взад и вперёд перед его столом.
— Но ты же понимаешь, почему мне нужно с ним поговорить. Если в деле замешан и не Фроман лично, то уж точно один из его работников. Убийства происходят в его театрах. И то, как убийца контролирует своих жертв, очень напоминает контроль самого Фромана над актёрами.
Я развернулся лицом к Малвани.
— Возможно, я придумал способ поговорить с Фроманом неофициально, не привлекая к этому тебя. Мы же можем с ним столкнуться случайно, скажем, не вечеринке или в театре?
Не успел я закончить фразу, как Малвани громко хлопнул ладонью по столу и разразился гомерическим хохотом, мгновенно забыв о раздражении.
— Ты, Зиль?! Завсегдатай званых вечеров? И когда последний раз ты был на подобных мероприятиях?
Я усмехнулся и покачал головой.
— Ты же прекрасно знаешь, что не был вообще. Но никогда не поздно начать, верно?
Идея явно забавляла Малвани.
— Подобные вечера больше подходят твоему профессору. Кстати, где он сегодня?
— Повёл Изабеллу слушать симфонию.
После ужина, они отправились в Карнеги-Холл на выступление Нью-Йоркского филармонического оркестра. Алистер взял билеты, потому что сегодняшняя программа включала так любимые Изабеллой Бранденбургские концерты9.
— Хм. В любом случае, у него больше возможностей получить приглашение на званый вечер среди театралов, чем у тебя.
Голос Малвани вновь стал серьёзным.
— Хотя я и не понимаю, чем тебе это поможет. Ты должен отказаться от идеи поговорить с Фроманом.
— Значит, комиссар не слишком заинтересован в поимке настоящего убийцы и скорее сделает козлом отпущения не того человека? — я опять развернулся к Малвани лицом.
Малвани посмотрел на меня со смесью разочарования и усталости.
— Идём, — произнёс он, наконец. — Ты домой на поезде? Если да, то я пойду с тобой. Сам направляюсь в сторону Центрального вокзала.
Я согласно кивнул. Мы вышли из здания участка, и лишь в свете уличных фонарей я разглядел, что всё его лицо покрыто морщинами от усталости.
Малвани потянулся к верхней пуговице пальто, чтобы запахнуться плотнее, хотя сегодняшняя погода была значительно теплее, чем вчерашний кратковременный снегопад.
Несколько кварталов мы прошли молча, а затем Малвани заговорил:
— Как там говорят, Зиль? Будь осторожен в своих желаниях? — мужчина вздохнул. — Я всегда хотел быть капитаном участка. Но это может быть таким неблагодарным делом! Столько людей с противоположными интересами, а я должен балансировать между ними…
— Хочешь сказать, мой интерес теперь тоже противоположен другим? Вспомни, это ты попросил меня о помощи. Это было твоё дело, а не моё.
Я понимал, что был резок, напоминая ему об этом.
— Я не это имел в виду… Видишь ли, этот комиссар… — начал Малвани, но замолчал на полуслове.
— Я знаю, у тебя сейчас стало больше проблем, — уже мягче произнёс я. — Но и ты, и я сталкивались с ними всегда. Помнишь, как мы начинали? Только выпустились, только закончили подготовку и узнали, что наш начальник…
— Брал взятки? — печально прервал меня Малвани. — Да, я помню. Ты так ему доверял, а потом узнал, что он тоже во всём замешан.
Я подстроился под широкие шаги Малвани.
— И всё это — в разгар реформ Рузвельта. Он сделал много всего, пока был шефом полиции, чтобы очистить наши ряды от коррупции, но даже он не смог положить всему конец.
Малвани усмехнулся.
— Он издал указ, благодаря которому и ты, и я смогли служить в полиции. Это многое значит.
Наш нынешний президент, Тедди Рузвельт, был шефом полиции Нью-Йорка в 1896 году, когда Малвани и я сдавали вступительный экзамен, обязательный для всех новых полицейских.
Нам повезло.
До Рузвельта в ряды полиции можно было попасть только двумя способами: либо взятки, либо хорошие связи. Либо и то, и другое.
Хотя никто из прохожих не мог нас подслушать, я всё равно понизил голос, прежде чем ответить:
— Помнишь, тогда мы решили, что единственное, что важно — сами жертвы. Что мы будем бороться против любого проявления коррупции, которая будет мешать нам добиться правосудия, которого они заслуживают. Остальное неважно.
Малвани глубокомысленно кивнул.
— Помню. Ты называл это «вопросом выбора правильного сражения».
Я стиснул зубы.
— И я выбираю этот. Потому что у нас две жертвы — Анни Жермен и Элиза Даунс— чьи интересы находятся под угрозой.
Малвани не повернулся ко мне, избегая взгляда, и я на секунду подумал, что сейчас он вновь взорвётся.
Но вместо этого он покорно взглянул на меня.
— Эх, Зиль, если бы тебе удалось закончить колледж, ты бы стал чертовски классным адвокатом. Я не могу с тобой спорить.
— Так как ты можешь оправдывать и защищать Фромана, если существует вероятность, что он или кто-то из его подчинённых замешаны в смерти двух девушек? — резко произнёс я. — Ты не можешь такое говорить.
— Сейчас я могу тебе сказать только одно, — побледнел Малвани. — Делай, что должен. И если сможешь провернуть всё так, чтобы не взбаламутить воду, то всё будет отлично.
На этом мы с ним попрощались возле здания Центрального вокзала.
Я направился к скамейке напротив девятнадцатого пути, на который через десять минут должен был прибыть мой поезд. Я правильно поступил, когда не рассказал Малвани о Тимоти По.
