Король Фредерик умер. Вот просто взял и умер, сидя за обеденным столом. Вскрытие позволило установить причину — сердечный приступ. Однако на сердце король никогда ранее не жаловался. Начали подозревать яд, но врачи только руками разводили: никаких следов отравления, всё естественно. Его величеству давно уже не двадцать было, да и перенапрягся, видать, заведя красивую пассию. Словом, права на престол заявила его жена, Ульрика-Элеонора, сестра Карла Двенадцатого. Но риксдаг лёг костьми, резонно полагая, что если старая курица один раз уже втравила Швецию в разорительную и бессмысленную войну, то сделает это снова. Вдовствующей королеве было отказано в правах на престол «по неспособности править». Но вот незадача: Карл Голштейн-Готторпский, её родной племянник, скончался от жестокой простуды месяц назад, оставив после себя вдову, Анну Петровну, и маленькую хиленькую дочь Екатерину, родившуюся после мора. Сажать на престол дочь Петра, или девочку-младенца — не лучший выбор. Потому риксдаг решил пригласить на трон Карла-Августа Голштинского, потомка шведской династии по материнской линии. Но в том-то и проблема, что женой этого голштинца тоже была дочь Петра, Елизавета. Жизнерадостная герцогиня нарожала своему Карлуше сыновей, моровое поветрие тридцатого года обошло их дом стороной. Казалось бы — вот идеальные претенденты на престол. Однако сторонники войны взвились на дыбы, но, поскольку они оказались в меньшинстве, голштинскую семейку всё-таки пригласили и короновали. А вскорости стало понятно, что страной правит не король. Точнее, король, но королём ловко управляет королева, заведшая немало полезных связей среди членов риксдага.
Когда весть о коронации голштинцев дошла в пыльную августовскую Полтаву, Пётр Алексеевич вздохнул с облегчением. Уж кто-кто, а Лиза точно не позволит Швеции ударить с севера, пока батюшка занят югом.
Теперь он ждал вестей с Дона.
…Ты помнишь, сынок, нашу поездку в Москву? Тебе шестой годик шёл, должен бы помнить. Как батюшка наш любимый не нашёл ничего остроумнее, чем сводить нас в Китай-Город, показать австерию «Казанку». Слава богу, что на насквозь купеческой Никольской располагалась Славяно-Греко-Латинская академия. А ты тогда первым обратил внимание на студиозуса, что выделялся среди иных учеников богатырским ростом и возрастом, более приличным университету. «Экая орясина, — сказал батюшка. — Который год в учении, великовозрастный?» «Первый… ваше императорское величество, — со спокойным достоинством ответил студиозус, «окая» по-северному. — Из поморов я. К наукам прилежание имею великое, не к торговлишке, что батюшка мой ведёт. Здесь уж греческий с латынью постиг, счисление, геометрию». Разговорились они, и беседа эта закончилась тем, что батюшка велел студиозусу через два года явиться на аттестацию в Петербург. Так и случилось, с поправкой на наш отъезд на юг: аттестацию проводили в Москве. По её результатам отправлен был студиозус сей в Марбург на учёбу… Ещё два, от силы три года, и пора будет ему, диплом получив, возвращаться. Ибо я, заглянув в его глаза, увидела совершенную бесконечность. Его душа — истинный космос.
Говорят, это несомненный признак гения. Так что если ты захочешь поучиться у кого-то намного умнее меня, долго искать не придётся.
* * *
«Вроде бы недавно по нужде ходил, а опять давит! — с досадой посетовал про себя наказной атаман Всевеликого войска Донского Иван Краснощёков. — Старость — не радость. И силушка в руках ещё есть, пусть не такая, честно сказать, как в двадцать лет. И глаза видят, как бы не дальше, чем в молодости. Правда, чтобы рассмотреть что-то мелкое вблизи, приходится новомодные очки одевать. А с требухой — совсем непорядок. То одно ноет, то другое болит, и работает всё через пень-колоду… Придётся снова останавливаться».
Он легонечко потянул узду, верный вороной кабардинец Удалец послушно свернул в сторону, освобождая путь следовавшему за атаманом войску. Чтобы не глотать пыль, ехал он впереди, вслед за передовым дозором, шедшим в отдалении, разведывая обстановку. Уйдя в сторону на достаточное расстояние, чтобы этой самой пылью, пропади она пропадом, не накрыло, Иван остановился у невысокого курганчика, соскочил на землю из седла и избавился от ненужной жидкости. После чего, ведя коня в поводу, неспешно поднялся на холмик. Там вдали, как раз смутно виднелся расположенный на возвышенности турецкий Азов.
Атаман знал, что с башен или минаретов города тоже видна полоса пыли, выбиваемой из сухой травы копытами лошадей. И не сомневался, что там все прекрасно знают, о выходе донцов на черкесов, на помощь калмыкам, у которых горцы угнали лошадей и украли в одном разгромленном стойбище баб. Уж чего, а доносчиков азовских на Дону всегда хватало, как и в Азове донских конфидентов. Оставалось надеяться, что турки этой вести поверили. Ведь о настоящей цели похода на Дону знало всего лишь несколько человек. Именно поэтому войско прошло на юг, мимо города, успокаивая тревогу азовцев.
«Хороший у меня там домик будет. С садиком-виноградником, конюшней и всем полагающимся. Думается, когда армяна-работорговца, который по ошибке пока считает домик своим, вдумчиво поспрашиваю, в потайных местах немало золотишка-серебришка найдётся, и чего-нибудь ещё интересного…»
Иван обернулся спиной к Азову, лицом к проходящим на юг конным казакам. Широкая степь позволяла здесь не тесниться в пути узкой колонной, идти кучами до десяти-пятнадцати всадников в ряд, но и степь не везде для передвижения удобна. Через те же байбачьи селища без большой нужды только сумасшедший поедет, уж очень велик риск поломать ноги лошадям. Да и через ложбинки, промытые по весне талой водой, тоже нормальный человек коня не направит. Вот и приходится задним рядам глотать белую азовскую пыль.
Хотя, вроде бы, и отошёл от дороги атаман, но и на курганчике пылюка его достала, в нос забралась, расчихаться вынудила. Так чихал, что взопрел немного. А тут ещё заходящее солнце в глаза светит, слепит, пришлось левую кисть над глазами козырьком поставить, чтобы смотреть.
Хлопцы ехали довольно бодро, хоть время уже настало вечернее, пусть песни петь, как утром, не затевали. Кажись, немного удивлённо смотрели, проезжая мимо холмика на своего походного атамана. Наверное, ждали команды на привал, устраиваться-то на ночёвку надо по свету, не во тьме. То, что никакой ночёвки не будет, знало человек меньше, чем пальцев на руках. Волею-неволею, приходилось беречься от азовских подсылов, таиться от своих, иначе ничего из затеи с взятием города на хапок не получится.
Авангард ушёл уже на пару вёрст дальше, когда показался арьергард: шедшие широкой цепью калмыки. Именно они должны были предотвратить попытку предателей предупредить Азов о скором его штурме. Враги не могли не заметить, что пыльное облако продвинулось уже много южнее города, авось, успокоятся от тревоги.
«Если выгорит затея, поставлю прямо в греческой церквушке, что есть в Азове, пудовую свечку Господу нашему, Иисусу Христу. Нет, две свечки, вторую на помин душ христианских воинов, что этой ночью в бою с нехристями сгинут, побед без потерь не бывает. Большое дело сделаем, если Господь позволит. Интересно, чего на сей раз друг Дондука[53] своему Будде жертвовать будет? Для него там тоже добрый дом найден, жида-ростовщика, как бы, не богаче, чем армянский, но меньше глянувшийся мне самому».
Иван перекрестился, спустился пешком с курганчика, ведя коня в поводу, потом вскочил в седло — есть ещё силушка — и направился в голову войска. Наступала самая важная часть задуманного: подкрадывание к городу и штурм.
«Если, конечно, альвы эти не подведут, ворота сумеют втихую захватить. Лезть на стены с готовыми к отражению штурма врагами дурных нема. Кровью своею там точно умоешься, а вот возьмёшь ли город — вилами по воде писано».
Оно, конечно, завсегда сомневаешься в том, кого впервые на серьёзное дело ведёшь. Не подвёл бы. С другой же стороны — альвы себя уже в Ширване показали. Тамошние горские племена, с коими у них в первый же год большое немирье случилось, ныне шибко их боятся. Так боятся, что, почитай, все убежали в султанские земли, только бы подалее от котов быть. Сказывали люди, не любят остроухие, когда у них девок воруют. Кто в сём злодействе уличён был, тех в живых давно никого не осталось. А с чего ещё племенам горским жить, как не торговлей девицами? Вот и подались, болезные, под султанское крылышко… Стало быть, ушастые не новички в войне с нехристями. А вот каковски они умеют крепости штурмом брать, того атаман не ведал.
