На первый взгляд споры в SPD казались лишь продолжением разногласий, так долго разделявших немецкое общество. Однако события на мировой арене очень быстро изменили контуры этих дискуссий. В тот самый день, когда лидеры SPD засели в Берлине, обсуждая более мелкие подробности военных кредитов, по столице разнеслись вести, что в России объявлена всеобщая мобилизация. По сообщениям прессы, русские готовились мобилизовать всю свою армию и морской флот. На следующий день, 1 августа, Германия ответила полной мобилизацией своих армий, жернова войны пришли в движение, и их было не остановить. Практически все, что мог сделать партийный орган SPD, – ужасаться быстроте развития событий. «Пусть это массовое убийство закончится как можно скорее, – призывал он, – и можно будет снова направить все силы на создание мирной общественной культуры»⁴⁰.

Разразившаяся война помогла смягчить некоторые разногласия, глубоко укоренившиеся в немецком обществе. Например, антивоенное движение и демонстрации протеста за мир очень быстро сошли на нет. Когда солдаты строем шли на фронт, шанс остановить смертоносный конфликт, был уже упущен. Несмотря на снижение напряженности в обществе, политическая элита Германии по-прежнему понимала, что должна действовать решительно, если собирается объединить разобщенное население под знаменем войны. Кайзер как раз дал нужный импульс, когда 1 августа обратился к немецкому народу с убежденностью, страстью и верой – качествами, которые обычно с ним не ассоциировались. Выступая на балконе дворца в Берлине, он объявил «гражданский мир» (Burgfrieden). «Теперь я не знаю ни партий, ни конфессий. Все мы сегодня братья-немцы и только братья-немцы», – весьма оптимистично заявил он тысячам людей, собравшимся внизу на площади⁴¹.

Слова Вильгельма II произвели желаемый эффект, и его оппоненты начали проявлять покорность. Третьего августа парламентский комитет SPD наконец согласился поддержать военные кредиты. По итогам внутреннего голосования 78 членов партии высказались «за» и лишь 14 – «против». На следующий день Гуго Гаазе вышел на трибуну перед парламентом, чтобы прочитать заранее подготовленное постановление о поддержке. Вопреки своему самому трезвому расчету, Гаазе подтвердил, что SPD поддержит войну, и заявил, что «в час опасности мы не оставим родину». В конце заседания парламента весь зал встал, и своды здания наполнились «оглушительными рукоплесканиями и овациями, не смолкавшими несколько минут»⁴². За какие-то несколько дней SPD проделала впечатляющий путь, превратившись из антивоенной партии в партию публично поддерживающую конфликт.

Само понятие «гражданского мира», блестяще внедренное в речь кайзера, оказало преображающий эффект на еврейские общины Германии. Больше всего немецких евреев привлекало обещание национального единства, страны без разделения, где евреи и остальные немцы смогут жить как равные сыны одной нации. Однако это давнее желание полного равенства на самом деле никогда не должно было быть тайным, поскольку формально все немцы, вне зависимости от религиозных верований, обладали одинаковыми правами. Закон 1869 года, который впоследствии был внедрен в конституцию Германской империи 1871 года, гарантировал свободу и равенство вероисповедания. Но все же, как слишком хорошо знали еврейские общины, прошлые законодательные гарантии не всегда означали полное равенство. Евреи, которые хотели работать на гражданской службе, в университетах или в военной сфере часто начинали карьеру только для того, чтобы обнаружить, что более высокие места в иерархии для них неофициально закрыты. На рубеже веков один еврейский политик упомянул об этой ситуации, пожаловавшись, что государству понадобилось в среднем восемнадцать лет, чтобы взять на работу юристов-евреев, но всего восемь, чтобы назначить на эти должности христиан⁴³.

Для многих евреев, которые хотели избежать таких предубеждений в свой адрес, многие годы единственным вариантом было обращение в христианство. Крещение внезапно открывало дверь в различные профессии, включая офицерский корпус, куда раньше доступ был закрыт. Опыт Фрица Литтена относится как раз к таким случаям. Литтен, родившийся в еврейской семье в Кенигсберге, пошел против родителей и обратился в христианство в 1890-х годах – это решение позволило ему поступить в офицерский корпус, а в дальнейшем открыло путь в высшие ранги академии⁴⁴. Успех Литтена и ему подобных, без сомнения, воодушевил немецких евреев избрать путь крещения, не обязательно по духовным причинам, но в качестве способа стать «в большей степени немцами». В период с 1880 по 1919 год к одной только протестантской церкви примкнуло 16 479 человек⁴⁵. Разделить этих новообращенных на категории сложно, в особенности потому, что многие сохраняли тесную связь со своей еврейской самоидентификацией долгое время после крещения⁴⁶.

Вот почему значение кайзеровского «гражданского мира» для немецких евреев заключалось в том, что он как будто бы давал шанс покончить с долгой практикой дискриминации без необходимости обращения в христианство. Но в таком случае это означало своего рода отрицательную интеграцию. «Гражданский мир» побудил немецких евреев поддержать войну не потому, что они тоже немцы, а в обмен на обещание, что они в конце концов могут стать частью единой германской нации. Но в августе 1914 года, когда Германия входила в большую войну, эта крошечная лингвистическая уловка озаботила не так уж многих.

Наоборот, слова кайзера немедленно приобрели почти символическое значение для еврейских общин. Многие ведущие еврейские газеты перепечатали его слова полностью, в то время как другие публично восхваляли идею «гражданского мира». CV воодушевленно заявляло, что слова кайзера о единстве «должны стать девизом для нас, евреев», и даже сионисты прониклись патриотическим духом, повторяя строку, что теперь «нет разницы между [евреями] и другими немцами»⁴⁷. Сила «гражданского мира» была такова, что председатель CV Максимилиан Хорвиц даже написал хвалебную поэму и поместил ее на первую страницу ежемесячного бюллетеня ассоциации. Сами стихи, может быть, и не были столь выдающимися, но чувство в них явно было искренним. «Да, мы стоим плечом к плечу! Все различия исчезли там, где были когда-то. Люди высокого или низкого положения, христиане или евреи – теперь мы все один народ одной нации», – гласило начало финальной строфы⁴⁸.

С установлением «гражданского мира» евреи, ранее испытывавшие сомнения насчет своего места в Германии, заново обрели чувство принадлежности. Хорошим примером может служить Людвиг Штраус, впоследствии женившийся на единственной дочери Мартина Бубера, Еве. Отношение пламенного сиониста Штрауса к Германии было более чем неоднозначным, но с началом войны и разговоров о внутреннем единстве его внезапно захлестнуло чувство привязанности к нации. «Я верю, что после этой войны, в которой, я твердо убежден, мы одержим победу, будет прекрасно и радостно быть гражданином Германии», – писал он⁴⁹. Здесь Штраус также подчеркнул причину, по которой многие евреи внезапно поддержали войну – это было связано не только с текущим конфликтом, но и с идеей, что война сделает Германию единой и более справедливой.

В конце августа художник-импрессионист Макс Либерманн, немецкий еврей, попытался отразить на бумаге новые настроения в Германии. Его литография, опубликованная недавно созданным художественным изданием «Kriegszeit», изображает обращение кайзера к толпе, собравшейся перед дворцом в Берлине, о «гражданском мире». Начало войны превратило эту темную массу народа, где едва различимы отдельные лица, в сплоченную группу. Внизу страницы Либерманн повторяет слова кайзера: «Теперь я не знаю ни партий, ни конфессий. Все мы сегодня братья-немцы». Разумеется, литография Либерманна могла изобразить лишь один аспект начала войны. Там, конечно, не было упоминания о разногласиях, тревогах и страхах, разделивших как немецких евреев, так и немцев. Но в то время начало военных действий казалось воплощением обещания нового и лучшего будущего, и не время было задерживаться на прошлых раздорах.