— Когда я была маленькая… — Ава делает вдох, затем выдыхает, качая головой. — Я была всего лишь ребёнком, а он… он…

Я знаю, что с ней случилось, потому что только что почувствовал это. Некоторые вещи не нужно говорить.

— Я не могу, — шепчет она. Ава прижимается ко мне, зарывшись лицом мне в плечо, и я провожу руками по её волосам. — Я просто… я ненавижу его за это. Я не знаю, почему никогда ничего не говорила, понимаешь? Я просто не могла, потому что это было неправильно, но я думала, что сама была виновата, потому что, зачем кому-то делать такое с тобой? Зачем кому-то, кому ты доверял, делать это и говорить эти вещи… делать тебе больно, если ты этого не заслужил? Что со мной было не так, что он должен был делать те вещи? Это было все, что я видела, пока росла. А я лишь хотела быть как все остальные, но я никогда не могла, я никогда не могла… — её слова теряются в рыданиях.

— Но, если бы ты была как все остальные, ты не смогла бы ценить красоту во тьме, чудо света. Как бы ужасно они себя ни чувствовали, то, что ты видишь, как недостатки, — я прижимаю ее к груди, — это то, что делает тебя красивой. Это позволяет понять тех людей, которых никто не понимает. И нам всем нужен кто-то, кто может показать нам, что мы не должны бояться наших демонов, — она опускает руки с моей спины, её тело становится безвольным, и всё, что я могу сделать, — держать её.

Ава — ангел, чьи крылья были отрезаны и отняты, прежде чем её бросили на землю. И как бы это ни было душераздирающе, это самый драгоценный вид, потому что падшие ангелы — единственные существа, которые знают, что представляют собой как небеса, так и ад.

Мы встретились с тёмной стороной человечества, нечестными, полными сурового реализма, ужасными лицами, которые большинство людей видят только в ночных кошмарах. Она и я — мы оба знаем правду: понятие любви — самая большая видимость, которую человек когда-то придумал.

И поэтому она сломлена.

Поэтому сломлен я.

Глава 29

Ава

Он целует меня в спину и утыкается лицом мне в плечо.

— Я никогда не позволю снова сделать тебе так больно.

— Я знаю.

И я это знаю. Пока он со мной, я всегда буду в безопасности. Макс снова ложится, увлекая меня за собой. Он обнимает меня огромной рукой, и все страхи рассеиваются, будто они никогда и не существовали. Я вдыхаю его запах и провожу пальцем по неровной поверхности его живота.

— Ты веришь в судьбу? — спрашиваю я.

Его грудь поднимается от глубокого вдоха.

— Иногда.

— Вера — не временная вещь, Макс.

— Придётся поверить, что это так, — он смеётся. — Потому что я отказываюсь верить, что некоторым вещам суждено быть.

Я обдумываю, что собираюсь сказать, почти отговаривая себя от этого из страха, насколько бредово это будет звучать. Но некоторые вещи, неважно, как глупо они могут звучать, сведут с ума, если о них не сказать.

— Я верю, что встреча с тобой была судьбой.

Я чувствую, как его рука на моём теле напрягается.

— Не говори так, — произносит он с резкой ноткой в голосе, и по какой-то причине это немного разбивает мне сердце.

— Макс…

— Ничего в том, что ты встретила меня, не было судьбоносным, Ава. Это было неправильно, — он делает вдох и проводит рукой по моей спине, шее, волосам. — Возможно, в том, что я встретил тебя, — шепчет он, потом целует меня в лоб, — но не в том, что ты встретила меня.

У меня в груди всё сжимается, и я закусываю губу. Я борюсь с этим, но в данный момент мне больше нет дела. Я хотела, чтобы он согласился. Улыбнулся. Поцеловал меня. Крепче обнял. Но Макс ведёт себя так, будто само понятие «мы» — трагедия.

— Это была судьба, неважно, насколько ужасна была эта случайная встреча — это была судьба.

Секунду спустя прикосновения его руки к моим волосам прекращаются, его тело становится напряжённым. Полный сочувствия человек, который держал меня, говорил мне о моих прекрасных недостатках, он исчез, спрятался за стеной, которую он быстро воздвиг. Кирпичик за кирпичиком. Потому что мы зашли слишком далеко, мы позволили вещам быть слишком реальными, а когда ты чувствуешь вещи — тебе неизбежно причинят боль.

— Ты даже не знаешь меня, Ава, — говорит Макс с горечью в голосе. — Совсем. Даже моей фамилии, — и эта правда причиняет острую боль, но лишь на мгновение.

— Я знаю, что люблю тебя, и это всё, что мне нужно знать, потому что твоё имя не имеет значения, ничто другое не имеет значения… Я люблю тебя.

Он ёрзает в кровати, обхватив меня за щёки руками, притягивая моё лицо к своему. Он прижимает губы к моим губам в настойчивом поцелуе, его язык погружается в мой рот. Я таю. Я теряю голову. Я хочу этого. Боже, я хочу этого, не важно, насколько это неправильно, потому что любовь — ну, любовь не знает границ. Любви не важно, как это получилось, её волнует лишь, что она существует, и это — Макс — он и есть любовь.

Совершенные вещи не требуют улучшения. Нет места в чём-то без изъяна для чего-то, что соответствует, не нужен ещё один мазок кистью, не требуется перезапись. Не совершенство хочет… а обиженные люди, мы хотим так много, вещи, которые только люди, вроде нас, могут понять. И мы оба опустошены — по-разному — но когда что-то сломано, имеет ли на самом деле значение, как оно было разрушено?

И вот так он отрывается от меня. Низкий стон вырывается из его груди, а глаза встречаются с моими. Я вижу, как работает его разум, вижу его борьбу с самим собой из-за того, насколько это неправильно. Ещё один стон, и его взгляд падает на кровать, руками он потирает лицо.

— Макс, — шепчу я. — Это судьба, — и я чувствую такое отчаяние, пытаясь заставить его понять это, потому что я в это верю, и я боюсь, что он только знает об этом. Точно как кто-то, возможно, знает, что есть Бог, но они не верят в это, поэтому они бродят бесцельно, безнадёжно проживая жизнь в поисках чего-то, что, как они чувствуют, должно стать доказательством веры… Макс не может прожить мою жизнь. Он должен поверить в это. Я не зря проходила через ад, чтобы потерять единственное спасение, даже если кто-то когда-либо увидит его рога, а не его крылья.

— Я люблю тебя, — наклонившись, я поднимаю его голову и целую его губы, и он нежно целует меня в ответ. Макс обхватывает мой подбородок руками, затем зарывается ими в волосы и сжимает меня за затылок. И в этом поцелуе я узнаю всё, что мне нужно знать. Говорят, действия звучат громче слов, и мой Бог — настоящий, потому что этот поцелуй — это всё; такой и должна быть любовь: нежной и страстной, отчаянной и пугающей.

Если бы нас когда-нибудь поймали, Макса посадили бы в тюрьму, и я не знаю, смогу ли я вообще защитить его. Но любовь… всегда права, так что же нам делать? Что вы делаете, когда человек, которого вы рождены любить, дан вам под всеми неверными предлогами?

Вы лежите рядом с ними и наслаждаетесь каждым мгновением, которое у вас есть, потому что уверенности нет ни в чём. Абсолютно ни в чём, чёрт возьми.

Глава 30

Макс

Хватило всего пары звонков, чтобы достать поддельные документы для нас обоих. Я откладываю документы в сторону и продолжаю упаковывать наши вещи. Я еще не решил, куда мы поедем, но это должно быть далеко отсюда, это уж точно, чёрт возьми.

Ава выходит из ванной, её волосы всё ещё влажные после душа. Она останавливается перед зеркалом и проводит пальцами по своим теперь длинной до подбородка золотисто-каштановым волосам.

— Я не могу к этому привыкнуть, — говорит она, пристально рассматривая своё отражение в зеркале. — Я на себя не похожа.

— Ты и не должна быть похожа, — смеюсь я и подхожу к ней сзади, положив руки ей на плечи, затем наклоняюсь и целую её в бледную щеку. — Но ты красива с любым цветом волос, — я слегка касаюсь волос девушки, потом возвращаюсь к кровати и внимательно рассматриваю поддельные документы. Когда я открываю паспорт, я читаю вымышленное имя, которое она выбрала: Гвиневра Стивенс.