— Жалостливая ты, добрая чересчур. Собаки — жалкие, вонючие твари, да и кошки тоже, — с глупой улыбкой он помахал рукой едва покачивающемуся в петле кошачьему трупику. — Чего их жалеть, гадость эту? Только стресс снимать на них. Вот наш батя, для примера. На работе его затрахают или любовница не даст — так он на мне отрывается. И ничего, нормально. А я вот на этих тварях отрываюсь. И это правильнее! Детей бить нельзя. Я своих — никогда пальцем не трону!

— Ты меня ударил на прошлой неделе… Стой, что? С чего ты взял, что у папы кто-то есть?

— Ну да. Я слышал, как они щебечутся с ней по телефону. Причём мама в это время дома была! Вот наглый козёл, да? Да и мамка догадывается, если вообще не уверена уже. Эх ты, девчонка! Живёшь в своих розовых очках, дурочка.

— Я не дурочка! Просто я не знала.

— Да забей. Разведутся — нашим легче. Ништяков больше будет. Да и этот, наверное, меня трогать перестанет. Мамка на тебя внимание обратит наконец-то, хех. — Игорь усмехнулся, достал из кармана нож-бабочку и начал тыкать им в собаку. Не прокалывая шкуру, просто убеждаясь, что та ещё может реагировать. Животное стало издавать чуть более громкий хрип.

Катю задел этот разговор. Она понимала, что в их семье давно что-то не так. Но то, что именно он, её полусумасшедший брат откроет ей глаза — девочка никак не ожидала. Положив подбородок на голову медведя, она вглядывалась в импровизированную дверь шалаша, которой служила часть коробки из-под холодильника. Почему-то ей остро захотелось тогда, чтобы эта дверь открылась, вошёл папа, забрал её, пожалел, и всё-всё объяснил, успокоил. Как он это всегда замечательно умел.

— Так чё с псиной делать будем? Она скоро помрёт уже. Подождать или проявить милосердие?

Катя встала и пошла к выходу, не оборачиваясь назад, бросила:

— Прояви милосердие и кошку прихвати. Тут и правда воняет.

Игорь тогда прирезал собаку. Потом шёл за сестрой, в обоих руках держа по мёртвому животному и оставляя за собой кровавый след. Они выкинули трупики в канаву неподалёку.

После этого и до события, предвещавшего развод их родителей и полный раскол семьи, Катя с Игорем стали самыми близкими людьми. Игорь, польщённый полным принятием его таким, какой он есть, более никогда (почти) не поднимал на неё руку. С ней наедине становился весел и общителен, с увлечением делился своими мыслями, идеями, мечтами. И как же они были отвратительны, жестоки и циничны!

К Кате начал проявлять симпатию её одноклассник. Она была не против. Они погуляли пару раз и даже поцеловались. Но об этом быстро проведал Игорь. Поначалу он не выразил открытой ревности и даже не говорил никогда о том пареньке, но факт остаётся фактом: её старший брат чем-то напугал ухажёра, и тот больше и близко не подходил к девочке, всячески избегая её и упорно отказываясь хоть что-то объяснить. Слухи разошлись, и Катю, как сестру того «Отбитого», стали избегать одноклассники, потом и дворовые подружки. Кроме Игоря, у Кати почти не осталось друзей. Но, вероятно, здесь сыграла свою роль не только тень стоящего за ней больного старшего брата, но и происходящие под его влиянием изменения и её, Кати, внутреннего мира, характера и образа мыслей.

Отношения между родителями в это время окончательно испортились. Отец почти не бывал дома, ссылаясь на занятость по работе и постоянные командировки.

Его отсутствие радовало Игоря, который тем временем со скрипом поступил в ПТУ и нашёл там новых друзей. Он каждый день пропадал в их компании, вечно приходя домой в состоянии, которого едва хватало, чтобы добраться до своей кровати.

Мать вымещала всю свою злость и обиду на дочери, возложив на неё практически все обязанности по дому. И несмотря на все старания Кати угодить матери, добиться от неё, если не похвалы, то хотя бы молчаливого одобрения, девушка всё равно получала лишь критику и оскорбления в свой адрес. Даже продолжая прилежно учиться, не разделять увлечений брата алкоголем и наркотиками и покорно помогать матери, она всё равно оставалось нелюбимым ребёнком. Катя чувствовала, как рушилась её самооценка, развивались комплексы и всё чаще ловила себя на том, что стала разделять безумные взгляды брата. Тот лишь изредка заступался за сестру, защищая её от матери. В основном же оставался равнодушным, да и дома бывал нечасто. Но стоит отдать ему должное — Игорь никогда не позволял матери поднимать руку на Катю.

Девочка начала курить, что добавило ещё больше поводов для придирок от матери, которая при этом откровенно игнорировала постоянные вольности сына. Юная Катя скучала по отцу, который, когда находился дома, всегда был особенно ласков с ней, поддерживал, дарил подарки. Это время становилось для девочки настоящим праздником. Он устроил ей самое радостное четырнадцатое день рождение. Забрал её из дома на весь день, водил в парк аттракционов, кино, кафе, подарил дорогой мобильный телефон и позволил ей купить любую понравившуюся одежду. А после, когда нужно было возвращаться домой, остановил машину рядом с подъездом, не желая расставаться с дочерью. Катя просила отца остаться хотя бы сегодня дома, но тот ответил:

— Катя, ты уже не маленькая. Должна сама понимать, что больше мы не сможем жить с твоей мамой. Скоро я уже не буду появляться дома. Поэтому, нам нужно с тобой серьёзно поговорить.

— Папа! Я не хочу, чтобы ты нас бросил, почему именно сегодня ты должен об этом говорить?!

— Катя, я тебя никогда не брошу. Ты всегда будешь моей любимой Катюшей, но с твоей матерью я жить больше не могу, понимаешь? Я старался, изо всех сил старался сохранить семью, но после того, что стало с Игорем… Всё обрушилось, как карточный домик.

— И поэтому ты нашёл любовницу и уходишь от нас к ней? Да, папочка?! — слёзы начали выступать на глазах Кати. Она заметила, как поменялся в лице от неожиданности обвинения её отец.

— Что? Откуда ты знаешь? Ах, это неважно. Наверное, Игорь тебе сказал… — отец устало тёр глаза некоторое время, потом тихо сказал. — Катя, я клянусь тебе, у меня никого нет.

— Но Игорь слышал, как ты с ней разговаривал!

— Игорь — слышал! Боже, дочь! Психиатр мне в общих чертах рассказывал, что слышит наш Игорёк, и, поверь, лучше тебе этого не знать. Скажи мне, ты не замечаешь в нём чего-то, что, хм, вызывает у тебя опасения?

— Игорь — мой брат! Он единственный, кто ко мне хорошо относится, не то что эта… — ругательство в сторону матери едва не сорвалось с Катиного языка, но она вовремя осеклась. Отец вскинул бровь.

— Мать обижает тебя? — Катя опустила голову, слёзы лились ручьём, она старалась сдерживаться изо всех сил, чтобы с рыданием не броситься на шею к отцу. До этого дня она не могла вспомнить, когда последний раз плакала. На папин вопрос она лишь едва заметно кивнула.

— Я поговорю с ней, обещаю. Всё наладится, котёнок. Ну, чего ты? — отец крепко обнял её и продолжил, гладя по голове:

— Это плохо, как с тобой обходится мать, но пойми, — ей тоже тяжело, хоть это её и не оправдывает. Она не может справиться ни с Игорем, ни со своими проблемами. Поэтому и вымещает зло на тебе. Но всё равно, мама тебя любит, и ты всегда будешь для неё любимой дочкой. Сейчас трудное время для нас. Для всех нас. Я обязательно постараюсь до неё достучаться. Но мама, как по мне, не главная наша проблема. Пожалуйста, скажи, Игорь ведёт себя нормально? Он не обижает тебя, не рассказывает что-то такое, ну, например, связанное с жестокостью или насилием? Он перестал со мной общаться, я не могу спросить этого у него. Ты должна знать — у твоего брата, Катя, есть серьёзные проблемы. Ему нужно лечиться, понимаешь? Мать дальше своего носа ничего не видит, но если не обращать внимания, не следить за ним, то он может стать даже опасным. Слышишь, дочь?

Слёзы прекратились. Катя понимала, чего хотел от неё отец. Предать родного брата. Того, кто был так добр к ней, поддерживал её, защищал от нападок матери. Катя знала, что тот шалаш уже походил на живодёрню, и там начали появляться вещи, которых там быть не должно. А разговоры с ним становились всё более безумными, особенно когда Игорь находился под чем-то. Катя была уверена, что её брат действительно имеет проблемы с головой, но совершенно не опасен. По крайней мере, для неё. Сейчас, спустя годы с того дня, Катя понимала, что от её ответа зависела вся её дальнейшая жизнь и всё могло пойти по совершенно другому сценарию, если бы она обнаружила в себе силы сказать правду. Но тогда она лишь тихо и монотонно, как скороговорку, произнесла: