Подозрения в своей неспособности снова полюбить кого-то, как тогда, в юношестве, закрадывались в его сердце. В каждой новой девушке он искал тот образ, который впечатался в его разуме, который он считал идеалом, но так и не мог найти его. Этот образ был соткан из той девочки Оли — его первой влюблённости, при этом улучшенный в его мечтах, пропитанный стремлением к настоящему душевному родству, которого он до сих пор ни с кем и никогда не испытывал. Даже сама — нынешняя, взрослая Оля не дотягивала до того, склеенного рассудком прошлого образа.
Вспоминая день своего пьяного признания и неловкого предложения, он пробуждал в себе старый, давно позабытый стыд. Андрей знал, что уступил бы Ольгу лучшему другу, во что бы это ни стало. Знал, что она предначертана не ему и не хотел пытаться опровергнуть чаяние судьбы. Но всё равно, он сделал ту попытку, обречённую на провал. В последнее время, Андрей задумывался, что было бы, если бы Ольга приняла его чувства? Выбрала его, а не Витю. Как повернулась бы его жизнь? Стал бы он, с роковой неминуемостью, тем, кем он являлся сейчас? И главное, была бы Ольга жива, была бы счастлива с ним так же, как была счастлива с Витей? Но к чему сейчас эти вопросы? Ольги больше нет. Она никогда не вернётся, время не повернёт вспять, предлагая иные варианты событий. Насмешливая цифра «семь», нарисованная губной помадой на её теле, вызывала беспомощную ярость и стремление к разрушению, которые всё труднее было сдерживать.
Официантка принесла новую порцию пива, забрала пустой стакан. Андрей выжал из себя улыбку, забрал выпивку, сделал обильный глоток. Заметил, что излишне сильно сжимает стакан.
Одинокое маленькое пьянство в крошечных тёмных барах входило в привычку. Он один, ему никто не мешал, он никого не обременял. Не нужно было отчитываться ни перед кем. Не было нужды в компании кого-то, кого ему совсем не хотелось видеть. Одиночество пыталось тоскливой, порабощающей сеткой окутать его, но Андрей находил в нём лишь успокоение. Эти две недели с похорон Ольги, эти недели, как он бросил работу, научили Андрея умеренности, выдержке и смирению с собственным одиночеством.
Ледяное пиво просачивалось глубоко внутрь желудка. Андрей пытался сквозь дымный полумрак бара разглядеть других постояльцев, но у него это никак не выходило. Одни сплошные безликие тени, глотающие свои напитки, прожёвывающие свои блюда. Незнакомцы, каждый из которых вызывал невольное подозрение. Что у них, на самом деле, на уме? Что, на самом деле, скрыто в полумраке подобных баров?
Андрей пил пиво, задаваясь вопросом: почему, раз за разом, в своих вечерних прогулках он не может удержаться от того, чтобы не выйти к обществу, отринув умиротворяющее одиночество? Непонятно, почему он позволял себе презрение в стан окружающих его голосов, когда сам стремился их услышать. Наполниться уверенностью, что он — один из них? Такой же полноправный член общества, нормальный человек. Эти заданные ярлыки, которые все с огромной радостью на себя вешали, всегда представлялись ему ограниченными, нелепыми и устаревшими.
Укол совести заставил Андрея взглянуть на себя со стороны. Ведь он сам — лишь жалкий червяк на содержании этого общества: живёт с родителями; не ищет новой работы; не ведёт регулярной половой жизни, с единственным партнёром, которая непременно должна перерасти в жизнь семейную; не стремится к творческому самосовершенствованию, образованию и личностному развитию. Но живёт с непреклонной уверенностью в то, что он избранный, что он особенный, что он непременно сможет добиться того, чего от него все ждут. А главное — того, чего он ждал от самого себя.
Андрей медленно, полностью погрузившись в процесс, принялся за свой поздний ужин. Методичная работа челюстей отвлекала от лишних от мыслей. Вскоре принесли счёт, который оказался более чем демократичным. Андрей оставил купюру, в которую были включены чаевые. Натянул на себя куртку и удалился в промозглые, мокрые, ночные улицы осеннего города.
Всё вокруг серо и безжизненно. Андрей хранил в голове избавляющую, многозначную тишину. Прятал руки в карманах, брёл в неизвестном направлении. Обещанного дождя не было, значит можно ещё немного прогуляться, прежде чем вернуться домой.
Выданный ему при увольнении расчёт стремительно заканчивался. Родители начинали робко, но непреклонно и со всё учащающейся регулярностью заводить разговоры о работе. Андрей и сам понимал, что устроенная им свобода от каких-либо обязательств не может длиться вечно. Напоминания о работе от родителей наводили тоску и скуку. Пережив их, Андрей проникался сущей необходимостью их просьбы. Открывал сайт с вакансиями, непонятно на что злился, выключал компьютер и замыкался в себе.
Андрей не был на похоронах. От этого ему стыдно и тоскливо. Он получил короткое, сухое сообщение от Виктора, сквозь которое просачивалась отчаянная боль друга. В сообщении не было ничего, кроме даты и места. Андрей ответил таким же сухим тоном, выразив свои соболезнования. Отвращение к собственному эгоизму, бесчувственности и трусости пронзало его ежедневно. Он сразу понял, что не сможет перебороть себя и явиться на кладбище, проводить своего друга в последний путь, поддержать другого друга в его горе. Он не смог бы спокойно находиться среди траурных лиц, сдерживать свою боль утраты и ненависть ко всему миру. Это было выше его сил — натянуть на себя очередную маску, произносить пустые слова, подобающие скорбному событию.
Он остался дома, пролежал весь день в кровати, сославшись на болезнь. Разглядывал невидящим взором стены и потолок, пытаясь представить, что в данный момент происходило на кладбище. Эмоции сменяли одну за другой: тоска, обида, злоба, сожаление, вина, и совсем неуместная, но предательски возникшая радость, что он избавил себя от всей этой мрачной церемонии. В голове вспыхивали вопросы, на которые он не мог найти ответа. Казалось, что кто-то невидимый, огромный и всепоглощающий заполнял собой пространство вокруг. Смотрел на него с угрожающим укором. Своим присутствием подчеркивал истинную жалкую низость натуры Андрея.
Тем же вечером, не в силах больше выдержать соседства этого монстра, Андрей положил начало своим ежедневным прогулкам. Шагая по знакомым улочкам родного города, разглядывая лица прохожих, проезжающие машины, дома и деревья, лужи и грязно-жёлтые листья, он проделывал всё большие расстояния, всё дальше уходил от дома. Заходил в самые злачные места: промзоны, гаражи, мрачные, запущенные дворы, безлюдные пустыри, зловонные каналы заводов. Андрей словно искал что-то или кого-то. Убегал от пожирающих мук совести, в надежде наконец найти необходимые для себя ответы.
В первое время, присаживаясь перекурить на влажные лавочки, он доставал телефон, гипнотизируя открытый номер, который успел выучить наизусть. Таил в себе надежду, что сейчас раздастся звонок или он сам наберётся смелости, чтобы сделать одно лёгкое движение пальцем, выждать длинные гудки и услышать ответ.
Годы дружбы подсказывали, что ещё не настал тот момент, чтобы навязываться со своей поддержкой. Андрей старался изо всех сил вообразить, что сейчас переживает Витя, с какой волной лицемерного сожаления он встречается, какое уничтожающее горе потери он испытывает, как тяжело ему приходится. Перекладывая всё это на себя, Андрей не был уверен, что сам хотел бы чего-то иного, кроме исцеляющего одиночества. Сомнения, однако, не отпускали. Прав ли он? Жаждет ли Витя одиночества, как он думал? Или он плохо представлял реакцию друга в столь переломном моменте жизни? Может быть, Виктор хотел, чтобы он пришёл на похороны? Хотел почувствовать поддержку друга, которому совсем недавно открыл то, что его терзало больше всего? А вместо поддержки, Витя видит лишь предательское отсутствие, которое ложится на его теперешнее состояние, трансформируясь в назойливое, гротескное обвинение?
От этих вопросов трудно было избавиться. Неизведанность чужой души, пускай и принадлежащей человеку, которого Андрей считал лучшим другом, приводила в тупик. Время шло, телефон молчал. Нет, конечно, были звонки. Их общие знакомые, приятели, даже те, с которыми много лет не поддерживалось общение, периодически выходили на связь. Хотели поддержать и Андрея, помня, видимо, что хоть Ольга и была девушкой Виктора, но в их глазах — вся троица всегда выглядела неразлучной. Андрей вежливо отвечал, уделял время и слова каждому звонившему, однако твёрдо отказывался от встреч, ссылаясь на несуществующую занятость. Особенно коробили его те, кто был на похоронах, и теперь с недоумением вопрошали об его отсутствии. Андрей ссылался на внезапную болезнь, каждый раз в точности пересказывая одну и ту же легенду.
