Был почти полдень, когда Хэл торопливо вышла на набережную и запахнула пальто, пытаясь защититься от порывистого ветра. Он резал, будто нож, по лицу и пальцам и кусал кожу на коленках, торчащих из драных джинсов.

Когда Хэл нажимала на кнопку светофора у пешеходной зебры, у нее опять свело живот. Возбуждение. Тревога. Надежда…

Нет, не надежда. Все надежды абсурдны. Документы из-под кровати поставили точку. Никаких шансов, что это может оказаться правдой. Претендовать на деньги с ее стороны – это, знаете ли… В общем, чего вилять? То, о чем она размышляет, называется мошенничество. Ясно и просто. Преступление.

Если кто и выцарапает эти деньги, так это ты.

Когда Хэл переходила улицу, мысль предательски высвечивалась в глубине сознания, и она потрясла головой, пытаясь не обращать на нее внимания. Но это было не так просто. Потому что если у кого и могло хватить духу появиться в незнакомом доме и заявить, что женщина, которую она никогда не видела, ее бабка, так это у Хэл.

Хэл была гадалкой, из лучших. В своем маленьком офисе на Западном пирсе Брайтона она раскладывала карты таро и предсказывала будущее. Но лучше ей давались таро, к ней приезжали даже из Гастингса и Лондона, многие не по одному разу. Потом такие клиенты рассказывали друзьям о том, что Хэл угадала их тайны, выложила факты, о которых никто не мог знать, предсказала будущее.

Она старалась не считать их глупыми, но вообще-то они такими и были. Не столько отдыхающие, например, девчонки, которые приезжали на девичники и приходили к ней похихикать и спросить, какого размера прибор у ухажера и не ударит ли он лицом в грязь в свадебную ночь. Когда Хэл произносила заученные фразы (Шут – начало чего-то нового, Императрица – женственность и плодовитость, Дьявол – сексуальность, Влюбленные – страсть и преданность), они визжали и обмирали от восторга. Иногда она прятала в руке карты, которые были ей нужны, чтобы успокоить клиента, и выкладывала их в определенный момент, чтобы не расстроить младшими арканами и такими старшими арканами, как Смерть или Жрец. Но вообще-то к концу дня уже не имело значения, какие карты выбирали девочки; Хэл подгоняла картинки под то, что они хотели слышать. Она, как полагается, хмурилась, качала головой, чтобы произвести на них впечатление и довести до экстаза, а в конце ободряюще хлопала по руке. В итоге у нее всегда выходили любовь и счастье, даже с самым безнадежным мужчиной, хотя могли наступить и трудные времена. Таких Хэл дурачила без зазрения совести.

Но были и другие. Постоянные клиенты. Те, кто верил, кто наскребал пятнадцать, двадцать фунтов и приходил опять и опять, желая получить ответы, которые Хэл дать не могла не потому, что не понимала, чего они хотят, а потому, что не могла найти в себе силы им лгать.

С такими было проще всего. Они записывались на сеанс, давали свои настоящие имена и телефоны, так что их можно было найти в «Гугле» или на «Фейсбуке». Даже посетители с улицы несли достаточно информации о себе: Хэл угадывала их возраст, социальное положение, замечала дорогие, но поношенные туфли, свидетельствовавшие о неблагоприятной перемене в судьбе, или недавно купленную дизайнерскую сумочку, что говорило об обратном. В неярком свете кабинета она тем не менее подмечала белую полоску, оставленную только что снятым обручальным кольцом, или трясущиеся руки несчастного, кому не удалось сегодня опохмелиться.

Иногда Хэл даже не сразу понимала, откуда она все это знает, и тогда ей действительно начинало казаться, что карты о чем-то рассказывают.

– Я вижу, вы огорчены, – могла сказать она. – Тут… ребенок?

И глаза женщины наполнялись слезами, она кивала и, прежде чем одуматься, уже выкладывала историю либо выкидыша, либо мертворождения, либо бесплодия. И только потом Хэл недоумевала: а откуда она, собственно, это взяла? А потом вспоминала, что когда выглянула пригласить клиентку в кабинет, та смотрела на молодую мамашу, прогуливающуюся с подвязанным к животу младенцем и карапузом, мордашка которого была измазана сахарной ватой, вспоминала затравленный взгляд клиентки и все понимала.

Тогда у нее появлялось очень скверное чувство, и иногда она даже возвращала деньги, говоря клиентам, что карты запретили ей брать вознаграждение, хотя это, казалось, только подстегивало их и сильнее убеждало, что необходимо прийти еще раз с купюрами в кулачке.

Но в целом Хэл любила свою работу. Ей нравились хриплые, пьяные девичники. Нравились даже грубые мужики, которые не верили ни во что, гоготали и сыпали грязными шутками по поводу того, что надо бы проверить на ощупь ее хрустальные шары. Ей казалось, что она, пусть чуть-чуть, помогает слабым. Не считая ищущих пустого развлечения девушек, она не опускалась до низости и не говорила клиентам того, что они хотели слышать; она говорила лишь то, что люди вообще-то должны были знать сами. Что правду не найти на дне бутылки. Что наркотики не дадут никаких ответов. Что оставить мужа, на совести которого побои, виднеющиеся из-за ворота блузки, вполне нормально.

Она была дешевле психотерапевтов и деликатнее экстрасенсов, которые совали свои визитки людям под дверь, уверяя, что в состоянии исцелить неизлечимые заболевания при помощи кристаллов, или предлагая побеседовать с умершими возлюбленными и детьми – за определенную плату, разумеется…

Хэл никогда ничего подобного не обещала. Когда у нее спрашивали, может ли она вызвать дух Дэвида, Фабиана или маленькой Коры, она качала головой. Она не зарабатывала деньги спиритическими сеансами, наживаясь на горе, видном невооруженным глазом.

– Карты не предсказывают будущее, – снова и снова подстраховывалась она, поскольку ситуация могла развернуться по-всякому, но помимо этого стремясь втолковать клиентам то, что им нужно знать: железобетонных ответов не существует. – Они только показывают возможные варианты, а те зависят от энергии, которую вы несете сегодня. Таро – не тюремная камера, а руководство к действию.

Правда заключалась в том, что как бы Хэл ни старалась внушить людям обратное, им нравились таро, поскольку они давали иллюзию, что человек в состоянии контролировать происходящее, в силах управлять своей жизнью и защищен от бессмысленной беспорядочности судьбы. А Хэл нравилась им, поскольку хорошо делала свое дело. Из тех образов, что живописали клиенты, она умела сплести историю, умела слышать их вопросы, их боль и надежды.

Она всегда была робкой, в присутствии незнакомых людей помалкивала, в школе, где царили грубые нравы, чувствовала себя, как рыба, которую вытащили из воды. За те годы, что Хэл держалась в тени и наблюдала за окружающими, она, не сознавая того, обучилась независимости суждений и приобрела навыки, которые в один прекрасный день стали ее профессией. Она видела, какими люди хотят выглядеть в глазах других, видела признаки, свидетельствующие о том, что они нервничают, питают надежды или пытаются убежать от правды. Она сделала открытие, что самая главная правда часто в том, чего люди не говорят, и научилась отгадывать тайны, которые человек прячет у всех на виду – в одежде, в выражении лица, когда он думает, что на него никто не смотрит.

В отличие от большинства своих клиентов Хэл не верила в то, что карты, лежащие у нее в кармане, обладают какой-то мистической силой помимо ее собственной способности обнажать то, в чем люди не признавались даже самим себе.

Но сейчас, торопливо шагая по Дворцовому пирсу, вдыхая запах жареной рыбы и картошки, который доносил морской ветер и от которого урчало в животе, Хэл вдруг стало интересно. Вот если бы она верила… если бы верила… Что скажут карты об имении Трепассен? О женщине, которая не была ей бабушкой? О выборе, который ей предстояло сделать? Бог весть…

– Добренького утречка, леденчик!

– Доброе утро, Рег. – И Хэл просунула пятидесятипенсовую монету в окошко. – Чашку чая, пожалуйста.