– Ну, я пошел. – По пути к выходу пришелец, вынув руку из кармана, небрежно щелкнул по столу, отчего разлетелись карты, а чашка чая, стоявшая тут с утра, свалилась на пол. Холодный чай брызнул Хэл на лицо, и ее передернуло.

В дверях человек остановился и поднял воротник.

– До свидания, мисс Вестуэй. – Опять это шипящее, свистящее «с». – Увидимся на следующей неделе.

И вышел, хлопнув за собой дверью.

Хэл было холодно, но она долго стояла замерев, прислушиваясь к его затихающим на пирсе шагам. А затем словно что-то отключилось, она трясущимися руками задвинула засов входной двери и прислонилась к ней спиной, содрогаясь от облегчения и страха.

Эти деньги она взяла почти год назад. Теперь просто не верилось, что можно было быть такой идиоткой. Но в тот момент положение казалось безвыходным – приближалась зима, доходы падали, падали, и наконец наступила ужасная неделя, когда она заработала всего семьдесят фунтов. Соседи по пирсу, пожимая плечами, говорили, такие, дескать, выдались недели – необъяснимо скверные. Но для Хэл это означало катастрофу. У нее не было ни накоплений, которые могли бы ее выручить, ни второй работы. Она опаздывала с внесением платы за квартиру, с оплатой счетов, она даже не могла покрыть аренду офиса. Чего она только не делала. Размещала рекламу, что сдает полкомнаты, но никто не хотел квартиру, где хозяйка спит в той же комнате. Пыталась найти подработку в баре, но время работы совпадало с часами открытия ее офиса, да и в любом случае, взглянув на ее жидкий послужной список, в большинстве мест, куда она обращалась, просто качали головой. Даже в центре занятости присвистнули, когда она сказала, что так и не окончила школу. Тот факт, что мама ушла из жизни за две недели до экзаменов, не засчитывался.

Пойди к родственникам, сказал один парень с пирса, попроси у друзей. И Хэл не знала, что ему ответить, не знала, как сказать, что она совсем одна. Да, она выросла в Брайтоне, у нее даже водились здесь друзья, до смерти мамы, но трудно было объяснить, как устрашающе быстро разошлись их жизни после этого. Она помнила, как появилась в школе после похорон, смотрела, как девчонки смеются над счетами за мобильный, над своими парнями, которых лишили водительских прав за какие-то мелкие проступки, и чувствовала, что она из другого мира. В то время Хэл часто представляла себе железную дорогу: прямые рельсы до самого горизонта, все предопределено – школа, университет, практика, карьера… А потом кто-то перевел стрелку, и ее понесло по другому пути. Теперь она просто пыталась выдюжить, оплатить счета, прожив один день, постараться прожить следующий. А ее друзья продолжали катиться по привычной колее, по которой пошла бы и Хэл, если бы не тот автомобиль, мчавшийся на бешеной скорости.

Времени на школу не было. И она ее бросила, переняла мамин офис и справлялась как могла. Она то пыталась все забыть, отстригая себе волосы, чтобы не видеть каждый день в зеркале мамину прическу, что приносило такую боль, или напиваясь до бесчувствия в дни, когда могла позволить себе алкоголь, то с болезненной дотошностью цеплялась за воспоминания, запечатлевая их в татуировках.

Сейчас она не тот человек, каким должна была быть. Девушка, которая раздавала карманные деньги бездомным, покупала на пирсе всякую ерунду, проводила воскресенья с попкорном в кинозалах, где показывали плохие фильмы, исчезла. Ее место занял какой-то сухарь, которому, чтобы выжить, пришлось засохнуть. Улыбчивая победительность прежней девушки, гуляющей по пляжу, ушла в песок, но она нашла в себе совсем другую силу, которой до сих пор и не знала – холодную, жесткую решительность, заставлявшую ее морозным утром вставать и идти на пирс, даже когда из носа текло ручьями, а глаза были красными от слез. Внутренняя стальная сила, позволявшая ей двигаться дальше, а когда она слишком уставала, чтобы нормально идти, – переставлять ноги.

Она стала другим человеком. Человеком, который теперь отворачивался, проходя мимо нищих. Телевизор был продан, и по воскресеньям она никуда не выходила. Она чувствовала постоянную усталость от работы, да почти ото всего… а больше всего от одиночества.

Через несколько месяцев после похорон она увидела в центре Брайтона компанию старых друзей – они даже не узнали ее. Прошли мимо, продолжая говорить, смеяться. Она было повернулась и открыла рот, чтобы окликнуть их, но осеклась. Между ними разверзлась пропасть, слишком широкая, чтобы кто-то из них мог перекинуть мост. Они ничего не поймут в том человеке, которым она стала.

Хэл молча смотрела им вслед, а через несколько недель бывших друзей разбросало по университетам в разных городах по всей стране, по работам, карьерам, академическим отпускам, и больше она их не видела, даже издалека.

Но она не знала, как объяснить все это парню с пирса. Нет, только и ответила она, а горло туго перехватило от утраты и негодования на столь легковесную уверенность в том, что у каждого должен быть кто-нибудь, на кого можно опереться. Нет, этого я не могу.

Хэл не помнила точно, как ей пришло такое в голову, но как-то она услышала о человеке, предоставляющем займы, гарантии не требуются. Проценты высокие, однако кредитор довольствуется небольшими выплатами, а если ты на мели, даже позволяет пропустить неделю. Все неофициально – никаких тебе офисов, просто встречи там-сям и конверты с наличностью. Но казалось, ее молитвы были услышаны, и Хэл без колебаний воспользовалась этой возможностью.

Только через пять месяцев она додумалась спросить, какую часть долга уже выплатила.

Получив ответ, Хэл зашаталась. Она брала в долг пятьсот фунтов – вообще-то просила триста, но собеседник любезно предложил ей чуть бо́льшую сумму, чтобы выкарабкаться из трудностей.

Хэл выплачивала по несколько фунтов в неделю почти четыре месяца. И теперь долг составлял больше тысячи.

Хэл запаниковала. Она вернула кредиторам неистраченную часть изначального займа и подняла выплаты до того предела, какой только могла себе позволить. Но ее чересчур оптимистичные планы рухнули. Она не смогла удержать новую планку и после одной особенно неудачной недели на пирсе не уплатила еженедельного взноса, через месяц это повторилось. По мере того как ее выплаты становились все мизернее, звонки от коллекторов мистера Смита становились все агрессивнее, и Хэл наконец поняла: выхода нет.

Вскоре у нее осталась одна-единственная возможность. Она просто перестала платить. Перестала отвечать на звонки с неизвестных номеров. Перестала открывать дверь. И начала озираться по сторонам, когда по вечерам возвращалась домой. Она как могла утешала себя спасительной соломинкой: они не знают, где она работает. На пирсе она чувствовала себя в безопасности. И – до сегодняшнего дня – уговаривала себя, что их возможности не беспредельны. Отбирать у нее нечего, кроме того, она была почти уверена, что сама по себе сделка на грани законности. Маловероятно, что ее поволокут в суд.

Но теперь они ее выследили и терпение у них закончилось.

Когда Хэл, не переставая дрожать, отошла от двери, слова пришельца еще раздавались у нее в голове. Поломанные кости. Выбитые зубы. Хэл никогда не считала себя трусихой и не бахвалилась этим, но при мысли о том, как ботинок с носком из кованой стали стремительно приближается к ее лицу, как хрустит нос и крошатся зубы, ее невольно передергивало.

Так что же делать? Очередной заем не обсуждался. Ей просто не у кого просить – во всяком случае, у кого могла бы оказаться такая сумма. Что до номеров на углу улицы, которые предлагал пришелец… Хэл скривилась от непреодолимого отвращения. В Брайтоне процветала торговля подобного рода услугами, но такой степени отчаяния Хэл еще не достигла. Пока нет. Что остается? Воровать.

Перед вами два пути, правда, они извиваются, петляют… Вы хотите знать, по какому из них пойти…

Добравшись до дома, Хэл остановилась в подъезде и тихо постояла, прислушиваясь. Сверху не доносилось ни звука. Она поднялась по лестнице. Ее дверь была заперта, свет снизу не пробивался.