Февраль. «Главное – ввязаться в бой…»
Погода холодная, выпал снег.
Настроение неопределенное. С Женей отношения оставались натянутыми из-за того, что я назвал ее «неблагодарной».
Утром я просмотрел материалы по учебнику. Был у Леонида в министерстве, поговорили о сборнике и пр. Встретил Сережу Павлова, из команды Бабаяна: пока все неясно. Отправил свои тезисы на научную конференцию в Свердловск, но сам туда я не смогу поехать. После обеда много времени ушло на магазин и поликлинику. Мой врач Малахов сказал, что кардиограмма у меня нормальная, но «есть признаки дистрофии». Вечером я посмотрел газетные вырезки по предвыборной кампании для подготовки статьи в Киев. Хорошо, что «Крымские известия» не опубликовали мою статью, так как она была, действительно, сырая, да и намеки мои выглядели бы сегодня наивными.
На следующий день я побывал на Политсовете партии, на котором было зачитано обращение к Президенту Мешкову. Затем обсуждали предвыборные дела. Конечно, все – сплошная маниловщина. Но отношение ко мне стало более лояльным. Я предложил включить в партийный список «презентативных» лиц, а также создать блок «Доверие». Выдвинул предложение рекомендовать Президенту человека на пост советника по межнациональным отношениям. Дело кончилось тем, что Бабаян предложил заняться этим мне.
На улице «случайно» (?) встретил Ингу, с которой мы не виделись с прошлого лета. Инга. – коллега по моей бывшей кафедре. Очень эффектная и темпераментная женщина «восточного типа», немного младше меня. Наш «роман» начался, по ее инициативе, почти сразу же, после моего приезда в Симферополь. И развивался у всех на глазах очень бурно в течение пяти лет. Она была в очередном разводе и воспитывала двух мальчишек-школьников, с которыми у меня сложились доверительные отношения. Мы с ней прекрасно понимали друг друга. Официально оформить наши отношения браком мы не спешили, так как оба прошли тяжелый семейный путь и ценили «воздух свободы». Кроме того, я предчувствовал, что, если моя дочь (она приехала позже) узнала бы, что у меня есть кто-то, кроме нее, я потерял бы ее навсегда. Вместе с тем у Инги, при всех ее очевидных достоинствах, я со временем обнаружил очень серьезный женский недостаток, вернее – слабость. Она не могла долго обходиться без мужчины. Это было причиной иногда вспыхивавших ссор «ревности» и даже временных «расставаний». Однажды, находясь в Питере, (Инга в это время была в командировке в Москве), я встретил ее на Невском проспекте под ручку с мужчиной, которого она представила как своего «попутчика». После этого наш «разрыв» длился необычно долго, но как-то, в конце концов, все вернулось в обычное русло. Резкий перелом произошел год назад, когда врачебный диагноз установил, что я серьезно болен. Надо отдать ей должное, она «боролась до конца». Но после того как поняла, что я потерял «мужские способности», она просто однажды ушла из моей жизни. Это произошло летом после моего возвращения из санатория. Я не предпринял никаких усилий, чтобы ее вернуть, потому что догадывался, что она уже нашла мне «замену». Когда она не поздравила меня с пятидесятилетием, я понял, что «роман» закончен…
Почему она появилась сейчас? Мы прошлись по центру города. Поговорили, но ее реакция была индифферентной. Что бы это значило? Возвращаться к ней я не собирался, хотя жить без женщины становилось все труднее…
В четверг набросал черновик статьи об итогах президентских выборов для Киева. Затем переделал текст уже подготовленной статьи для «Крымских известий», но она явно не получалась – не было главной идеи.
Тут еще Женя испортила настроение – не пошла опять в школу. Днем она отсыпалась, вечером сидела у телевизора, учебу забросила, мне грубила…
Мне было понятно, что ей сейчас нелегко. В детстве она была окружена вниманием близких, в семье ее все любили. У нее ни в чем не было отказа. Она занималась музыкой, спортом, много читала, росла симпатичной, живой и доброй девчонкой. Тогда у меня была определенная уверенность в ее будущем, подкрепленная ее способностями и моими возможностями. Позже я старался избавить дочь от «сопереживания» происходившего развала семьи. За что и последовала расплата. Мой неожиданный для нее отъезд и последовавший развод (который от нее долго скрывали) явился для дочери сильным ударом. И благополучный мир вокруг нее рухнул. Произошедший развал Советского государства и у меня выбил почву под ногами, в одночасье подвесив меня над пропастью как марионетку. Как следствие я превратился для дочери лишь в далекий образ воспоминания о былом кумире. Кем я был сейчас и что я мог для нее сделать, если даже накормить ребенка досыта не мог?!
Она это осознавала, но не могла смириться. В ее возрасте я пережил нечто подобное.
Родившись в семье офицера, я провел в небольших военных гарнизонах шестнадцать лет. Военная жизнь для меня была столь естественной «средой обитания», как окружавшие меня среднекрымские поля и дальневосточная тайга. Видя повседневно нелегкую военную службу и «издержки» гарнизонного быта, я никогда не хотел быть офицером. Но офицер для меня всегда был абсолютным авторитетом и военная форма (в те времена у офицеров не было гражданской одежды) воспринималась мною как символ мужского достоинства. И это ассоциировалось с образом отца, гордость за которого было нормальным мальчишеским состоянием.
Когда моего отца неожиданно, фактически, «выгнали» из армии и жизнь нашей семьи резко переменилась, я пережил нечто похожее на шок. Я видел, как резко изменился отец, (тогда он был на десять лет моложе меня сейчас), снявший офицерскую форму. И дело было не только в том, что с формой ушел определенный индивидуальный облик («имидж», как сказали бы сейчас). Не правы те (кто никогда не был в армии), кто думает, что военная форма «обезличивает» человека. Напротив, именно она придает ему индивидуальную значимость. Не случайно в России традиционно так гордились своими «мундирами» (даже солдаты) и за особые заслуги их разрешалось носить пожизненно. Вместе со снятием военной формы (точнее – погон) с человеком (чем он старше) обязательно происходит поразительная метаморфоза, определить которую сразу нелегко. Наблюдая отца, я со временем сделал для себя вывод: человек, неожиданно выброшенный из своей среды, прежде всего, теряет с а м о у в а ж е н и е. Он еще недавно был определенно «кем-то» и вдруг, попав в другую среду, он оказался «никем». Вероятно, то же самое происходило с фронтовиками, возвращавшимися с войны домой. Когда быстро проходила эйфория «свободы», наступала депрессия. Так, я знаю, в наше время возвращались «афганцы». Это же испытал позднее и я по возвращению из-за границы. «Там» ты – Человек, здесь ты – Никто! Если представить себе, сколько человек в нашем обществе прилагал сил, жертвуя подчас всем «личным», для того чтобы добиться успеха (определенной «карьеры»), и, наконец, добившись хоть чего-то конкретного, вдруг однажды понимал, что все это – уже в «прошлом», и в «настоящем» ничего не значит, то сколько же нужно ему мужества, что бы «начать все сначала»…
Но тогда, еще мальчишкой, я этого не знал и не понимал. У нас никогда с отцом не было «близких» отношений, скорее можно сказать, что эти отношения для меня были «тяжелыми». Отец был человеком не сентиментальным и не всегда справедливым. Но он для меня всегда был авторитетом и критерием жизни. Однако в то время, увидев его беспомощным перед неожиданно обрушавшейся на него «гражданской жизнью», как он, хватаясь за любую работу, выносит намеренное унижение со стороны обывательского ничтожества, мне было психологически очень трудно сохранить былое отношение к нему. Впоследствии ему все-таки удалось найти «место» в новой жизни. Но его трагическая смерть, по моему мнению, была неслучайна…
Во второй половине дня я провел занятия в Доме офицеров («экстернат»). Читать мой курс для этой слишком взрослой (30-40 лет) аудитории было очень трудно. Хотя ребята подобрались вроде хорошие (в основном, офицеры). Карпова опять меня подвела: сначала выкупила железнодорожные билеты, а затем позвонила в Киев и узнала, что туда пока приезжать не нужно. Черт бы ее побрал!
