А я сижу на полочке, привязанная, конечно (а вдруг буря), и любуюсь, как ловко капитан без кителя, засучив рукава, строгает, режет ножом, оттачивает всё-всё умеет. А про себя мурлычет какие-то песенки. Тут же и Шевченко на подхвате, что полегче, и больше с клеем возится, да ловко так, забыл, что не все пальцы.
А время от времени прибегает матросик, такой молоденький, «юнга» называется, почти мальчик и, вытянувшись, докладывает: «Разрешите доложить. На корабле всё в порядке!» А глаза так и бегают с любопытством. Остановились на кораблике и оторваться не могут. «Ступай, ступай!» – строго сказал капитан. Убежал. Через некоторое время прибежал другой, такой же молоденький. Докладывает, что всё в порядке, а сам уставился на кораблик – не оторваться. Видно, первый юнга ему про кораблик рассказал. И тут уж ему здорово попало. И за что? «Ты что, не знаешь, что юнгам при докладе начальству надо в глаза смотреть?!» Да строго так. Юнга испуганно вытянулся: «Так точно, ваше высокоблагородие, в глаза смотреть», – повторил он. «Кругом марш!» – приказал капитан. А когда дверь за ним закрылась, рассмеялся и сказал: «Вот увидишь, третий прибежит, кораблику «в глаза смотреть»». Так оно и было. Но тот уж, бедный, так и не посмотрел на кораблик, уставившись при докладе на капитана. Мы все долго смеялись.
А мой шкафчик скоро был готов. Вы бы видели, девочки, какой он стал красивый, когда его покрыли лаком. Створки открываются, внутри медные крючочки (чтобы платья вешать), блестят, как золотые. Ну, просто настоящий гардероб, как капитан его назвал.
А я всё думаю, зачем меня принесли в мастерскую? Неужели для того, чтобы я на их работу смотрела? И вот, оказалось, что после шкафа капитан задумал мне креслице сделать. А ведь нужно сначала смерить, как мне в нём удобно поместиться. И даже сначала нарисовать «начертить» называется. Но рисунок мне как-то не понравился: непохоже капитан нарисовал. Я даже огорчилась, какое некрасивое. Но когда сделали, все части скрепили, Шевченко их склеил, получилось так красиво! Чудо! И как удобно в нём! Жаль, что потом приходилось опять в коробку ложиться. Вот приедем домой, – всё время в нём сидеть буду.
Скорей бы! А ехали ещё долго, заходили в разные порты (так морские города матросы называют). Но ничего интересного не покупал капитан. Так хотелось, чтобы ещё какую-нибудь куклу купили, с кем бы поговорить. А то всё люди да люди, не слышат, не понимают. Уж я рада была бы Полишинелю, хоть и дразнилка он. Скучно! Но наконец…
Приехали
«Наташенька! Папа приехал!» – первые громкие слова, которые я услышала, а ещё в коробке лежу. Потом радостные крики, всё женские голоса. Давно не слыхала, на корабле ведь женщин не бывает.
И вот – торжественный момент – открывают коробку, – встреча с первой мамой-девочкой. Уже знаю, что зовут Наташей. Передо мной светлые голубые глазёнки, смотрят, ещё не улыбаются, а с любопытством. Вот уже ручки взяли меня, обняли, глаза заулыбались и восхищённый голосок: «Спасибо, папа!» А капитан: «Ну что? Нравится?» – «Очень, очень!» – целуются.
Я дома! Но мне интереснее всего узнать, есть ли ещё куклы, с которыми поговорить можно. Да, да, вижу – есть! Вот кукла Катя. Не такая нарядная, как я, но улыбается, и мы знакомимся. Вот маленькая Тамара. Немножко капризное лицо, кажется, не очень довольна, что я появилась. Вот в кроватке лежит куколка-бэби, укутана в одеяльце. Тут же и Мишка, одет в штаны и даже с галстуком. Отвернулся, пока стесняется, но, наверно, будем дружить. И ещё не очень красивая, тряпочная, чернилами нарисованы на носу очки, – учительница, будет нас учить, – Наташа сказала.
И началась новая жизнь. Ведь мы, куклы, оживаем, девочки, когда с нами играют, с нами разговаривают, хотя мы не отвечаем, всё понимая. А особенно любим, когда нас переодевают в новые платья, когда нас моют (мне можно только лицо), и особенно – когда нас показывают другим детям. Вообще-то мы и без людей веселимся, болтаем меж собой. Я решила рассказать новым подругам про мое путешествие, про бурю: как было страшно и как меня спас Шевченко. Только бы он не остался на корабле, ещё вдруг уедет куда-нибудь в другую страну… Нет, не уедет, пошёл на кухню здороваться с прислугой и кухаркой. Значит – свой человек. Не уедет.
Все разошлись; с нами, куклами, остались Наташа и няня, которая всё не может налюбоваться на моё платье, трогает очень осторожно мои руки, ноги: «Ах, какая красавица! А как же назовём-то её?» – спрашивает. А быстрая Наташа уже придумала:
«Назовём её так, как Папа называет Маму: Шура или Шурочка». – С этой минуты и по сей день, все сто с лишним лет, меня и зовут Шурочка.
А вот на следующий день нянины слова меня очень удивили. Вот послушайте. Говорит: «Дома-то нужно бы платье другое Шурочке надеть, не то запачкаются кружева да ленты. Вот приедет из Петербурга тётя Лиля, нашьёт ей живо всяких – мастерица она».
«Как, – думаю, – значит, мы ещё не в Петербурге? И опять будем плыть по бурным морям? Куда же мы приехали? А ведь все на корабле – и матросы, и Шевченко – только и радовались: «Подходим к Петербургу! Петербург уже виден! Ура! Скоро дома!»». Ничего не понимаю. И спросить не у кого. Вот Полишинель бы объяснил. Он всё знает. Мне стало грустно.
И вот узнала наконец всё. И конечно, из разговора людей. «Шевченко!» – кричит капитан из своего кабинета. (Он рядом с детской, где мы живём с Наташей.) «Шевченко! – ещё громче: – Где ты там? Беги к коменданту и закажи катер. Едем в Петербург в 2 часа. Скажи, будем обратно в Кронштадте в 6 часов».
Вот оно что!!! Значит, мы в Кронштадте, и Петербург не очень далеко, раз на катере, а не на корабле, и обратно в тот же день. Ура! Всё теперь знаю. А Кронштадт, наверно, приморский небольшой городок вроде Марселя. Теперь буду ждать, когда гулять пойдём с Наташей и посмотрим, есть ли в нём пляж, где люди купаются в море и лежат на солнышке, где так весело.
Ждать пришлось недолго. Самое главное, что Наташина тётя сшила мне красивое белое пальто. И вот идём. Действительно, виднеются корабли у пристани, как в Марселе. На улице всё матросы и морские офицеры, как на палубе. Только идут спокойно, не суетятся, как на корабле.
И никакого пляжа, и никакого яркого солнышка в Кронштадте нет, а дождик накрапывает, ветер свистит. И Наташа просит няню идти домой: холодно, и зонтик не взяли. Вот и вся прогулка.
Но зато дома нас ждал сюрприз. Входим в детскую, хотят с меня пальто снять. «А куда же пальто повесить?» – говорит Наташа. «Как куда? – отвечает Наташина мама, входя в детскую. – А это что?» И показывает на гардероб, что только что распаковали вместе с другими вещами. – «Какая прелесть! Знаю, знаю! Это папа мне. Когда долго плавает, всегда что-нибудь мне смастерит. Теперь будет у Шурочки, куда вешать её платья!» Но самый большой сюрприз впереди.
Неожиданная встреча
Наступила весна. И в доме страшная суета. Все чем-то заняты. Наташина мама – покупками, прислуга – уборкой и чисткой квартиры, кухарка – конечно, выпечкой каких-то больших, высоких, залитых глазурью булок («куличи» здесь называются). Тёти собрали вокруг себя знакомых ребят и учат их красить яйца. Перед каждым – стакан, в котором красная краска, а у кого синяя, а то и зелёная. И ложечкой они мешают варёные яйца. «Почему оно у меня так долго не красится? – говорит самый младший. – Мешаю, мешаю, а всё розовое». – «Будет и твоё красное, имей терпение», – поучает тётя. А дети постарше кисточками рисуют на яйцах картинки. Всё это значит, что завтра Пасха, самый торжественный в церкви (и в Марселе тоже) и самый весёлый праздник, ещё и потому, что весна пришла даже и в дождливый Кронштадт.
А жаль, что эти выкрашенные яйца потом будут разбивать и съедать. А вот тёти умеют сырые яйца проткнуть насквозь, выкрасить, продеть в дырочки ленточку и, сделав бантик, повесить даже на гвоздик, чаще под иконой. Как красиво! «Раз люди так делают, значит и куклам надо», – решила Наташа, в кухне выпросила яйцо и пришла в кукольный уголок.
