– Трое парней и одна девушка, – вставила Фельдман. – На столе почти полная бутылка виски и открытое шампанское. Винный бокал один. Со следами помады.

– Именно, – согласился Деев. – Они немного выпили, покурили…

– Анашу, – уточнил кинолог, успевший обнюхать пепельницу с папиросными окурками.

– Теплая была компашка, – сказала Фельдман.

– Они все были уже навеселе, – продолжал Деев. – Охранник, пропустивший их, заметил, что машина подозрительно вильнула, когда набрала скорость за шлагбаумом. Кроме того в доме было выпито слишком мало, чтобы дело дошло до трагедии. Девушка сидела здесь, – он показал на диван. – По неизвестной причине при ней имелось оружие. Когда один из парней расстегнул джинсы и хотел вступить с ней в половую связь, она открыла огонь.

– Не удивлюсь, если выяснится, что он предложил ей сделать ему… Ну, вы знаете это модное словечко. Только пакость остается пакостью, как ее ни назови.

Эксперт Фельдман состроила мину, означавшую, что уж она-то никогда бы не позволила себе ничего подобного. Правда, шевельнувшаяся бровь намекала на некоторые вольности, допустимые в отношениях с очень близким, очень дорогим мужчиной, однако распознать сигнал смог бы только чрезвычайно наблюдательный человек, каковым кинолог не являлся. К тому же его внимание было поглощено рассказом Деева, изобилующим весьма яркими и правдоподобными подробностями. Заслушался даже Величко, закончивший работу в холле. Правда, он не удержался от искушения поддеть начальника, припомнив ему эпизод с банковской картой:

– То, что здесь была девушка, не факт, а допущение, – произнес он с умным видом, как бы в пространство, ни к кому конкретно не обращаясь.

Деев реплику мимо ушей не пропустил, отреагировал моментально.

– Я оперирую фактами, лейтенант, – сухо сказал он. – Вот, – он снял со спинки дивана длинную волосинку. – И вот, – находки были протянуты Фельдман, уже приготовившей для них отдельный пакетик. – И вот, – Деев заглянул в пепельницу. – Мы имеем следы помады на одном из окурков, а покойники, как можно убедиться, женской косметикой не пользовались.

Пристыженный Величко присел в сторонке и продолжил составление акта осмотра места происшествия. Эксперт Фельдман вооружилась пинцетом и принялась собирать окурки. Кинолог и его пес заняли такую позицию, чтобы беспрепятственно разглядывать ее сзади. Кашин и Деев расхаживали по комнате, заглядывая в книги, шкафы и за картины на стенах.

Только покойники ничего не делали. Все, что им осталось на этом свете, так это гнить и разлагаться.

Пампурин раздраженно отставил чашку и, хмурясь, уставился на дочь.

– Опять не пойдешь? У тебя два зачета с прошлой сессии не сданы. Не пора ли за ум взяться? Одни гульки на уме. По-твоему, мы твое обучение оплачиваем, чтобы ты могла по ночам шляться неизвестно где?

– Валера! – укоризненно воскликнула жена. – Девочка больна.

– Не вмешивайся, Маша! Вечно ты за нее заступаешься!

– Как же мне за нее не заступаться? Она моя дочь.

– Моя, между прочим, тоже. Но это не дает ей повода отлынивать от занятий.

– Никто не отлынивает! – Наташа вскочила из-за стола, едва не опрокинув стул. – Болею я, можешь ты понять?

– Что-то я не слышал, чтобы ты кашляла, – заметил Пампурин сердито.

Разгорячившись, он не заметил, как раздавил яйцо всмятку, и теперь желток стекал по пальцам, не улучшая и без того не слишком радужное настроение.

– Померяй температуру и вызови врача, раз больна, – крикнул он в спину дочери.

Наташа развернулась в коридоре и заглянула в кухню, чтобы выкрикнуть в ответ:

– У меня не простуда, ясно? Но мне плохо, можешь ты это понять?

– Что это с ней? – удивился Пампурин, когда они с женой остались одни.

Почти все пространство оконной рамы занимало серое мартовское небо с росчерками голых веток. Снег то таял, то опять валил крупными хлопьями. Уже не зима, но еще и не весна, а хотелось определенности.

– Вы, мужчины, иногда такими глупыми бываете, – покачала головой Мария. – Неужели тебе все растолковывать надо?

– А-а-а, – протянул Пампурин. – Вот оно что.

У него было простое и правильное лицо: с глубокими морщинами на щеках, прямым ртом и красивыми ореховыми глазами. Подбородок мощный, пожалуй, даже излишне мощный, раздвоенный. Порядком отросшие волосы гладко зачесаны назад, от чего на лбу из них образовался треугольник. Голос хриплый, как у заядлого курильщика.

Жена его обожала. Дочь тоже. Но в семьях всякое случается. В том числе и разные недоразумения.

– Наконец-то догадался, – сказала Мария, шумно собирая посуду со стола. – Слава тебе, господи.

– Что-то я не припомню, чтобы ты работу по… гм… «техническим причинам» пропускала, – заметил Пампурин, подходя к мойке.

Он уже был в костюме, но галстук пока не завязал, и это было очень правильное решение, учитывая лопнувшее яйцо.

– Наташа тяжело переносит критические дни, – тихо объяснила Мария, ставя посуду под струю воды. – А твои нападки ставят ее в неловкое положение. Ты к ней цепляешься в последнее время.

– Я не цепляюсь!

– Цепляешься!

– Я просто пытаюсь держать ее в рамках, вот и все. После того случая, когда она явилась под утро…

– Со всеми бывает, Валера, – вступилась за дочь Мария.

– И с тобой было? – насторожился Пампурин.

– Ой, чего только мы по молодости не вытворяли… – она отмахнулась, а по губам ее скользнула чуть заметная улыбка. – И выпивали, бывало, и по дискотекам бегали, и… – жена хихикнула. – Да ты и сам еще тот гусь был. Помнишь, как в Бердянске украл меня у родителей? Кстати, я и забеременела тогда…

– А Наташке рано! – прошипел Пампурин. – Ей учиться нужно, ума-разума набираться. Вот получит диплом, тогда и…

– У меня ты диплом не спрашивал, когда в постель тащил.

– При чем тут это! – он поморщился. – Вечно у тебя одни глупости на уме.

– Только ты у нас праведник! – перешла в наступление Мария. – А кто позавчера домой пьяный приполз?

– Ну уж и приполз… – Пампурин быстро покинул кухню, взял галстук и стал завязывать его перед зеркалом в прихожей. – Что за манера преувеличивать? Обычная встреча одноклассников. Посидели, выпили…

Мастеря узел, он избегал смотреть на отражение жены, успевшей встать у него за спиной.

– Все одноклассники летом встречаются, на годовщину выпускных экзаменов, – сказала она.

– А мы весной, – отрезал Пампурин. – Так повелось.

Затронутая тема нравилась ему все меньше и меньше. Галстук упорно не желал завязываться правильно.

– Дай-ка я, – сказала Мария, разворачивая мужа лицом к себе. – Вот так. – Она ловко захлестнула и заправила в петлю шелковую шлею. – Доволен?

– Доволен… Эй! – он попробовал просунуть палец под галстук. – Туго, Маша!

– Это еще не туго. Вот если вздумаешь врать…

Не закончив своей шутливой (точнее, полушутливой) угрозы, Мария поправила узел и отступила, любуясь творением рук своих. Пампурин, в свою очередь, любовался ею. Она была одной из тех миниатюрных блондинок с кукольным ротиком и пышным бюстом, которые никогда не жалуются на отсутствие внимания мужчин. Васильковые глаза, оттенённые синим халатиком, казались нарисованными, как и свободно разметавшиеся локоны, обрезанные лишь немногим ниже уровня мочек ушей, чтобы были видны сапфировые сережки. Спереди волосы росли прямо от макушки, а сзади были не только подстрижены, но и подбриты, обнажая затылок с трогательной ложбинкой.

– Ты же знаешь, Маша, я никогда тебе не вру, – произнес Пампурин, погладив жену по волосам.

И это была очередная ложь, как мрачно отметил он мысленно, покидая дом и направляясь к машине. Позавчера со встречи одноклассников все только началось, причем их, одноклассников, собралось только трое, так что, по сути, это была обычная пьянка под благовидным предлогом. Намеревались тихо-мирно посидеть у Федьки Крюкова, а потом нелегкая понесла их в ресторан, где поддали уже нешуточно. Последнее, что отчетливо помнил Пампурин, это случайная встреча с рецидивистом Неделиным, проходившим в уголовных сводках как воровской авторитет Неделя. И пьяная болтовня с ним никак не красила Пампурина. Ни как солидного отца семейства, ни как старшего следователя прокуратуры.