Его презрение к этим существам уловила чувствительная женская психика. Девушки не сомневались, что он сносит кривляния не из трусости. Причиной была его стыдливая гордость. Учительница физкультуры не раз рассказала в учительской о происшедшем, и педколлектив по телефону поздравил Можова-старшего «с таким достойным сыном».

К малому тянулись взоры и дарили клятвы, между тем первую судорогу он пережил ещё в тринадцать лет. Девочка, которая мужественно согласилась на процедуру, была его соседкой и одноклассницей. Когда они приходили домой из школы, его и её родители были на работе. Он шёл к ней или приводил её к себе и говорил о… любви. Лора (так звали девочку) боялась и не уступала, но он пригрозил, что разлюбит её.

– Мы начнём как будто понарошке, – настаивал он.

У неё отчаянно распахнулись глаза, когда он показал ей стоячий член. Уступая требованию (или движимая любопытством?) она прикоснулась к нему пальцами, оттянула кожу к основанию. Ещё раз так сделай! подвигай-подвигай! – выдохнул её друг с подхлёстывающим сладострастием, стал щупать через трусики губы влажнеющего зева, потом запустил руку под трусики, потом сказал: сними сама! Она, красная как помидор, сняла. Он всовывал ей, предельно разведшей ноги, плачущей, повторяя: шире раздвинь! ну потерпи немножко…

На другой день он кончил в самую её глубь, всё происходило проще и лучше. И повелось. Но пару недель спустя, когда они возвратились из школы и расстались на лестничной площадке, он не побежал к ней через двадцать минут, как вчера. Ему хотелось послоняться по улице. Собрался уходить, но позвонили в дверь: на пороге стояла Лора. Теперь уступил он… Они развернули софу так, чтобы отражаться в зеркале, голенькая Лора встала на софу коленками, руками упёрлась в подушки, он, стоя за нею, ввёл член в её лазейку. Лора, блаженно улыбавшаяся своему и его отражению, сладко прищурилась.

Она высокая, лицом хорошенькая девочка, но нескладная. Однажды в слезах призналась Виктору – как она мучается, что он красивее её. Он помалкивал, помня разговор матери с подругой – у той вырвалось: «Ты счастливая – у тебя Витька таким красавцем растёт!»

Поклонение девочек развило в нём непринуждённую мужскую самонадеянность. Вот только в лётном училище ДОСААФ, куда он поступил после окончания школы, предстояло, казалось, пострадать от нехватки поклонниц.

Буровато-серое пыльное, почти без травы лётное поле, плоское раболепство бараков, ровная одинаковая приниженность до горизонта с чуть видным на нём зданьицем железнодорожной станции. Откуда на этой равнине захолустья взяться миловидной особе? Но миловидность не обязательно равна притягательности, в чём вскоре убедился Можов.

Местная почтальонша, женщина гораздо старше его, с тонковатыми ногами, всегда чем-то раздосадованная, склонная к скандалу, обладала своеобразным влиянием не только на юношество, но и на комсостав, будучи пресыщенной и критически настроенной. Она выделила Виктора и создала имя курсанту, сходясь с ним в зарослях между кухонной подсобкой и холодильным складом.

В трёх километрах на железной дороге работала бригада ремонтников – по советской традиции, сплошь женская. Стоило выпасть случаю, и Виктор навещал небольшой общительный коллектив. Поблизости не торчало ни кустика – так девчата не поленились вырыть окопчик… Вслед за Можовым, вольно и невольно воздавая ему должное, импровизированное гнёздышко обжили и другие.

В окопчике скакали крошечные земляные лягушки, и, когда ремонтница с подоспевшим курсантом ныряла в него, то, в первую очередь, взвизгивала не сладострастно, а панически. Друг стремительно выкидывал лягушек вон, другие вскоре выползали из земли и прыгали любовникам на обнажённые участки тел, но яростное горение делало это несущественным.

Потом, когда девушка устало брала трусы, из них, случалось, выскакивал лягушонок. Остро прорывался вширь и вдаль визг и трепетал на фоне рыка авиадвигателей, по равнине мчалась белозадая фигурка, достигала болотца, трусы полоскались, выжимались, и, когда владелица надевала их, она усекала глядящих из воды здоровенных болотных лягух. Воспользовавшись испугом, она вновь голосисто выражала свои впечатления от проделанного в окопчике и опрометью подавалась к подругам, которые встречали её натянутым смехом ревнивого любопытства.

Если бы не подобные эпизоды, до чего тягомотнее была бы казарменная жизнь! К счастью, по окончании училища ДОСААФ служба не являлась обязательной. Стал лётчиком – и хорошо, теперь предстояло обратиться в специалиста оборонно-научной сферы.

Поступив в столичный элитный вуз и живя в общежитии, он поначалу был доволен двумя соседями по комнате, которые выгодно отличались от обитателей казармы.

Спустя время, сосед украл у Можова деньги и так изящно, что ничего нельзя было доказать. Деньги были испрошены у отца на заказ модного костюма. Отец, конечно, снова пришлёт сумму – но лишь после выволочки и назиданий по телефону, после повторного нудёжа на тему, как пагубна привычка к излишествам. От одного представления об этом нутро Виктора сжималось в спазме «Противно!»

Но как обойти противное в его жизни – ту же жратву в студенческой столовой? Ударит в ноздри неистребимый «фирменный» столовский запах (душок несвежего мяса, тронутых гнилью овощей, затхлого много раз остывавшего и вновь разогретого жира) – и уже подташнивает. Тебя. Других – ни в малейшей мере! Доев порцию липких макарон с обрезками жил, они ломтями хлеба вытирают с тарелок томатную подливку. Скажи им, до чего тебе хочется сегодня заиметь перстень с камнем, а через пяток лет – особнячок на кавказском побережье, решат: ты немного переигрываешь, но в целом интересен. А попробуй поделись своим истинным, признайся, что за прелесть для тебя – питаться в столовке… Взбеленятся. Сочтут тебя дешёвым притворщиком, который «строит дворянчика». Ты станешь для них сволочью, желающей злостно оскорбить их всех. Тебя не поймёт и девушка, с которой ты близок, она кушает в столовой и довольна.

Так кто оскорблён – они или ты? Ты – неотвязно оскорбляемый сознанием, что даже сумев стать, как отец, спецом военно-промышленного комплекса, средства на вожделенный особнячок сподобишься накопить разве что за годы и годы муторной экономии.

Тучка хищно-скаредной реальности похищала у Виктора небо. И коли очевидно, что спортивная бодрящая ходьба под тиканье часов, восхваляемая отцом, – ковыляние, – как не заинтересоваться поступью приобщённых к балету? Подпольные цеховики, теневые коммерсанты, люди в сфере торговли, иные лица того рода занятий, когда доходы не попадают в поле зрения государства… Все они своевременно поняли, что делать, дабы устроиться таким образом, когда сервелат на завтрак и шашлык по-карски на обед воспринимаются как должное.

Обостряя чутьё на кого-либо подобного (или стремящегося стать подобным), Можов добыл у одного старшекурсника совет купить «знакомство» с выгодной дамой. Совет придал решимости – отказать себе в костюме, получив от отца сумму взамен украденной.

Человека, что продавал «знакомство», старшекурсник назвал Казаком и дал его номер телефона. Позвонившему Виктору сказали, когда он должен быть в забегаловке у Савёловского вокзала. Там к нему подошёл располагающего облика мужчина с длинными седеющими волосами, похожий на администратора театра. Взяв деньги, он сообщил, что познакомит клиента с директрисой одной из гостиниц, не из самых знаменитых, конечно, и попросил позаботиться о такси. В гостинице провёл в служебный коридор, оставил в пустой приёмной перед директорским кабинетом, в котором исчез. Выйдя, повернулся к появившейся следом женщине: ухоженной, лет за тридцать пять, в бежевом платье строгого покроя.

Виктор встал с кресла. Казак, наклонив голову, качнул ею в его сторону:

– Римма Сергеевна, это тот художник…

Небольшие зоркие глаза с прямотой оглядели молодого человека, и в них прочлось: «Да, заинтересована». Она произнесла безапелляционно, будто ожидая неизбежных возражений и заранее отметая их: