В 1924 г. НКИД в очередной раз поставил перед ОГПУ вопрос о плановой массовой репатриации из Китая, что требовало упрощенной подачи виз на амнистию и распространение таковой на новые группы белых. В частности, это касалось военнослужащих Белой армии, эвакуировавшихся в Синьцзян. В июне 1924 г. ВЦИКом были амнистированы «рядовые участники белогвардейских организаций, ушедшие в Китай и Монголию». Создание с 1925 г. советских консульств на китайской территории заметно упростило процесс репатриации. Поток репатриантов с 1924 г. заметно увеличился и практически иссяк к 1927 г. За период 1921–1927 гг. только легально из Синьцзяна возвратились на родину 17,5 тыс. человек [Там же, с. 60], примерно столько же прибыли нелегально. Так, согласно сведениям А.П. Воробчука, к 1928 г. в Синьцзяне осталось не более трех тысяч русских эмигрантов [BAR. Vorobchuk Papers, box 2].
Что представляла собой обосновавшаяся на территории Китая русская военная эмиграция в количественном и качественном отношении?
В связи с отсутствием со стороны китайских властей строго учета военнослужащих, прибывших на территорию Китая в 1920–1922 гг., а также полных сведений о движении контингента военных беженцев (репатриация, реэмиграция, смертность), определить точно численный состав бывших русских военных, находившихся к середине 1920-х гг. в разных частях страны, достаточно сложно. Тем не менее, подсчеты, сделанные на основании имеющихся у нас данных, показывают, что информация, приведенная в отчете генерала А.С. Лукомского, эмиссара великого князя Николая Николаевича, побывавшего на Дальнем Востоке в 1924–1925 гг., в целом была близка к истине. Лукомский определил число русских военных эмигрантов в Китае в 1925 г. в 25 тыс. человек [HIA. Lukomskii Papers, box 1, Report][141]. Эта цифра может быть несколько увеличена и доведена до 30–35 тыс. (не менее половины из них составляли бойцы, боровшиеся с большевиками вплоть до конца 1922 г.), 7–8 тыс. из этого состава представляли офицеры, наиболее устойчивый к репатриации и «идейный» элемент военной эмиграции. Рядовой состав военной эмиграции в Китае больше чем наполовину был представлен казаками, первыми по численности среди которых являлись забайкальцы и оренбуржцы. Другая крупная группа рядового состава военных эмигрантов была представлена бывшими военнослужащими Ижевских и Воткинских частей, многие из которых являлись рабочими Ижевского и Воткинского заводов и жителями окрестных районов[142].
Большая часть военных эмигрантов разместилась в Северной Маньчжурии, бывшей полосе отчуждения КВЖД. Среди населенных пунктов Северной Маньчжурии с большим русским населением особенно выделялся Харбин – главный центр полосы отчуждения. Харбин был построен русскими по образцу российского провинциального города и долгое время сохранял колорит русской жизни. Это был крупнейший эмигрантский центр в Китае. Кроме Харбина, большое количество русских, в том числе и военных эмигрантов, проживало в городах и поселках на западной и восточной линиях КВЖД. К таким населенным пунктам относились прежде всего станции Маньчжурия, Пограничная, Ханьдаохэцзы, город Хайлар, а также приграничный с Забайкальем район Трехречья (притоки Аргуни – реки Ган, Дербул и Хаул), где особенно массово были представлены казаки-забайкальцы.
В Южной Маньчжурии русские эмигранты расселялись преимущественно в крупных городах – Мукдене, Гирине, Чанчуне, а также небольшое количество эмигрантов проживало в Дайрене, находившемся на территории арендованной японцами Квантунской области. В тех городах, где имелись иностранные концессии, русские размещались преимущественно в их границах. Например, в Мукдене основная часть эмигрантов была зарегистрирована на территории японской и международной концессий. Согласно сведениям советского консульства, в Мукдене и его окрестностях в начале 1928 г. проживало около 2 тыс. эмигрантов, больше половины из которых были офицерами и солдатами Белой армии [АВПРФ, ф. 0100, оп. 12, п. 152, д. 48, л. 39]. В Чанчуне и Гирине в середине 1924 г. находилось около полутора тысяч бывших военных, многие из которых входили в свое время в состав Ижевско-Воткинских частей [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 75]. После смерти генерала Ястребцова объединение стало распадаться, многие покинули эти города. Летом 1928 г. численность русских эмигрантов, проживавших в Чанчуне, составляла всего 434 человека, в конце 1929 г. – 486 человек. Большая часть мужского населения (241 человек в 1929 г.) в прошлом служила в Белой армии [ГАРФ, ф. Р-9145, оп. 1, д. 253, л. 1, 10].
По сведениям советских агентов, в Шанхае в 1924 г. находилось 4–4,5 тыс. бывших военных [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 657]. Более тысячи русских военных проживало в городах Северного и Центрального Китая – Тяньцзине, Пекине, Калгане, Циндао, Ханькоу и др. В большинстве крупных городов этих регионов существовали иностранные концессии, имевшие собственное муниципальное управление. Русские концессии имелись в таких городах, как Тяньцзин и Ханькоу, и существовали до 1920 г. Однако и после отмены экстерриториальности и особых прав для бывших русских подданных в Китае русские концессии Тяньцзина и Ханькоу вплоть до весны 1925 г. сохраняли самоуправление. Особенно важную роль в качестве руководителя небольшой эмигрантской колонии (300–400 человек) сыграл русский консул в Ханькоу А.Т. Бельченко, имевший самые хорошие отношения с китайцами [Кононов, 2016, с. 82–92]. Русские в Ханькоу, наравне с другими иностранцами, участвовали в концессионной охране. В 1922 г. был создан Отряд Русских добровольцев (волонтеров) в составе 23 человек, в 1923 г. численность волонтеров увеличилась до 43 человек. Командовал отрядом генерал Бурлин[143]. Русские также входили в состав концессионной стражи, имевшей полицейские функции, вольно-пожарной дружины, содержали свою среднюю школу [ГАРФ, ф. Р-5826, оп. 1, д. 137, л. 149].
Ситуация в Синьцзяне была, пожалуй, наиболее сложной. Небольшое количество крупных городов, удаленность от международной транспортной инфраструктуры, отсутствие иностранных концессий и значительной русской диаспоры, бедность и глубокая традиционность местного населения делали этот регион малопривлекательным для расселения русских военных беженцев, особенно офицеров. После разгрома отряда Бакича и эвакуации его остатков в Северный Китай наиболее крупная группа бывших русских военных, преимущественно «дутовцев», осталась на территории Илийского (Кульджийского) округа. По данным советской разведки в марте 1922 г. в Илийском округе насчитывалось 1080 беженцев (Кульджа – 200, Суйдин – 350, Мазар – 300, Чимпанцзе – 100, долина реки Боротала – 130 человек) [Ганин, 2006а, с. 387]. Общая численность русских военных в Синьцзяне, вероятно, не превышала тысячи человек.
Анализируя качественный состав военной эмиграции, необходимо отметить, что в отличие от европейского контингента военной эмиграции, количество кадровых военных (главным образом, офицеров) на Востоке было сравнительно небольшим. Е.В. Волков, исследуя офицерский корпус армии адмирала Колчака, указывал, что кадровых военных в колчаковской армии было не более 6 % от общего числа, более трети офицеров получили офицерские чины в годы Первой мировой войны [Волков Е., 2005, с. 51], следовательно остальные 60 % были произведены в офицеры из юнкеров и нижних чинов, или получили военное образование в военных училищах и военно-инструкторских школах Восточного фронта в период Гражданской войны. В общей сложности таких военных заведений насчитывалось тринадцать: Оренбургское казачье военное училище, Хабаровское, Читинское, Иркутское военные училища, военное училище на о-ве Русском (школа Нокса, позднее – Корниловское училище), Омские артиллерийское и техническое военные училища, Морское военное училище во Владивостоке, Челябинская кавалерийская школа, Екатеринбургская, Тюменская и Томская военно-инструкторские школы, юнкерская сотня Уральского казачьего войска [Еленевский].
