Этой ночью Сэм Хагерди впервые за свою семь лет увидел сон, который отчетливо помнил даже утром. Он долго размышлял над ним, безотчетно ощущая странное тепло и умиротворение.

Вот значит как выглядит хороший знак!

В ином ключе воспринимать произошедшее Сэм просто отказывался. Монитор, тихое пиканье которого мальчик давно уже не замечал, перестал показывать красным светом показатели давления.

Цифры почти приблизились к норме.

Наконец-то совесть Хоуп обрела покой – сколько раз за последние дни она не находила времени, чтобы побыть с Сэмом. Та невидимая граница, которая отделяла понятия пациента и друга давно размылась в этом случае и доктор Ванмеер понимала, что нарушает все правила. В голове то и дело всплывали слова брошенные отцом и продублированные Грегом — это не твои дети.

Но с этим мальчиком Хоуп чувствовала некую связь — странную и далекую от простой привязанности. Может это было продиктовано, что они оба потеряли матерей и казалось, что только они могли понять горе, которое выпало на из долю.

Тихо прикрыв за собой дверь, Хоуп так и осталась стоять погружаясь в свои мысли. Ее пальцы так не отпустили дверную ручку и не известно сколько времени она здесь простояла, но низкий голос раздавшийся совсем близко около ее уха, заставил доктора Ванмеер подпрыгнуть от неожиданности.

   - Нам надо поговорить.

Обернувшись, Хоуп встретилась глазами с Бенедиктом Купером и не сразу справившись с удивлением, на долю секунды она даже забыла о тез обидных словах, которыми он вызвал на себя волну всеобщей неприязни.

    - Купер?! Ты что опять в ночную смену остаешься?

Его энтузиазм поражал и обиду приходилось поддерживать чуть ли не искусственно. Уж слишком много противоречий крылось в этом человеке. Репутация безответственного идиота, в последнее время, казалась только ширмой.

Похоже он только что вышел из палаты Ребекки Ормонд.

   - Меня попросили помочь Бекки. Девочка не купалась толком больше месяца, - голос Бенедикта был полон сочувствия и заботы.

Он впервые видел ребенка, который перенес операцию по удалению опухоли головного мозга. Как и прочие обыватели в его сознании было сформирована картинка далекая от реальности. Ребенок получал избавление от заразы, которая съедала изнутри, но теперь трудно было поверить, что все самое страшное позади.

Бекки напоминала манекен, ее обездвиженный взгляд не оживал даже когда мать девочки попадала в поле зрения. Ребенок не сопротивлялся ни одной манипуляции, даже самой болезненной. Это уже третий раз за день, когда Купера просили помочь с Бекки: ее нужно было перевернуть на живот и придержать в таком положении, чтобы сделать профилактику пролежней. Осторожно и уверенно удерживая на себе ребенка, которого трудно было назвать упитанным, Бенедикт в то же время поражался, каким плотным и тяжелым казалось худенькое тело.

«Вот тебе и чудо!» - пронеслось в голове Купера, но его разочарование опять наткнулось на антагонизм в виде оптимизма и воодушевления, которое переполняло маму Ребекки. Отец девочки тоже часто оставался в отделении, чтобы помочь дочери и потому помощь Купера понадобилась как раз, когда тот отсутствовал.

   - Спасибо, Нэд. Сейчас тебе лучше уйти. Процедуры с катетерем Фаллея не каждый интерн вытерпит.

Женщина с треском разорвала упаковку со стерильным набором, в котором была толстая трубка и прозрачный мешок.

Глянув на девочку, которая лежала на кровати - ее нижняя челюсть немного отвисла и из уголка рта начала стекать слюна, Бенедикт проникся жалостью к ней и ее матери. Он не стал хвастаться, что прекрасно знал, что такое катетер Фаллея - наконец-то амплуа идиота работало на него.

В пустом длинном коридоре было слишком много свободного пространства и как раз этой невесомой субстанции катастрофически мало было между телом Нэда и Хоуп.

   - Сэм уже уснул? - почувствовав смятение Купер не знал с чего начать и чертыхнулся про себя. В кое-то веке им овладела неуверенность.

   - Да, - последовал короткий ответ.

Запустив пятерню в волосы Купер взъерошил их, после чего устало провел ладонью по лицу. Пауза могла бы показаться неловкой, но была просто необходимой, чтобы не выпалить лаконичное «прости» и придать этому слову дешевизны.

   - Мне очень жаль, Хоуп. Я не хотел тебя обидеть сегодня утром.

Тот факт, что Бенедикт произнес это глядя прямо в глаза этой маленькой женщины с железобетонным характером, произвел должное впечатление на Хоуп. Она прищурилась выражая сомнение.

   - Купер, нам с тобой не пятнадцать лет. Делать мне больше нечего, как лелеять обиду к тебе! Мы взрослые люди, ну хотя бы одна из нас.

Уголок его губ почти дрогнул в улыбке, но «взрослое» заявление ничуть не вязалось с тем, что плескалось в глазах Хоуп. Обида! Самая натуральная, сильная, такая, какая бывает причиной кровной мести.

   - Так что прекрати этот балаган с возложением цветов к двери моего кабинета.

Бенедикт подловил себя на мысли, что немного наглости в манере разговора, Хоуп не повредило бы. Сразу  стало намного проще с ней вести диалог, а тут только снисхождение и та самая жалость, которую эта женщина не позволяла себе применять. Лучше уж обида и злость, но не этот странный коктейль эмоций, который почти унижал.

Внезапно Купер резко выпрямился и тут же поморщился от того, что его спину пронзил сильный спазм, к тому же его извинения не возымели должного эффекта и эта данность не на шутку его взбудоражила, если не сказать, что огорчила.

   - Да, это тебе не жим гантели лежа. Здесь самые неудобные способы поднятия «тяжестей», а про статичные нагрузки, вообще, молчу. Езжай домой и отдыхай. Я сегодня побуду с Сэмом, а порывы героизма прибереги, у нас тут всякое бывает.

Тревога на мгновение заставило Хоуп спросить у Бенедикта где у него болит спина. Это был древний женский инстинкт заботы и как бы она не старалась отрицать очевидное — упоительное, горьковато-сладкое чувство сильной юношеской влюбленности то и дело всплывало в глубине души, не смотря на то, что его причина не обладало теми моральными качествами, которым полагалась быть первичными для возрождения теплых чувств.

Бенедикт так и остался стоять в коридоре, в полном одиночестве, с новым странным чувством наперевес — он и не предполагал, что с ним случится огромная редкость — проявится уважение, вперемешку с интересом к женщине, далекой от стандартов физической красоты.

Тем не менее, Хоуп Ванмеер была одной из немногих людей, глядя на которых, видишь человеческий гений и личность, глубину которой трудно постичь, от того и хотелось находиться в ее присутствии как можно дольше, слушать, наблюдать, подмечать особенности, как- будто в одном человеке открывалась целая вселененная. И это была уже иная, не подвластная времени красота и новая сущность.

Ближе к утру, мальчик, к которому приходил вечером отец Луис скончался. Сэм об этом догадался, когда заглянул днем в его палату. Дверь была открыта настежь, а медсестры уже успели застелить свежее белье. Безупречно расправленное покрывало, без единой складки навеяло больше страха, чем если сейчас отсюда доносились вопли и крики. Но нет... ТОлько тишина и пустая кровать, на которой почти можно было прочитать слово - "СЛЕДУЮЩИЙ".

   -11-

«Причина ее неразговорчивости даже с друзьями, это сотни тысяч слов, которые она без устали отдает детям и их родителям, а вовсе не высокомерие.

Вздернутый подбородок — попытка не поддаться пронырливой сонливости, которая только и ждет момента, чтобы накинуться на свою полуживую жертву после тридцати шести часов рабочей смены с перерывом на сон в сорок минут.

Скупость эмоций в облике — это не холодность, а барьер, который и без того держится чудом, чтобы не сломить подобие нормальной психики».

С каждым проведенным с отделении днем, Бенедикт делал новое открытие к портрету Хоуп. Он вносил коррективы в тот образ, который въелся в его память еще со школы, но к сожалению, столь пристальное изучение перемен в характере худой замкнутой девочки, которая чудом преобразовалась в противоречивой персоне, не скрылось от глаз проницательной публики работников отделения.