- Значит ты не советоваться меня сюда позвал? Распирает груз ответственности? Решил переложить это и на мои плечи? - Хоуп подскочила со стула не скрывая своего возмущения. - Почему тогда Грега ты не поставил в известность в первую очередь о своих намерениях?!

   - Ты сама не преемлешь жалости, вот и я не собираюсь ее проявлять даже к нему. Просто хотел, чтобы ты узнала все от меня.

Голос отца зазвучал тверже и он продолжал буравить ее взглядом, в котором она прочла на нем те же эмоции, что разрывали ее саму.

   - Хорошо... Тогда можешь мне кое-что пообещать?

   - Что именно?

Хоуп пронзила догадка, что отец не только ради совета рассказал ей о случившемся, каким-тот образом, подсознательно, он и сам хотел, чтобы его остановили, чтобы карьера Грега, несомненно блестящая, не оборвалась от одной роковой ошибки.

   - Пообещай не торопиться. Пациент жив и …

  -  Пока...жив.

   - Тем не менее! Сохрани статус «кво». Договорились?

С видимым облегчением, Альберт кивнул, давая дочери обещание, которое могло отсрочить одно из самых трудных решений в его жизни. И, да! Он не зря все рассказал! Ведь после короткого, торопливого «спасибо», доктор Ванмеер, знал, что под наспех надетой маской смирения, его дочь, едва скрывшись за дверью, тут же схватится за телефон и приложит все усилия, чтобы встретиться с Джимом Брандом — единственным человеком, которому шумиха, вокруг одного из лучших нейрохирургов, принесет только сотни часов консультаций с юристами и шквал проверок.

Странное оцепенение защитным колпаком накрыло Хоуп с головой, она даже смогла улыбнуться, знакомым врачам, которые проходили по коридору. Спокойно достав телефон, она набрала номер, и нырнув в один из тупиков, уперла левую руку в бок, пока другой держала телефон. После второго!!! гудка, ей ответил немного сонный голос.

   - Да, доктор Ванмеер! - Микки Дьюри изо всех сил старался справиться с зевотой и не спалиться перед своим грозным полуначальством, что бесстыдно уснул в половине седьмого вечера в преддверии ночного дежурства.

   - Мик, сию же секунду ноги в руки и дуй к мистеру Бранду, чтобы тот не покинул центр. Мне надо с ним переговорить. Срочно!

Логичное «а что же Вам самой мешает сделать то же самое?» Дьюри проглотил мгновенно и послушно кивнул в трубку, потому что еще ни разу в жизни не слышал такого спокойного и ужасающе холодного голоса Хоуп Ванмеер.

   - Я подойду максимум через пятнадцать минут.

Эта женщина могла спокойно прожить жизнь в бесконечном «дне сурка», пробиваясь сквозь гущу почти неразрешимых задач, в виде сложных случаев заболеваний. Да, это были именно задачи, а не проблемы. Сложные, но решаемые с четко определенным конечным результатом. Это для всех остальных «рак» был сродни «чуме», не даром его так прозвали в двадцать первом веке, но ужас остался тот, средневековый, мистический и сковывающий.

Но там, где другие видели только смерть, боль и страдания, Хоуп, отмахиваясь от этих неотъемлемых спутников онкологии, сразу смотрела в корень, а со временем и вовсе перестала воспринимать трагичность своей профессии и специализации.

Другое дело, что из-за нелепой ошибки, которая непременно приведет к смерти пациента, под вопрос становится деятельность блестящего хирурга — это была проблема. Повторится в будущем этот печальный опыт или нет, ее не волновало. Непоколебимая уверенность в том, что отец, как всегда будет отсекать и давить людей, не давая скидку на человеческий фактор - будили в Хоуп гуманность, которую она редко проявляла к тем кому перевалило за восемнадцать.

Хотя, положа руку на сердце, стоило признать, что она делала это только из-за чувства вины, осознавая, что их разрыв мог настолько сильно повлиять на Грега.

Это была настоящая проблема! Именно она внесла коррективы в реальность, а на фоне подсознания, противно, монотонно и назойливо, словно вода, капающая из крана, пульсировала, словно заноза, которую хотелось вытащить сразу, но с каждым ударом сердца, она протискивалась в тело только глубже, подгоняемая током крови.

                                                                                   ***

Роуз Финдлоу боялась дышать и почти умоляюще следила за аккуратными передвижениями Сэма по палате.

Лулу уснула. Впервые за восемнадцать часов. У девочки весь день скакала температура, а желтуха, которой доктор Ванмеер пророчила короткий срок, никуда не делась. И едой дело обстояло еще хуже. Чудом проглоченные несколько ложек картофельного пюре, Лулу через несколько минут вырвала. Благо, что с обезболиванием проблем не было, но пичкать ребенка сильными препаратами было нельзя. Даже доктор Шуст не могла с уверенностью сказать, что вызывает рвоту — химиотерапия, новый препарат или транквилизаторы. Печень ребенка, просто не справлялась с таким потоком лекарств.

Терпеливая и улыбчивая малышка не плакала, но канючила и не слезала с рук матери.

Все это время Сэм с любопытством наблюдал за метаниями Роуз, проникаясь пониманием. Он вел себя все тише и тише, вплоть до того момента, когда Лулу не уснула. Тогда мальчик, чуть пошатываясь слез с кровати, взял с тумбочки толстый журнал и вышел из палаты, практически, бесшумно.

Роуз и хотела бы расплакаться от облегчения и благодарности. Сколь стыдно бы ей не было за такие низкие желания, но понимание того, что придется неизбежно хлюпать носом тогда, когда ее дочурка, прижавшись к боку матери спит, было непростительным эгоизмом.

Слезы откладывались. Впереди была длинная ночь, такая же, как сотни предыдущих. Самое страшное, непредсказуемое и длинное время суток. Ведь ночью обостряется все. Изнуренный бессонницей и отсутствием свежего воздуха организм, мог легко сорваться до банальной истерики, которая тут же, мгновенно передавалась ребенку.

Под мягкий стрекот техники,обрамлявшей, кровать Лулу, Роуз сомкнула глаза, не забыв произнести короткую молитву, в которую с недавних пор включила имя Сэма Хагерди. Она упомянула имя мальчика, почти в самом начале, потому что знала, что сон настигнет ее почти мгновенно и произнесет ли она молитву до конца, Роуз не была уверена.

Бенедикт отсиделся в процедурной на холодном полу, дождавшись, пока голова перестанет гудеть. Он устало поплелся к двери, только когда его об этом дважды мягко попросили медсестры, потому что помещение нужно было закрыть. Порядок!

Помимо очевидных впечатлений, его неприятно поразило одно открытие — какие угодно взгляды, Бенедикт привык ловить на себе, но только не снисходительные. Да! Лучше и не описать, того, как смотрела на него Хоуп Ванмеер: без осуждения, гордости, надменности, без зависти и тем более восторга или вожделения.

Столь неожиданная реакция, заставила Купера перебрать ответные эмоции и они были, увы, не утешительными. Хоуп не судила его, но отмеряла ему мерой, которая могла бы показаться весьма самонадеянной, ведь этим неблагодарным воображаемым инструментом служила она сама. На мгновение Бенедикт увидел себя со стороны, вкупе с тем, что он творил в прошлом и картина представала, в лучших традициях гротэска.

Глубоко задумавшись Нэд вышел в коридор, где царил слабый, курсирующий поток детей и их мам, медсестер и людей неопределенной принадлежности, которых можно было с легкостью отнести к уборщикам или волонтерам. Воздух не разрывали надрывные крики и плач, ни разу даже не прорвалось хлюпанье носа. Как видно, обитатели онкологии были отходчивыми. Даже легендарная Кирби, которую взгляд выхватил в одной из палат, уже выглядела вполне...нормально. Хотя, о какой норме здесь могла идти речь?

Преодолев распашные двери, которые отделяли общее отделением с нейрохирургическим, Бенедикт наконец достал телефон, который то и дело дергался от шквала сообщений.

Викки их прислала пару десятков. На предпоследних была уже откровенная обнаженка и призыв провести бурную ночь, а в последнем пышущее уверенностью заявление, что она будет ждать своего «героя» на стоянке медцентра, чтобы приободрить. И не одного сообщения от Люси! Контраст между этими двумя женщинами усугублялся и далеко не в пользу разбалованной модели.