- Синдром Гиппеля-Линдау с поликистозом внутреннего уха.

У нее даже руки затряслись мелкой дрожью.

    - Во сколько операция? В обзорной будет?

    - Конечно, случай же редкий. В четыре часа начинаем.

   - Черт! Не успею! Или успею?

   - Не ругайся! - строго одернул отец.

Уж что-что, а чертыхания в доме были под запретом и Хоуп старалась относиться с уважением к тому насколько ее самый близкий человек был набожным.

   - Прости...Так значит, Грег будет ассистировать?

   - Нет, ассистировать буду я. Этого пациента ведет Паунд. Уникальное исследование длиною в несколько лет и завтра финишная прямая. Эта операция прославит его.

Но внезапно, Альберт осекся и с виноватым видом посмотрел на дочь, зная, что она ответит ему взглядом полным священного ужаса, но ничего общего с религией ее переживания, увы, не имеют.

Забегать вперед и приписывать операции успех — было плохой приметой.

– –

В процедурной витала прохлада и в унисон всем помещениям в отделении, где проходили лечение дети, стены были украшены яркими рисунками из диснеевских мультфильмов, но это было слабым подспорьем для маленьких пациентов, которым эти картинки были первым сигналом тревоги.

Хотя нет... Не первым. Паниковать дети начинали уже тогда, когда мама выводила из из палаты или выносила на руках и отдавала медсестре, улыбчивой, приветливой, знакомой, доброй - она точно не обидит, но едва перед глазами мелькали знакомые картинки, а мама пропадала из поля зрения, тогда услужливая память и рефлексы, в обход детского ума тут же выдавливала слезы и звали к ним в компанию страх. Казалось, в этот момент слух отключался у малышей и они на каждое утешительное слово реагировали, как на пытку.

И не важно, что за час до процедуры, ребенку дали обезболивающее, доза которого была выверена и оно будет действовать. Без анестезии это все равно, что удалять нерв из зуба — острая, пульсирующая боль, словно легкими прикосновениями тебя прожигают острой, каленой иглой, а так, только неприятные ощущения, дискомфорт. Исключения, конечно, бывают. Те несчастные, у которых выявлена аллергия на применяемые анестетики. Им приходилось искать замену, но, увы, не столь эффективную. Таких детишек на все отделением было только двое.

Мальчика, которому на вид было не больше двух лет, на процедурный стол уложила медсестра, он не плакал, нет - надрывно кричал и захлебывался. У него как раз была аллергия.

Его мать, сейчас заламывая руки, ожидала, когда ребенка принесут обратно в палату и тихо глотала слезы, не в силах его утешить. Эта женщина боролась за жизнь сына с самого его рождения и понимала, что слезы помогают снизить давление в груди и облегчают ее состояние, но никак не помогут ее мальчику, а потому к его возвращению, она должна быть спокойна, чтобы передать это благостное состояние и утешить свое чадо.

Другое дело мамы, которые находились в начале пути этой долгой изнуряющей борьбы. Их называли двойными пациентами, потому что приходилось давать успокоительное сразу двоим. Этим женщинам, к слову сказать, решительно настроенным и до поры до времени, уверенным в том, что над страшной болезнью будет одержан верх, еще только предстоит пережить несколько переломных моментов и на личном опыте узнать, что надежда в этих стенах больше напоминает кожу сильно обгоревшего человека, которая с огромным трудом нарастает, снова воспаляется, вот, вроде бы все позади, но неожиданно покровы лопаются и опять кровоточат, болят и наступает очередное испытание.

Проведя бурный вечер с Люси, Бенедикт отправился в студию, захватил оборудование и поехал на съемку, которая закончилась далеко за полночь, после чего отправился домой и с жадностью выспался, вплоть до того момента, как будильник вырвал его из сладостного забытия.

Объект страсти претендовал на звание «Женщины года» и не только из-за талантов, которые были проявлены в любовной горячке, Нэд не услышал, ни единого слова протеста или обиды, когда он спешно одевался, чтобы покинуть мотель. Выходной для врача был единственной возможностью нащупать свою «нормальную» жизнь и хоть немного привести ее в порядок, а потому мисс Фишер предпочитала не тратить время на слова.

Облаченный в стерильную одежду, с маской на лице, Бенедикт стоял тихо в углу и ждал распоряжений от доктора Уиттон, усердно рассматривая полы. Заявившись за пол часа до обозначенного времени в ординаторскую, он увидел, что Хоуп находилась там только ради того, чтобы молча схватить его за рукав и отправить переодеваться, даже не пытаясь скрыть тот факт, что она самым натуральным образом принюхивалась к нему в надежде уловить запахи спиртного, но таковых просто не было и короткая пробежка, а по-другому перемещаться по длинным больничным коридорам, эта женщина, кажется, просто не умела, прошла в полном молчании.

Поступив в распоряжение доктора Уиттон, Бенедикт получил краткие и простые инструкции, после чего он с облегчением выдохнул, узнав, что ему не доверят «сохранять неподвижность» детей младше семи лет.

Напряжение читалось на лицах всех кто присутствовал в процедурной, но одинаковые переживание здесь ничуть не сыграли на то, чтобы Бенедикт унял дрожь в руках, только взглянув на Хоуп, он невольно проникся завистью к ее умиротворенному облику, от которого вдруг стало тошно. Словно почувствовав на себе пристальный взгляд, доктор Ванмеер резко подняла глаза на Купера и к его огромному удивлению подбадривающе кивнула.

Будто вечность отделяла Бенедикта от того мгновения и до надрывного детского крик, от которого кровь в жилах сворачивалась, заставляя мышцы деревенеть.

Пока Хоуп укладывала мальчика себе на сгиб локтя, облокотившись на процедурный стол, она все время что-что болтала на тарабарском детском языке, отвлекая внимание ребенка, темнокожая медсестра плотной, атлетической комплекции по имени Хэтти, ловко продела его ножку в стальной корсет, который изнутри был отделан чем-то мягким и зафиксировала конечность в неподвижном состоянии, широкими ремнями.

Со стороны казалось, что Ванмеер едва-едва касается малыша, но Бенедикт видел, в каком напряжении были натянуты мышцы на ее руках, а застыв в неудобной позе, она перекрывала собой вид для мальчика на доктора Уиттон, которая с поразительным хладнокровием и точностью, ощупала бедро, обработала участок кожи антисептиком и вооружившись большим шприцем с двухсантиметровой иглой, проткнула острием кожу и через секунду, добравшись до кости, стала совершать вращательные движения, пробираясь к костному мозгу.

Лицо малыша сначала покраснело, а потом от натужного вопля мимические мышцы, достигнув своего предела сжатия, стали бело-серыми, даже слезные каналы были сдавлены, перекрыв ход жидкости.

Завороженно наблюдая над тем, насколько все были сосредоточены, а лица женщин нельзя было назвать иначе чем непроницаемой маской, Бенедикту пришлось приложить усилия, чтобы не подойти ближе к ребенку и утешить. Каким чудом Гремелке удавалось и здесь сохранять бодрость в голосе и обещать каждую секунду, что все сейчас закончится — оставалось задагкой.

Быстро отобрав нужное количество жидкости, которая была очень похожа на кровь, доктор Уиттон вынула игру, передала материал второй медсестре и обработала место прокола, в то время как ребенок уже икал и судорожно хватал воздух ртом, захлебывался слезами. Истошные крики прекратились, Хоуп несколько раз выдала смешной звук, чем отвлекла мальчика и на секунду он замер в недоумении, чтобы с новыми силами обиженно поджать губы и продолжить жаловаться на жестокий мир бессловесно и громко, как умел.

Следующие двое детей были старше: четыре и пять лет. Девочка жалась к рукам Хоуп, плакала, невнимательно отвечала на отвлекающие вопросы и все норовила следить за тем, какие инструменты держит в руках доктор Уиттон. В свои четыре года она уже понимала, что надо терпеть, но пока не могла смириться с этой необходимостью и потому долго не отдавала свою ногу для заключения в подобие кандалов.