Лето и осень 1905 года

Год начался с Кровавого воскресенья. Харизматик и демагог священник Гапон стал инициатором общегородской забастовки и массового шествия в центр Санкт-Петербурга, к царскому дворцу. Рабочие были обмануты: революционные агитаторы изменили текст «верноподданной» петиции, добавив к экономическим просьбам заведомо невыполнимые требования политической реформы. Власти не смогли остановить шествие без применения вооруженной силы, погибло почти полтораста человек.

Россия, утомленная Японской войной, была шокирована небывалым кровопролитием в столице. Начались забастовки, волнения в деревне, военные бунты и восстания на окраинах. Либеральная общественность восторженно приветствовала и убийства офицеров на броненосце «Потемкин», и сожжения усадеб, и нападения польских националистов на русские гарнизоны.

Николай II надеялся успокоить страну созданием Государственной думы, законодательно-совещательного органа. Витте, подписавший с Японией Портсмутский мир, неприятный, но выгодный для России, мечтал о славе премьера-диктатора, проводника реформ. Он постоянно требовал у царя отдать власть ему.

Осенью началась общероссийская забастовка, парализовавшая крупные города. В ней участвовали железнодорожники, телеграфисты, типографы, аптекари – образованный средний класс, веривший самым простым и радикальным лозунгам. Руководители процесса – лидеры эсеров и эсдеков – оставались за кулисами. Чтобы успокоить общественность, Государь подписал в октябре Манифест о гражданских свободах.

К этому времени началась встречная народная контрреволюционная волна. Крестьяне и мещане нападали на забастовщиков, разрушавших экономику. И в Твери, и в Томске, и в Вологде врагов революции из простонародья оказалось больше, чем защитников. В западных губерниях начались еврейские погромы. Уже скоро солдатам пришлось не столько подавлять революцию, сколько защищать от погромщиков мирных жителей. Знаменитое «московское восстание» в декабре 1905 года состояло в том, что несколько тысяч боевиков стреляло в полицию и военных из-за угла, и прекратилось, когда из столицы прибыл Семеновский полк.

К концу 1905 года революция фактически была подавлена. Но недолгая смута стала страшным искушением для общественности. Она запомнила, что поражение в войне с внешним врагом приводит к внутренним реформам.

Год назад Веру в Санкт-Петербург провожала мама. Теперь на Николаевском вокзале ее провожали товарищи из Боевой организации.

Поначалу в Питере было все как и ожидалось. Легко нашла тетю Мэри, выслушала ее всхлипывающее удивление: как же маменька отпустила? Поселилась в уютной комнатушке, с окнами на шумную Гороховую улицу. Сходила с тетушкой на Бестужевские курсы – подтвердить, что живет у родственницы, а не на съемной квартире, что курсисткам запрещено.

Хотя приехала после начала курсов, легкий экзамен приняли и допустили к занятиям. Времени хватало и на учебу, и на знакомство с огромным городом, о котором столько читала у Гоголя и Достоевского.

Верочка побывала на Волковом кладбище, посетила могилы Белинского и Некрасова. Сходила на Семеновский плац, прогулялась возле ипподрома, оставила цветы там, где, по ее предположению, были повешены цареубийцы-первомартовцы. Несколько раз с набережной глядела на Петропавловскую крепость – страшную царскую тюрьму. Всплакнула по узникам.

И, конечно же, прогулялась по Невскому, посмотреть на храмы и дворцы. С удивлением глядела на Зимний – не думала, что к царскому жилищу можно подойти так близко. Наняла извозчика, съездила на Елагин остров полюбоваться ранним осенним закатом на Стрелке. Впервые увидела паруса – ведь рядом Императорский яхт-клуб, захотела побывать в море.

Могла бы и побывать, если бы отправилась в Кронштадт, на службу отца Иоанна, как собиралась. Но узнала у Натальи, подружки по курсам, что отец Иоанн жесточайше отзывался о Льве Толстом.

– «На Святой Руси родился, вырос и стал мудрецом и писателем один граф, по фамилии всем известный, новый книжник и фарисей, – читала вслух Наталья дрожащим голосом. Находила в газете самые возмущавшие ее слова и читала, слегка кривляясь, думая, что пародирует отца Иоанна. – Возгордился своим умением писать о светских делах и суетах и задумал испытать себя в писательстве о Божеских делах, в которых ничего не видит и не понимает, как сущий слепец, и написал столько нелепого и безумного, что раньше его никому и в голову не приходила такая нелепость…. Утаил, совершенно утаил Господь Свою Божественную премудрость от этого безумца, гордого и предерзкого человека… Бог поругаем не бывает, и этот еретик новый до дна выпьет сам чашу яда, которую он приготовил себе и другим».

Как неожиданно и грустно! Федя ничего такого ей не говорил. Кстати, он сам критиковал Толстого за то, что тот призывает к простоте и смирению. Но называть этого писателя, так много сделавшего для просвещения голодающего народа, «фарисеем, безумцем, еретиком»? Наверное, после таких вот проповедей Льва Толстого и отлучили от Церкви.

А еще Верочка не могла забыть, как встречал ее Лев Николаевич в Ясной Поляне, как седовласый старец беседовал с ней, девчонкой, какое письмо написал маменьке. И он должен «выпить чашу яда»?

Поэтому в Кронштадт Вера не поехала.

А потом случилось 9 января. Верочка металась по Невскому, со страхом слушая выстрелы и военные трубы. С ненавистью глядела на офицеров, по которым еще вчера скользила равнодушным взглядом. К вечеру с такой же ненавистью глядела и на солдат. Люди в мундирах стали для нее убийцами, все на одно лицо.

Как же был прав Федя! Почему всех военных не отправили в Маньчжурию, чтобы их там убили японцы?!

Наталья через три дня покинула столицу – испуганная мать увезла дочь в Тулу. Но успела познакомить Веру со своими друзьями из эсеровского кружка.

Уже скоро Верочке было совсем не до занятий. Она набирала на ремингтоне статьи для подпольной газеты. Читала сообщения о забастовках и демонстрациях в Риге, Минске, других городах, о начале крестьянских волнений – разгроме поместий, в том числе и в родной Орловской губернии. Читала о том, как эти волнения подавляются, плакала от возмущения.

Несколько раз разбрасывала листовки – в Невском пассаже, в театрах. Думала: ее сразу схватят. Но, видно, не зря в раннем детстве играла с мальчишками в салочки – каждый раз убегала. И говорила товарищам: я не просто спасаюсь, я берегу себя для большого дела!

Товарищи услышали. Однажды Верочку отвели на встречу с Иваном Николаевичем, человеком, организовавшим большинство казней реакционных деятелей, в том числе Плеве, Великого князя Сергея Александровича.

Как объяснил товарищ-проводник, важный человек ежедневно менял квартиры или гостиничные номера. В очередном номере была полутьма, но Вера все равно разглядела Ивана Николаевича. Удивилась, огорчилась даже. Была уверена: он худой, с изможденным лицом, горящим взглядом. Или седобород, как Лев Толстой. Но Иван Николаевич был плотным, даже тучным человеком, с короткими усиками и маслянистым взглядом – будто коммивояжер, гулявший по Невскому. Зато говорил кратко и точно, без украшательств. Задал Вере вопросы, она ответила на каждый. Собеседник не сказал «да», только кивнул.

Через три дня Верочка вошла в поезд, который следовал в Орел. У нее был тот же саквояж, что и в прошлый раз. Но вместо пирожков, выпеченных маменькой, в саквояже лежала бомба.

весело, задорно дерзко выводил тенор-запевала.