Лучшее время для нашего ремесла наступало зимой и летом, когда все караваны, путешествующие на восток и запад по Большой Пряной Дороге, останавливались в Порт-Кэмалане, чтобы насладиться умеренным климатом. Отцовская лавочка зависела от постоянных поставок индигового, шафранового и охристого цветов – красок для ткани. Городок был маленьким, так что нам приходилось не только шить наряды, но и продавать ткани и нити. Прошло много времени с тех пор, как отец шил платье, достойные знатной леди, а когда началась война, торговля совсем пошла на спад.

Несчастье последовало за нами в новый дом. Порт-Кэмалан находился достаточно далеко от столицы, и я надеялась, что моих братьев не призовут сражаться в гражданской войне, разорившей Аланди. Но вражда между юным императором Ханюцзинем и шаньсэнем, самым могущественным военачальником страны, не давала никаких намеков на ослабление, и император нуждался в людях для своей армии.

Финлею и Сэндо уже исполнилось восемнадцать, поэтому их призвали первыми. Я была достаточно юной, чтобы мысль о сражении в войне казалась мне даже романтичной, а то, что два брата стали солдатами, – благородным.

Накануне их ухода я стояла на улице и красила моток белого хлопка. От цветущего персика, растущего вдоль улицы Йянамэр, захотелось чихнуть, и я невольно забрызгала свою юбку остатками дорогой индиговой краски.

Финлей рассмеялся и вытер капли с моего носа.

– Не суетись, – сказал он, пока я отчаянно пыталась спасти столько краски, сколько могла.

– Она стоит восемьдесят цзеней за тридцать миллилитров! И кто знает, когда вернутся торговцы краской? – пробормотала я, по-прежнему оттирая брызги с юбки. – Уже слишком жарко, чтобы они пересекали Дорогу.

– Тогда я куплю ее во время своих путешествий, – сказал Финлей. Затем приподнял меня за подбородок. – Став солдатом, я смогу посмотреть всю Аланди. Может, даже вернусь генералом.

– Надеюсь, что ты не будешь отсутствовать так долго! – воскликнула я.

Его лицо стало серьезным, глаза помрачнели. Он заправил мне за ухо выбившуюся от ветра прядь.

– Береги себя, сестренка, – сказал Финлей одновременно с улыбкой и грустью. – Не переусердствуй в работе, иначе…

– Стану воздушным змеем, который никогда не летает, – закончила я за него. – Знаю.

Брат коснулся моей щеки.

– Присмотри за Кетоном. Позаботься о том, чтобы он не вляпался в неприятности.

– И за папой тоже, – добавил Сэндо, подходя ко мне сзади. Затем сорвал цветок с дерева перед нашей лавочкой и заткнул его мне за ухо. – И поработай над каллиграфией. Я скоро вернусь и проверю, насколько усовершенствовался твой почерк. – Он взъерошил мне волосы. – Теперь ты – хозяйка дома.

Я покорно склонила голову.

– Да, братья.

– Вы так говорите, будто я вообще бесполезный, – вмешался Кетон. Папа крикнул, чтобы он закончил работу по хозяйству, и юноша скривился.

Серьезное лицо Финлея расплылось в улыбке.

– Можешь доказать обратное?

Кетон упер руки в бока, и все рассмеялись.

– Мы будем путешествовать с армией по дальним уголкам страны, – сказал Сэндо, взяв меня за плечо. – Что тебе привезти? Может, краски с Западного Гансуня? Или жемчуг с Величественной Гавани?

– Нет-нет, – быстро ответила я. – Просто возвращайтесь домой живыми и здоровыми. Вы оба.

Но затем я помедлила.

– Что, Майя? – поторопил меня Сэндо.

Мои щеки залились румянцем, и я опустила взгляд на свои руки.

– Если увидите императора Ханюцзиня, – медленно начала я, – нарисуйте его портрет, ладно?

Плечи Финлея затряслись от смеха.

– Значит, ты слышала о его красоте от деревенских девушек? Каждая из них мечтает стать одной из императорских наложниц.

Мне было так стыдно, что я не могла смотреть ему в глаза.

– Меня не интересует роль наложницы.

– Не хочешь жить в одном из его четырех дворцов? – ехидно полюбопытствовал Кетон. – Я слышал, у него есть по одному на каждую пору года.

– Кетон, хватит, – упрекнул его Сэндо.

– Чихать я хотела на дворцы, – ответила я, отворачиваясь от младшего из братьев к Сэндо. Его глаза лучились нежностью – он всегда был моим любимчиком и наверняка поймет. – Я хочу знать, как он выглядит, чтобы однажды стать его портнихой. Императорской портнихой.

Кетон закатил глаза.

– Это так же вероятно, как то, что ты станешь его наложницей!

Финлей с Сэндо кинули на него испепеляющий взгляд.

– Хорошо, – пообещал Сэндо, коснувшись веснушек на моей щеке. Мы единственные в семье, у кого они были – последствие долгих часов, проведенных в мечтах под солнцем. – Портрет императора для моей талантливой сестры Майи.

Я обняла его, прекрасно понимая, что просьба глупая, но все равно надеясь.

Если бы я знала, что это наша последняя встреча, то ничего бы не просила.

…

Спустя два года отцу пришло извещение, что Финлей погиб в бою. Имперская печать в конце письма была алой, как свежепролитая кровь, и ее явно наносили в спешке, поскольку имя императора Ханюцзиня смазалось. Даже по прошествии многих месяцев воспоминание о нем вызывало у меня слезы.

Затем, одной ночью, без всякого предупреждения, Кетон сбежал, чтобы присоединиться к армии. Все, что он оставил, – это наспех написанную записку, брошенную на вещах для утренней стирки – зная, что туда я посмотрю первым делом, как проснусь.

Я слишком долго бездельничал. Я найду Сэндо и верну его домой. Позаботься об отце.

Мои глаза наполнились слезами, и я смяла записку в кулаке.

Что он знал о сражениях? Как и я, Кетон был худым, подобно тростинке, и ему едва хватало сил, чтобы выстоять против ветра. Он не мог купить рис на рынке, чтобы его не облапошили, и всегда пытался увильнуть от драки. Как он переживет войну?

А еще я злилась, потому что не могла пойти с ним. Если Кетон считал себя бесполезным, то что можно было сказать обо мне? Я не могла сражаться в армии. И сколько бы тысяч часов я ни просидела за созданием новых стежков и рисуя узоры для продажи, мне никогда не стать мастером-портным. Никогда не управлять папиной лавочкой. Я девушка. Лучшее, на что я могла надеяться, – это удачно выйти замуж.

Отец ни разу не упоминал о побеге Кетона и месяцами отказывался говорить о моем младшем брате. Но я заметила, что его пальцы стали деревянными; он даже ножницы не мог держать. Свои дни он проводил за тем, что смотрел на океан, так что мне пришлось взять руководство над нашей хлипкой лавочкой на себя. Теперь ведение торговли и забота о том, чтобы братьям было куда возвращаться, легли на мои плечи.

Люди не нуждались в шелке и атласе – не тогда, когда наша страна поглощала себя изнутри. Поэтому я шила рубашки из конопляной ткани для местных рыбаков и льняные платья для их жен, а еще пряла из льна нити и штопала кители солдат, когда они проходили через наш городок. Рыбаки платили за мой труд рыбьими головами и мешками с рисом, а взымать плату с солдат казалось неправильным.

В конце каждого месяца я помогала женщинам, готовившим свои дары для усопших – обычно бумажную одежду, которую довольно трудно шить, – чтобы сжечь их в храмах в знак уважения предкам. Вшивала бумагу в обувь проезжавших мимо торговцев и нити с монетами в их пояса, чтобы защитить от карманников. Даже чинила амулеты странников, хоть и не верила в магию. В то время.

В дни, когда работы не было, а наши запасы пшеницы и риса находились на опасно низком уровне, я брала корзину из ротанга и клала в нее несколько клубков ниток, рулон миткаля и иголку, после чего бродила по улицам, ходя от двери к двери, и спрашивала, не нужно ли кому-нибудь что-нибудь заштопать.

Но в порту пришвартовывалось мало судов. По пустым улицам летала пыль и тени.

Нехватка работы беспокоила меня куда меньше, чем неловкие встречи, которые начали происходить на обратном пути домой. Раньше я любила ходить в пекарню, находившуюся напротив нашей лавочки, но с началом войны это изменилось. Теперь, когда я возвращалась на улицу Йянамэр, там меня ждал Цалу, сын пекаря.