- Понимаю, но не торопись, - посоветовал Росси. – У тебя нет доказательств преследования и нет дела. Дождись результата от Гарсии и обязательно поговори с Дженни.

Он и сам понимал, что должен рассказать жене о своих подозрениях. Иначе это будет нечестно. Она имела право знать, во что он, идиот такой, возможно, втравил её, когда не думал о последствиях. Вообще ни о чём не думал… И она молча безучастно слушала сбивчивые, настойчивые просьбы быть осторожнее, пока он разбирается со всем этим дерьмом.

- Пожалуйста, Дженни, я прошу, ради детей…

- Какая же ты тварь. – И лавина обрушилась неумолимо. – Ты хоть осознаёшь, что подставил всех нас?!

Скажи это, детка. Хватит носить её в себе. Я готов принять её. Готов, милая.

- Ненавижу тебя! – толкнула в плечи и вдруг разрыдалась. Так страшно, что он вскочил и спешно захлопнул дверь спальни. Последний раз он видел её слёзы, когда она тянулась к нему – избитому, едва живому – в подвале, где их запер Мастерс. Она плакала от невозможности помочь, вины, боли и страха за него. Теперь причиной задушенных ненавистных слёз её стал он сам. Ему бы попытаться утешить, уговорить, как-то успокоить несчастное его счастье, но он не знал, как. Не умел находить нужных слов и всегда оставался беспомощным наблюдателем, изредка отделываясь сухими официальными фразами: “Мне жаль”, “Сочувствую”, – и от того сам себе был противен. Лучше промолчать, даже если кто-то умирает. Когда стремительно угасавшая в больнице, обгоревшая чёрная Шарлотта Катлер, потерявшая в одночасье и сына, и мужа, которых сжёг заживо Винсент Стайлс, попросила его остаться, Хотч просто сидел рядом. Любые слова казались лишними и пустыми, ненужными… Если бы только он умел утешать, как это делала она – та, что глотала слёзы, пряча лицо в ладонях.

- Всё будет хорошо, горе моё. Всё образуется, - шептала она прошлой зимой ему, трясущемуся в бредовой гриппозной лихорадке. И пальцы её невесомо и нежно касались его лба мягким влажным полотенцем, и бликовал на одном из них кристалл в перстне. – Вот ведь угораздило тебя, специальный агент…

Два этих простых слова на губах её волшебным образом становились бесконечными в море её эмоций и чувств к тому, кто подпирал спиной дверь их спальни, бессильно смотрел на беззащитные рыдания её и не знал… Просто не знал…

========== ПРИНЯТИЕ ==========

Утро вышвырнуло его из сна с той самой грубостью, когда и не спал вовсе, а настороженно дремал и в какой-то миг провалился в трясину забытья. На экране будильника всё те же четыре минуты. Всегда четыре, словно некто запрограммировал его на двести сорок секунд надежды.

Свернувшись клубком, она зарылась в одеяло, и лишь её кудри, пламеневшие в пронырливых лучах, беспорядочно разметались на простыне. Близко и невыразимо далеко угадывались под одеялом очертания рук, бедер и стройных её ног, и щиколоток, оставшихся по причине осени и холодов без привычных цепочек. Этим летом на звеньях висели малюсенькие бубенчики, но ей всё равно удавалось подкрасться незаметно – шаги ведьмы беззвучны.

Две минуты…

Зашевелилась, потянулась, одним движением перекатилась по постели и сожгла руку до костей прикосновением горячего своего тела. Измученная, вчера она уснула так крепко и быстро, что он, забыв дышать, с напряженной бдительностью сапёра уложил её, не рискнув раздеть. Выходит, вставала ночью, но не стала искать пижаму. Знала, что он не посмеет, хоть и сама позволила – “пока сплю”, - не посмеет унизить и унизиться до мерзкого порыва насильника.

От невыносимой близости её в висках гремело и бухало так гулко, что почти заглушало бившийся вот уже несколько часов в голове голос Джека: “Помирись с Дженни. Она этого хочет”. Что же, он молил провидение о шансе, и, кажется, его услышали. Только бы удержать, не упустить, не испортить, не потушить окончательно чуть тлеющий в её глазах огонёк. Все вернутся, дай срок. Покалеченными, недоверчивыми, подозрительными, а там глядишь, пройдёт время, и ведьма снова примется колдовать, русалки – смеяться, нимфы – дразнить…

Кончились отпущенные помечтать четыре его минуты, и сразу послышалось сонное:

- Выключи эту сволочь!

Рывком поднялась, освобождаясь из плена одеяла, точно Феникс возродился, и устремилась вниз, целуя его горячо и больно, и господи…

Будильник упал на пол и заткнулся, но он не поинтересовался его судьбой, потому что она влетела ему в руки, и всё тело, каждая клетка её дышала нетерпеливым жаром. Его невинная вавилонская блудница – редкие золотистые россыпи веснушек на узких плечах, которые можно и нужно пересчитывать поцелуями, тонкий нос, холодные её ладони – вся она для него, а он для неё. Добровольно и навсегда. Аминь.

- Всё равно я от тебя уйду, мерзавец. Шут гороховый, - лениво сказала она, устроив голову у него на животе, сталкивая на пол расхристанные их бурной вознёй простыни. – Сбегай за багетом.

А он лежал, закинув руки за голову, и думал, что мог бы вечность проваляться так, чувствуя тяжесть её головы и щекотку мягких волос, стоило ей пошевелиться.

- Аарон, не будь мудаком. Всё равно на пробежку пойдёшь. Вот и сбегай за багетом. Пенни наверняка открыла.

- Всё, что пожелаешь, Дженни.

- Иди ты… За багетом…

Время поджимало. Бесконечно, абсолютно и невыразимо счастливый, он сбегал за длинным воздушным багетом в лавку ворчливой кудесницы Пенни и, вернувшись, на ходу сунул его зевающему сыну. Приняв душ и одевшись, спустился в кухню, где уже вовсю гремела тарелками Джой, а Джек завороженно наблюдал, как Дженни сооружает прямо-таки гигантский сэндвич. Она так и не привыкла нормально завтракать, солнышко, отделываясь кофе с бутербродами, но зорко следила, чтобы семья не осталась голодной.

- Всем доброе утро! – Хотч поцеловал дочку в лоб.

- Тоже такой хочу! – Джек с завистью глазел на монстра, проглотившего ветчину, сыр, салат, огурцы и бог знает что ещё.

- Сделаю тебе в школу, - пообещала Дженни.

- Сомневаюсь, можно ли вообще его съесть. – Хотчнер покосился на сэндвич, а жена демонстративно откусила кусок, прожевала и ответила:

- Я чертовски голодная.

И он засмеялся. Понял намёк. Неизменная трогательная черта сложного взбалмошного характера её – зверский аппетит после секса. Порой в невообразимых сочетаниях, когда, прикончив мороженое (исключительно фисташковое), она могла запросто, скрестив ноги у холодильника, лопать маслины, выуживая их пальцами прямо из банки. Как при всё этом она умудрялась сохранять девичью стройность и лёгкость, оставалось загадкой похлеще убийства Кеннеди.

- Чем планируешь заняться?

- Позвонила воспитательнице. Сказала, что Джой сегодня не придёт, потому что мы собираемся погулять в торговом центре и ограбить папу.

- Девчонки! – доедая яичницу, фыркнул Джек.

- Ещё одно слово, юный мистер Хотчнер, и кто-то останется без обещанной футболки с Грутом.

- Хорошо, грабьте. – С наигранным выражением смирения и принятия печальной участи своей кредитки Хотч отодвинул кружку. – Мне пора. Дженни, на пару слов. – Они отошли. – Пожалуйста, будьте осторожны.

- Это торговый центр, специальный агент. Что может случиться?

- Поверь моему опыту – всё. – Наклонился поцеловать, и она (с ума сойти!) позволила…

Но и добравшись до офиса, пытаясь сосредоточиться, зарывшись в бумаги и звонки, он не мог вынырнуть из бурного, жаркого, раннего их утра. Не примирение, нет, конечно. Всего лишь первый крохотный пьяный шажок. Она долго ещё будет поминать ему тупую его выходку, но всё же не так, как было до этого чудесного утра. Нужно набраться терпения и ждать, и однажды ему воздастся…