Он вновь прикоснулся к сестре, чувствуя, как та дрожит всем телом. Жарко. В детской слишком жарко и душно. Даже ему, здоровому мальчику, трудно дышать, и решение было принято им немедленно. Для начала он слегка приоткроет окно, а после побежит в столовую, и будь, что будет.

Мучительный страх за жизнь сестренки вкупе с духотой путали мысли. Если бы в детской было хоть чуть-чуть прохладнее! Он потянул створку, не замечая, как постепенно сгущается в комнате холодный воздух. Температура понижалась, а Норман вспотел, в панике не отдавая отчета своим действиям. В конце концов, он и сам был только ребенок, который до ужаса боялся потерять девочку, что еще утром доверчиво тянула к нему ручки и улыбалась.

- Что ты делаешь?!

Виктория ворвалась в детскую и охнула.

- Мама, Морриса больна, - пролепетал Норман, стоя у едва приоткрытого окна.

Пощечина – это очень больно и унизительно. Особенно когда пусть не родная, но все-таки мама с размаху ударила его, хватая дочку на руки.

- Злобный мальчишка! Решил заморозить мою малышку?

- Мама…

- Моя бедная девочка, - не слушая его, причитала Виктория, кутая ребенка в одеяло. – Джонатан! Джонатан, звони в скорую!

О нем мгновенно позабыли, а он стоял и смотрел, как мама уносит Моррису, чувствуя на губах сладкий, металлический привкус собственной крови. Где-то внизу послышался шум, хлопнула дверь, и все стихло.

Потом в детскую пришла Анжелика. Она бережно промыла ранку и очень удивилась тому, как быстро свернулась кровь. А еще она не переставая извинялась, что не прислушалась к мальчику, который с таким трепетом относился к сестре, и злилась на несдержанность его матери.

- Виктория превзошла саму себя. Не переживай, Норман, все будет хорошо. Идем, я сварю тебе шоколад, - няня ласково потрепала его волосы. – А если она еще раз тебя ударит, я сообщу, куда следует.

- Нет! Не надо, Анжелика, - он умоляюще протянул к няне длинные, тонкие руки. – Просто мама волнуется за Моррису. Это я виноват. Я открыл окно. Не говори никому. Мне не больно. Правда, совсем не больно.

Няня вздохнула и ничего не ответила…

На следующий день Виктория возвратилась из больницы и попросила Анжелику ненадолго подменить ее в палате дочери.

- А ты немедленно собирайся, мы едем к Уоррену, - бросила она Норману.

Он не стал ей перечить. На самом деле, его даже обрадовала предстоящая поездка. Пускай Уоррен с неприязнью относился ко всяческим праздникам (а стало быть, не видать Норману Рождества), но у него хотя бы спокойно. Дед всегда находил время, чтобы поговорить с ним, и уже одно это доставляло Норману удовольствие. Уоррен никогда не поднимал тему непохожести приемного внука на остальных. Напротив, он весьма этим гордился, искренне недоумевая, отчего дочь так холодна с мальчиком.

В пути Виктория молчала, пуская сигаретный дым в опущенное стекло машины. Когда Норман робко спросил, как чувствует себя его сестра, она, не поворачиваясь, процедила сквозь зубы:

- Нет у тебя никакой сестры. А может, и есть, только мне об этом неизвестно, так что сиди и помалкивай, Норман Вотан.

Услышав подобное, он не на шутку перепугался. Что значили слова мамы? Неужели…

- Мама, что с Моррисой? Прошу тебя, ответь.

Он беспокойно заерзал на заднем сидении, пытаясь в зеркале увидеть мамины глаза. Ждал, что она хоть на миг обернется и успокоит его, но Виктория так и не обернулась…

Старик Рональд Уоррен жил в небольшом двухэтажном особняке, примерно в трех часах езды от города. Имея приличный доход, он содержал свое жилище в идеальном порядке и любил приглашать гостей. Когда-то он сколотил состояние, основав маленькую фирму по торговле антиквариатом, и весьма преуспел на этом поприще. Теперь он отошел от дел, передав бразды правления зятю, но не растерял старых связей, и к нему то и дело наведывались бывшие клиенты, с которыми Уоррен успел сдружиться.

Еще крепкий и совершенно седой, он с изумлением ждал дочь с внуком на пороге:

- Здравствуй, Виктория. Что за спешка такая? Привет, Норман. Как жизнь, мой мальчик?

Улыбаясь, Рональд обнял его и повлек в дом, рождая в душе Нормана теплое ощущение, что и он хоть кому-то небезразличен.

- Нужно поговорить, папа, - Виктория нетерпеливо передернула плечами.

- Пойди, поиграй в библиотеке, - Уоррен подмигнул внуку. – Мы с твоей мамой немного посекретничаем.

Сидя в большом кресле, Норман без особого интереса листал книгу, однако его не отпускало любопытство. О чем Уоррен и мама секретничают? И зачем она взяла его с собой, если не хотела, чтобы он слышал их разговор?

В конце концов, любопытство победило. Он поставил книгу на место и пошел в гостиную. Аккуратно обходя скрипучие половицы, приблизился к дверям, испытывая неловкость, что подслушивает разговоры взрослых. Это некрасивый поступок, но вдруг мама говорит с Уорреном о Моррисе? Она так и не ответила ему, и беспокойство мальчика росло с каждой минутой. Все, о чем он хотел знать, что его сестренка жива и поправляется.

- У тебя нет права так поступать с ним, - дед мерил шагами гостиную. – Что за глупости в твоей голове, Виктория? Норман только ребенок. Твой ребенок, если ты вдруг забыла, а не посланник Сатаны.

- Это ты виноват, - щелкнула зажигалка, и из-под дверей потянуло запахом никотина. – Мы с Джонатаном просили тебя подождать, но именно ты настаивал на внуке. Пойми, папа, я пыталась. Честно, пыталась, но я не могу больше видеть этого урода рядом с моей дочерью. Ты ведь не в курсе, что это существо едва не заморозило малышку насмерть? Твою родную внучку, между прочим. И откуда в нем столько ненависти? В общем, так, папа, или ты забираешь его, или мы вернем мальчишку туда, откуда взяли…

Слушать дальше стало невыносимо. Отшатнувшись от дверей, он неловко попятился. Споткнулся и упал. Вскочил и, не разбирая дороги, бросился вверх по лестнице, ударяясь на бегу о перила и дверные косяки. Равнодушные, жестокие слова той, кого он называл мамой, рвались наружу слезами отчаяния, а в спину толкало бессердечное отвращение.

- Не плачь, - твердил он себе. – Не смей плакать. Ты уже взрослый, а взрослые не плачут.

Очнулся он в мансарде. Стояла уютная тишина. Пылинки роились в лучах солнца, струившихся сквозь большое, немного пыльное окно. Он медленно побрел в потоке света, который не грел бледную кожу, искрясь золотыми искрами в черных волосах. Как жаль, что нельзя уйти по этому лучу прямо на Солнце и остаться там навсегда…

У самого окна он остановился и протянул руку к стеклу. Маленькая, детская ладошка с длинными, словно паучьи лапки, пальцами.

- Я не урод, - в голосе не было уверенности. – Я сильный и не заплачу.

И горько разрыдался, пряча лицо в ладонях.

В мансарде резко стемнело, и когда он сквозь слезы взглянул в окно, то увидел снег. Первый в этом году и точно такой, как показывают в рождественских фильмах. Огромные хлопья, лениво кружась, сыпались на землю чистыми, белыми перьями, будто Ангел в небесах тряхнул своими крыльями. Это было так красиво и одновременно неимоверно грустно.

Он прижался лбом к холодному стеклу, ощущая, как снег забирает себе его слезы, хоронит их в белоснежном равнодушии под шорох покрышек отъехавшей машины Виктории. Не зная наверняка, он интуитивно догадывался – она никогда не вернется за ним. Настоящие мама и папа бросили его, Виктории и Джонатану он противен… У маленького мальчика остался только он сам, а еще робкая надежда, что хотя бы Уоррен не откажется от него. Но если так произойдет, это будет совсем печальная история.