– Откупорь ее и дай мне, Эб! Скорее!

Срываю со стены карту, бросаю себе под ноги и остервенело топчу изображение стран и океанов. За спиной у меня что-то щелкает, но я не обращаю на это внимания, торопливо беру с полки томик «Робинзона Крузо», прицеливаюсь прямо Эдгару в голову и швыряю книгу.

Он перехватывает томик одной рукой, а другой принимает у приятеля бутылку, а потом запрокидывает голову – так сильно, что волна кудрей со лба падает на затылок, – и отпивает большой глоток.

О нет!

Только не это!

Я тут же чую неладное.

Горло мне обжигает мощный поток пламени, зрение мутится, и мне кажется, что я тону в какой-то дурманящей жидкости. Голова тяжелеет, туман застилает сознание, и я невольно покачиваюсь, размахивая руками, как маятниками.

Эдди возвращает бутылку своему приятелю, который немедленно делает из нее приличный глоток, а потом с моим поэтом происходит диковинная вещь: глаза его вдруг затуманиваются, невозмутимо глядят прямо перед собой. Теперь это и не глаза даже, а две пустые серые бездны. Видели бы вы его взгляд! От него у меня самой тут же мутится зрение, а глаза начинают устало зудеть. Грудь у Эдди тяжело поднимается и опускается, руки вытягиваются вдоль тела, а порозовевшие губы приоткрываются. А в следующий миг глаза у него закатываются – как и мои!

И он падает на пол без чувств.

Я падаю следом.

Следующим неожиданно холодным утром я просыпаюсь с неприятным соленым привкусом во рту.

Глаза болят. Боюсь, что стоит только их открыть – и они закровоточат.

Я проснулся и обнаружил, что лежу на полу в комнате Эбенезера, насквозь пропахшей дешевым хересом. Солнце нещадно светит мне в лицо, превращая веки в пламенеющие алые занавеси, и мой страх, что из глаз вот-вот брызнет кровь, только усиливается.

Меня бьет дрожь. Я перекатываюсь на левый бок и зябко потираю ноги одну о другую, словно две тщедушные палочки в надежде высечь искру. Кажется, будто пол, на котором я лежу, вовсе не из дерева, а изо льда.

А потом внезапно раздается звонкое «щелк-щелк-щелк» – это кремень ударяется о металл, и во мне пробуждается надежда, что кто-то – наверное, Эб или его матушка – склонился над трутницей, чтобы разжечь камин. Следующие пару минут неизвестный благодетель с усилием раздувает трут, чтобы получить огонек, который, в свою очередь, подпалит спичку, – во всяком случае, я очень на это надеюсь. Прижимаю подбородок к груди, сворачиваюсь в клубочек и с облегчением выдыхаю, когда слышу, как шипит сера на конце спички.

– Ну и представление вы вчера закатили, господа, – говорит матушка Эба, накачивая в камин воздух при помощи пары мехов[9]. – По вашим крикам и топоту можно было и догадаться, что вы устроили попойку.

Эбенезер отвечает ей горловым стоном. Я приоткрываю правый глаз и вижу, что мой добрый друг лежит на кровати лицом вниз. Рубашка выбилась из брюк, волосы встали дыбом. На ногах один носок.

По полу у его кровати, между дверью в спальню и башмаками, бежит тонкая струйка какой-то жидкости. Очень надеюсь, что это растаявший снег или пролитая из стакана вода, а не моча.

– Эдгар, – зовет меня миссис Бёрлинг, – а твои родители знают, что ты у нас?

– Мои родители мертвы, – выпаливаю я в ответ.

Она надолго замолкает. Я вновь прикрываю глаза, боль в которых никак не унимается. Со стороны камина слышится, как миссис Бёрлинг переворачивает кочергой дрова. К горлу подкатывает тошнота, но поблизости нет ни ведра, ни таза, поэтому я прижимаю колени к груди и замираю.

Вскоре я начинаю чувствовать на своем лице нежное тепло огня – будто пальцы касаются моей щеки и ласкают мое ухо. Миссис Бёрлинг подходит ко мне в своих мягких домашних туфлях. Полы ее длинного платья шелестят при ходьбе, и от них веет легким ветерком.

Она склоняется ко мне и гладит меня по волосам.

– Золото мое, ты себя неважно чувствуешь, да?

Коротко киваю – впрочем, не без труда.

– Дома опять неприятности?

Снова киваю, а из глаз вдруг брызгают слезы. Они непременно бы разъярили отца, но у миссис Бёрлинг такие нежные пальцы и такой ласковый голос, что я просто не в силах с собой совладать. Я прячу лицо в ладонях и начинаю горько плакать.

«Тебе же семнадцать! Ты уже почти взрослый мужчина! Ради всего святого, прекрати себя вести как тряпка, Эдгар!» – вот что сказал бы отец.

– Будь он проклят, Джон Аллан, за всё, что он сделал с Эдгаром! – восклицает Эб. – Не человек, а змеюка бездушная.

Миссис Бёрлинг отнимает руку от моих кудрей.

– Оставайся у нас, сколько вздумается, золото мое.

Не отрывая от лица соленых от слез ладоней, я сдавленно благодарю ее, шумно хлюпая носом. К горлу вновь подкатывает тошнота. Я плотно сжимаю губы, чтобы не запачкать обувь миссис Бёрлинг вином, готовым извергнуться из моего желудка.

Она уходит из комнаты, а я, удостоверившись, что тошнота отступила, вновь погружаюсь в сон.

Проснувшись, я тут же вспоминаю о Линор.

Приподнимаю голову и убеждаюсь, что мои догадки верны: в комнате нет никого, кроме нас с Эбом. Он сидит на коленях у камина, спиной ко мне.

– Где она? – спрашиваю я. – Где Линор?

– Боже, какая же она жуткая, Эдди, – не оборачиваясь, отвечает мне друг. – Какая страшная… – Его бьет крупная дрожь.

В шкафу у Эба что-то шевелится.

С трудом принимаю сидячее положение, не сводя глаз с закрытых дверей из кедра. Меня охватывает страх, что Эб затолкал мою музу в шкаф.

Эб энергично потирает ладони, чтобы согреться.

Встаю на ноги и выпрямляюсь.

Шум в шкафу возобновляется – там кто-то царапается и скребется!

Подхожу ближе. Ноги едва меня держат – кажется, что это и не ноги вовсе, а два стебля камыша. А Эб всё потирает и потирает ладони.

Делаю глубокий вдох и протягиваю руку к дверце шкафа, воображая самое страшное: обезглавленную и расчлененную, однако чудом выжившую и охваченную яростью Линор. Пока храбрость меня не оставила, я распахиваю обе дверцы.

На меня смотрят два испуганных черных глаза.

Маленьких и круглых, как бусинки.

В складках бежевой ночной рубашки Эба притаилась полевая мышь. В лапках она держит кусочек крекера – видимо, Эб хранит в шкафу еще и печенье. Линор нигде не видно.

С облегчением выдыхаю и поворачиваюсь к Эбенезеру:

– Эб, где та девушка?

Эб прекращает ожесточенно тереть ладони.

– Эта девушка, как ты ее называешь, рухнула на пол в ту же секунду, что и ты, хотя ни капли спиртного не приняла!

– И где она теперь?

Эб поднимается на ноги.

– Я не знал, что с ней делать. Не мог же я допустить, чтобы она осталась здесь и попалась матушке на глаза! Вот я и… – Он нервно провел рукой по волосам. – Дождался, пока опьянею настолько, что не испугаюсь к ней подойти, взял ее на руки и вынес на улицу.

Рот у меня так и распахивается от изумления.

– И далеко ты ее унес?

– Да нет, – Эб небрежно кивает на окно. – Оставил у обочины. Совсем рядом с домом, если подумать.

Распахиваю окно, высовываю голову на морозный воздух и замечаю в снегу, у дороги, след пепельного цвета, напоминающий по форме человеческую фигуру.

– Ее там нет! – вскрикиваю я, повернувшись к Эбу. – Когда ты ее туда вынес?

– Да не знаю. – Эб задумчиво почесывает макушку. – Где-то через четверть часа после того, как матушка легла спать.

– И она там всю ночь пролежала?!

– А почему ты так о ней беспокоишься, Эдди?

– Да потому что даже представить себе не могу, что со мной будет, если она погибнет – или если ее кто-нибудь найдет!

Эб встряхивает головой и издает короткий смешок:

– Друг мой, совершенно очевидно, что никакая она не твоя муза! Я, конечно, не знаю, кто она, но… ты видел у нее на шее человечьи зубы?!